словно знак вопроса,
И прорубив седой гранит,
Змеистый путь наверх бежит.
Пастух овец сбирает стадо,
Чтоб узкой горною тропой
До темноты в селе быть надо,
Где после трудового дня
Прилечь у дымного огня.
Наш поезд мчится в пасть туннеля.
Ловлю последний луч. Закат
На горы стелет алый плат,
Туманом пеленает ели...
Какая мощь и старина
В тебе, угрюмая страна!
318
Письмо (черновик-автограф) не окончено.
319
Это одна из характерных записок М. А. Булгакова к Елене Сергеевне, коих в архиве писателя хранится достаточно много. Некоторые из них мы приводим ниже.
Уважаемая мадам,
Ваш драгоценный отпрыск здоров. Ни одному больному не удалось бы так ловко изгадить масляной краской не только подушку на кровати, но даже собственный зад.
Перестаньте же морить мальчика в комнате и выпустите его на солнце, если температура у него нормальная (я не мерил).
С почтением Монтозье.
1.IV.33.
Дорогая Ку,
я поехал играть в винт, благо писать нет никакой возможности. Свари бульон, сделай одолжение. Я приду не чрезмерно поздно. Целую тебя 900 раз.
Твой М.
Дорогая Ку!
Проходя в размышлениях из кухни к себе, остановился в средней комнате. Хорошо! Как во сне — такою должна быть одна из тех 8 комнат, которые мы с тобою должны были бы иметь. Делают это цветы. Верю в твой вкус и энергию. Устрой дачу на юге. А? 8 комнат — невозможно. Ну, а 4? Попробуй. А?
Твой... Целую.
Купа!
Мне сказано, что ты в 4 будешь дома. Начинайте обедать, я же постараюсь вырваться как можно скорее. Я очаровательно катался на лодке, поздоровел, благодушен. Жди меня с нетерпением, целую.
Твой до гро. М.
320
Е. С. Булгакова в «Дневнике» описывает драматическую обстановку, которая порой возникала во время приема в СП, некоторым сначала отказывали, потом принимали. Многих не принимали вообще. Противоречивые слухи поступали к Булгаковым и о приеме Михаила Афанасьевича — сначала вроде бы не приняли, но потом — приняли. См. «Дневник», с 1 июня 1934 по август.
321
Многократные обращения писателя к Сталину свидетельствуют, что он надеялся на доброе отношение со стороны Правительства. Имеется много фактов, указывающих на то, что творческая деятельность Булгакова была постоянно в поле зрения высшего руководства. К отдельным работам писателя Сталин проявлял повышенный интерес. Так, «Дни Турбиных» в МХАТе Сталин смотрел более 15 раз, «Зойкину квартиру» в театре им. Вахтангова — не менее восьми раз. Это сейчас широко известно.
В дневнике Е. С. Булгаковой от 27 марта 1934 г. есть следующая запись: «Сегодня днем заходила в МХАТ за М[ихаилом] А[фанасьевичем]. Пока ждала его в коридоре... подошел Ник[олай] Вас[ильевич] Егоров [Егоров Н. В. — в то время один из руководителей МХАТа], сказал, что несколько дней назад в театре был Сталин, спрашивал, между прочим о Булгакове, работает ли в Театре?
— Я вам, Е[лена] С[ергеевна], ручаюсь, что среди членов Правительства считают, что лучшая пьеса — это “Дни Турбиных”».
Неожиданный отказ в поездке за границу буквально потряс Булгаковых. Более месяца они не могли прийти в себя. «Уж очень хорош был шок!» — напишет 6 июля 1934 г. Булгаков П. С. Попову.
О всех перипетиях, связанных с отказом в выдаче паспортов, Булгаков сообщил в письме Сталину. В дневнике Е. С. Булгаковой по этому поводу есть запись: «20 июля (1934 г.) У М. А. очень плохое состояние [...], написал письмо обо всем этом Сталину, я отнесла в ЦК». Ответа на письмо не было.
322
Имеется в виду отказ в поездке за границу. В дневнике Е. С. Булгаковой имеются подробные записи о происходивших событиях, связанных с решением этого вопроса. Приводим некоторые из них. 4 мая Елена Сергеевна записала: «[...] сегодня М[ихаил] А[фанасьевич] узнал от Якова Л[еонтьевича Леонтьева], что Енукидзе наложил резолюцию на заявлении М. А. — “Направить в ЦК”». 17 мая Булгаковы были вызваны для получения заграничных паспортов, им предложили заполнить анкеты. Настроение у них было прекрасное. «Когда мы писали, М. А. меня страшно смешил, выдумывая разные ответы и вопросы. Мы много хихикали, не обращая внимания на то, что из соседних дверей вышли сначала мужчина, а потом дама, кот[орые] сели тоже за стол и что-то писали.
Когда мы поднялись наверх, Борисполец [очевидно, сотрудник иностранного отдела Мособлисполкома. — Сост.] сказал, что уже поздно, паспортистка ушла и паспорта сегодня не будут нам выданы. «Приходите завтра». — «Но завтра 18-е». — «Ну, значит, 19-го». На обратном пути М. А. сказал: «Слушай, а это не эти типы подвели?! М[ожет] б[ыть], подслушивали? Решили, что мы радуемся, что уедем и не вернемся?.. [Не исключено, что и на этот раз интуиция не подвела Булгакова. — Сост.] Да нет, не может быть. Давай лучше мечтать, как мы поедем в Париж!» И все повторял ликующе:
— Значит, я не узник! Значит, увижу свет!
Шли пешком, возбужденные. Жаркий день, яркое солнце. Трубный бульвар. М. А. прижимает к себе мою руку, смеется, выдумывает первую главу книги, которую привезет из путешествия.
— Неужели не арестант?!
Это — вечная ночная тема: — Я арестант... Меня искусственно ослепили...»
Последующие записи в дневнике: 19 мая. «Ответ переложили на завтра». 23 мая. «Ответ переложили на 25-е». 25 мая. «Опять нет паспортов. Решили больше не ходить. М. А. чувствует себя отвратительно». 3 июня. «Звонила к Миневриной [секретарю А. С. Енукидзе. — Сост.], к Бориспольцу — никакого толку».
4 июня уже был подписан официальный отказ, но Булгаковы этого не знали. Друзья, в частности Я. Л. Леонтьев, еще пытались поправить дело, поместив Булгаковых в список артистов МХАТа, отъезжавших на гастроли в Париж. О том, что произошло в последующие дни, Е. С. Булгакова записала лишь 20 июля, поскольку не в состоянии была вести дневник. «Что я помню? Седьмого июня мы ждали в МХАТе вместе с другими Ивана Серг[еевича], который поехал за паспортами. Он вернулся с целой грудой их, раздал всем, а нам — последним — белые бумажки — отказ. Мы вышли. На улице М. А. вскоре стало плохо, я с трудом его довела до аптеки. Ему дали капель, уложили на кушетку. Я вышла на улицу —
