Ни о каком романтическом чувстве тут, конечно, не могло быть и речи. Лева даже с большой натяжкой не мог сойти за предмет женских вожделений, да и эта Цилла, похоже, давно миновала стадию любовных увлечений.
Сам собой напрашивался вывод — Леве просто морочат голову, чтобы в дальнейшем склонить к предательству. Вот только способ для этого избран весьма экзотический. Намного проще было бы применить раскаленные клещи или опасную бритву (представив, как ему отрезают уши и вырывают язык, Лева содрогнулся).
Короче, все тонуло в тумане предположений и домыслов, а неоспоримым оставалось только одно: аггелы обложили ватагу со всех сторон и от последнего решительного броска их удерживает только страх перед неведомым оружием, однажды уже продемонстрировавшим свою фантастическую мощь. О том, что кирквудовская пушка может действовать только в пределах, ограниченных размерами небесного невода, рогатые, очевидно, не догадывались.
До подъема оставалось не так уж много времени, и Цыпф разбудил Смыкова, объяснив, что они с Веркой поменялись сменами. Смыков, по природе своей не склонный верить людям, сделал для себя какие-то собственные выводы, однако распространяться о них не стал, а отправился на осмотр прилегающей к лагерю территории.
Цыпф попытался уснуть, но женщина-аггел все не шла у него из головы. Это было прямо наваждение какое-то! Лева мог поклясться, что видел ее сегодня впервые в жизни, но всякий раз вспоминая скуластое, совсем не злое лицо, он испытывал неясное, щемящее чувство тревоги. Имя. Вот в чем загвоздка. Он должен знать ее имя. Все загадки разрешатся, когда он вспомнит его. Но разве можно вспомнить имя человека, с которым доныне не встречался? Вообще не встречался или не встречался только в этой жизни? Ведь она, кажется, намекала на какую-то другую жизнь. Однако у людей бывает только одна жизнь. Все остальное мистика. Бред. Чепуха.
Жизнь одна. И мир один. Вот его границы. До одной можно дотянуться сравнительно легко. Это стена — шершавая, холодная, сырая. Точно на такую же стену натолкнешься, если поползешь налево, но ползти надо довольно долго. Справа стены нет. Ну, возможно, она и есть, но добраться до нее мешают горы мелких, острых камней, больно ранящих колени и руки. Впереди — черная неизвестность, из которой иногда тянет противным сквозняком, вовсе не освежающим воздуха, наоборот, добавляющим вони. Двигаться в ту сторону опасно, но именно оттуда приходит доброе, теплое, родное существо, которое кормит и поит его, хотя и не так часто, как хотелось бы.
Еще в этом мире живут крысы. У них много своих забот, и они почти не досаждают соседу. Покусали его лишь однажды, когда, донельзя изголодавшись, он разорил крысиное гнездо, выдавшее себя писком беспомощного потомства.
Это была самая съедобная добыча из всего того, что ему довелось обнаружить самостоятельно. Все остальное было или отвратительно на вкус, или не утоляло голода. Вскоре он нашел и воду, капавшую из какой-то трубы. Сначала его выворачивало от запаха и привкуса нефти, но юный организм приспособился и к этому.
А потом… он решил проверить… куда это все время отлучаются крысы… и ползком двинулся вслед за ними. Целая стая копошилась в углу, зло попискивая друг на друга — делили что-то. Он легко расшвырял хвостатых разбойников и стал ощупывать предмет их посягательств. Рука попала во что-то осклизлое и податливое. Зловоние, успевшее пропитать все вокруг, стало совершенно нестерпимым. Потом его пальцы нащупали жесткое и лохматое. Он потрогал свою голову… Сравнил… Волосы… А вот это, наверное, ухо. Вернее то, что от него осталось… Разобиженные крысы шныряли вокруг, стремились вернуться на прежнее место, но он не церемонился с ними… А это, кажется, зубы… Два ряда. Все на месте… Зубы на месте, а губ нет… Носа тоже… А это что такое брякнуло? Пара колес с дужками. Такую штуку носил на лице брат. Она называется «очки»… Вот, значит, почему брат больше не навещает его… Оказывается, он вообще не уходил отсюда… Неужели и он сам когда-нибудь станет едой для крыс? Как страшно! Выпустите меня отсюда!
Цыпф проснулся, словно из глубокого колодца вынырнул. Боже, ну и сон! Мало кошмаров в жизни, так и во сне покоя нет!
А ведь все это когда-то было с ним. Правда, давно. Лет пятнадцать назад, а то и больше… После того случая он долго не покидал своего закутка, даже вылазки за водой прекратил. Сестра (единственное живое существо, на которое он надеялся) все не приходила, зато навещала крыса, всегда одна и та же. Проверяла
— жив ли. Он даже немного подружился с ней. Когда сестра наконец появилась, он ничего не сказал о страшной находке. Но она поняла все сама и долго плакала, мешая ему есть.
Куда она потом подевалась? Жива ли сейчас? Этого, наверное, он уже никогда не узнает… Кажется, ее утащили из подвала какие-то злые люди. Кто они были: степняки, арапы, кастильцы, аггелы, гвардейцы Плешакова или просто пьяные мародеры? Разве сейчас вспомнишь… Незадолго до этого происшествия он попросил, чтобы сестра вывела его из темного подвала на свет. «Нельзя, — ответила она. — Снаружи очень опасно. Особено для маленьких мальчиков». — «А для маленьких девочек?» — спросил он. «Я уже не маленькая, а кроме того, девочке сейчас прожить легче, чем мальчику. Ее по крайней мере сразу не съедят».
Очередной обрывок сна тоже закончился кошмаром. Из мрака на Левку надвинулась страшная, до глаз заросшая шерстью людоедская рожа. Его грубо схватили за волосы… Сунули в рот чашку с теплой человеческой кровью… Принудили выпить, чуть не сломав при этом зубы… Ударом по лицу заставили замолчать…
— Чего ты мечешься? Чего людям спать не даешь? — раздалось над Левой.
Оказывается, тряс его вовсе не людоед, а Зяблик, уже отстоявший свою смену.
Цыпф забормотал что-то и перевернулся на другой бок. Спать, несмотря ни на что, хотелось нестерпимо. Ради этого можно было стерпеть и очередной кошмар. Уже сквозь пелену сонной одури он услышал, как Зяблик будит Толгая: «Ну ты и дрыхнешь… Вставай, морда татарская… Вставай, соня…»
И тут с Левой случилось такое, что иногда происходит во сне или полудреме с человеком, наяву обуянным какой-то навязчивой идеей. Зерно истины очистилось от чешуи бреда, из глубин памяти всплыло то, о чем он раньше и помыслить не мог, смутное предчувствие возвысилось до предвиденья, а потусторонняя логика сновидения подсказала безошибочный ответ.
Все загадки оказались разгаданными… Соня… Имя-пароль… Его сестру звали Соня… Это было то самое забытое им дорогое имя… Женщину-аггела звали вовсе не Цилла… Ее звали Соня. Она-то и была его пропавшей сестрой. Единственным родным человеком на всем белом свете.
Теперь Лева знал, кого напоминало ему усталое, скуластое лицо с веером морщинок возле глаз… Оно напоминало ему себя самого… Соня… Сестра… Ей плохо сейчас… Недаром она так молила о следующей встрече… Ее надо спасать… Спасать немедленно…
Все еще находясь во власти своего гипнотического сна, Лева вскочил и принялся быстро одеваться.
— Покоя тебе нет! — заворочался Зяблик. — Ты куда? Понос, что ли, разобрал?
— Ага, — пробормотал Цыпф.
— Меньше надо жрать на ночь. А пистолет зачем? Задницу подтирать?
Но Лева, не отвечая, уже мчался к проходу в минном заграждении. Чувство, обуявшее его сейчас, не имело отношения ни к разуму, ни к инстинкту. Оно было сродни той темной силе, которая заставляет лунатиков балансировать на узких карнизах, а маньяков часами выслеживать свои жертвы. Энергия помутившегося разума гнала его вперед.
Обычно неловкий и непамятливый, сейчас он безошибочно находил дорогу. Вот дерево, похожее на пылающий костер. Вот заброшенный дворик с гнилым пеньком посередине. Вот заросли, в которых скрывалась она.
— Соня! — позвал Цыпф, давясь одышкой. — Соня! Снова хрустнула ветка. Но на сей раз не в кустах, лицом к которым он стоял, а где-то позади.
— Соня! — он резко обернулся.
Никого. Ветер, еще более шальной, чем накануне, творил с деревьями что хотел. В лицо летели холодные брызги дождя и мокрые лепестки цветов.
— Верните мне сестру! — голос его сорвался. — Зачем вы ее мучаете?
— Побойся своего Бога, — чужой мужской голос заставил Цыпфа отшатнуться. — Мы не инквизиторы. Тот, кто сказал это, стоял совсем рядом, и черный колпак был надвинут ему глубоко на глаза.
— Где Соня?! — взвизгнул Цыпф. — Где моя сестра?
— Ну чего верещишь… Спокойно. Увидишь ты свою Соню.
Дурной туман, под воздействием которого Цыпф находился последние часы, постепенно рассеивался. Теперь он узнал и голос, вернувший его из мира несбыточных снов в беспощадную действительность. Именно этот не знающий жалости голос гнал аггелов на штурм старой мавританской крепости. Как раз этот глумливый язык издевался над Зябликом, изнемогавшим от боли на раскаленной сковородке.
