– Советовали, но я решил сначала попробовать поискать.
– Ну что же, ищите. От вечерних занятий я вас не освобождаю, как вернетесь, приходите ко мне. Я сегодня допоздна задержусь, в ночь дельце одно намечается.
– Благодарю.
Вечером в трактире было намного людней, шумней и веселей. Но половой не обманул, беспорядков не наблюдалось. Посетители, большей частью торговцы, чинно сидели за столами небольшими компаниями, мало пили, много ели, неспешно, с чувством собственного достоинства разговаривали между собой.
Ждать пришлось недолго.
Около десяти часов вечера в трактир зашел высокий господин с бледным, испитым лицом, одетый в засаленный, латаный-перелатаный вицмундир. Весь вид нового посетителя производил неприятное, отталкивающее впечатление.
Чиновник, в надежде на угощение, стал рыскать глазами по залу, но никто его к своему столу не звал.
И тут он увидел нового человека. Его тусклый взгляд сразу ожил. Бывший человек несмело приблизился к столику, за которым сидел надзиратель, и робко спросил:
– Вы позволите?
– Будьте любезны.
Чиновник сел на краешек стула:
– Разрешите представиться, отставной коллежский секретарь Адамов Артемий Федорович. Состоял по министерству народного просвещения. Из-за навета врагов вынужден был покинуть службу. Занимаюсь ходатайствами по делам. Могу составить прошение на высочайшее имя, иск в суд. Не желаете?
– Спасибо, нет. Я думаю, что адвокат теперь вам самому потребуется. Куда вы часы дели, Артемий Федорович?
Бывший коллежский секретарь отшатнулся и вжал голову в плечи:
– К-к-какие часы?
– Серебряные, глухие, с буквами Я. и П. на донце. Ну? Отвечайте! – громко потребовал Кунцевич.
– Не видел я никаких часов.
Надзиратель поднялся:
– Придется вам пройтись со мной.
– Куда?
– Как куда? На Офицерскую.
– Никуда я с вами не пойду. Я вас знать не знаю.
– Мне что, городового позвать? Пойдемте, честью прошу, побеседуем в более спокойной обстановке, а коль выяснится, что вы ничего противозаконного не совершали, я вас немедленно отпущу. Если вы честный человек, то бояться вам нечего.
Адамов неохотно встал из-за стола:
– Ну хорошо, пойдем, но я буду жаловаться!
– Это ваше законное право. Я вам в сыскной и перо с бумагой дам, чтобы жалобу написать.
Минут десять шли молча. «А если он так и будет все отрицать? Что тогда делать-то? Ведь предъявить мне ему нечего, – с тревогой думал новоиспеченный сыщик. – Как же мне его разговорить?»
– Артемий Федорович, я смотрю, у вас на мундире след от университетского значка остался. Высшее образование получили, чин немалый выслужили. Как же так получилось, а?
Адамов молчал минуты три. Кунцевич уже подумал, что его вопрос останется без ответа, но тут бывший учитель остановился:
– Не надо мне про совесть напоминать. Нет ее у меня, пропил. Поэтому, если хотите признание от меня получить, купите сороковку, а лучше бутылку, я вам все и расскажу.
Кунцевич стал вертеть головой, ища винную лавку.
Адамов подергал его за рукав:
– Лавки все уже позакрывались. В трактир надобно идти. Ближайший – вот за этим углом.
– У меня только двугривенный, – смущенно сообщил полицейский надзиратель.
Бывший чиновник вздохнул:
– Что же с вами делать, пойдемте.
– Вас никогда не мучило похмелье? Да не такое, когда просто голова болит, а такое, когда так плохо, что жить не хочется? Когда просыпаешься и не понимаешь, кто ты, что ты, где ты? Когда думаешь только об одном: найти заветную жидкость, найти любой ценой, любым способом, найти и тут же уничтожить, ибо если не найдешь и не выпьешь – то все – помрешь. Не было у вас такого? А я последние лет десять так каждый день встречаю. И ради вина на все готов пойти, все готов продать. Как-то совсем мне плохо было, а угостить никто не хотел. Так я к брату пошел и попросил денег на доктора, который от пьянства лечит. На иконе ему поклялся, что покончу с этой привычкой. А как брат денег дал, так я не к доктору, а в кабак и тут же все пропил!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Адамов ловко опрокинул в глотку вторую рюмку.
– Вы, Артемий Федорович, про часы расскажите. – Кунцевич вертел между пальцами двугривенный.
– Вот и вы меня выслушать не хотите. – Пьяный уже чиновник вздохнул, повернулся к буфетчику и заискивающе попросил: – Порфирий Кузьмич, налейте-ка еще.
Получив водку, Адамов поставил рюмку перед собой и обратился к полицейскому надзирателю:
– Да что тут рассказывать. Увидел в трактире железнодорожника, подсел к нему, он меня угощать начал. Пили до самого закрытия. А как из трактира вышли, так он и свалился, я его поднимать, а у него из кармана часы вывалились. Смотрел я на них, смотрел, в конце концов не выдержал и себе забрал. Их бы все равно у него утащили. Не я, так кто-нибудь другой непременно срезал бы.
Кунцевич спросил:
– Часы-то трактирщику отнесли?
– Нет, Михаил Кондратьевич мне бы за них целковый дал, много два. А мне тогда деньги не требовались, мне уже хорошо было. Я их утром часовщику знакомому отнес, Леонову, отдал за пять рублей.
– А где мастерская Леонова?
– Да здесь недалеко, на Садовой, но он, наверное, уже закрылся. – Адамов выпил и отер рот ладонью. – Что мне будет?
– Я не знаю, суд решит.
– А может, это и к лучшему… Ведь в тюрьме водки-то нет? Ну помучаюсь я без нее несколько дней, а потом, глядишь, и отвыкну? Как вы считаете, смогу я перестать?
– Я думаю, сможете. Давайте мы так поступим: сейчас все-таки сходим к Леонову и заберем у него часы, а потом пойдем на Офицерскую, и вы все, что мне сейчас говорили, собственноручно напишете.
– А, давайте! Я все для себя решил. Порфирий! Налей-ка мне на дорожку!
«Принимая во внимание, что отставной коллежский секретарь Артемий Федоров Адамов по обстоятельствам настоящего дела достаточно уличается в краже у находившегося в бесчувственном от опьянения состоянии крестьянина Якова Панова часов, которые вскоре после кражи продал часовщику Леонову, дознание о нем полагаю передать судебному следователю третьего участка Санкт-Петербургского окружного суда, для возбуждения уголовного преследования по ст. 1656 Уложения о наказаниях».
Жеребцов отложил рапорт и посмотрел на Кунцевича.
– Молодец! Признаться честно, поручая вам это дело, я на успех не рассчитывал. Своим отношением к службе вы меня порадовали. Из вас должен выйти толк. Я сообщу его высокородию о вашем похвальном рвении. Продолжайте в том же духе. Вопросы?
– Есть один вопрос. Потерпевший хочет меня отблагодарить. Дает три рубля. Как быть?
– Вообще-то, ему надобно написать прошение на имя градоначальника, а тот уже решит, разрешать вам принять эти деньги или нет. Но так как сумма незначительна, канцелярщину разводить не будем. Берите три рубля и считайте, что я про них не слышал.
– Покорно благодарю.
Глава 4
Жалованье выдавал старший помощник делопроизводителя титулярный советник Сипачев.
Получив 18 рублей и 5 копеек, Кунцевич недоуменно на него уставился.
– А почему так мало?
– А почему должно быть больше? Вы полмесяца на службе, за это двадцать семь рублей полагается с копейками, треть подлежит удержанию, как с вновь поступившего. Итого восемнадцать рублей пять копеек. У меня ошибок не бывает-с.
– А за что с меня треть жалованья удержана?
– Порядок такой, в Своде законов прописан, с каждого, вновь поступившего на государственную службу, первые три месяца удерживается треть жалованья.
В дверях канцелярии Кунцевич столкнулся с Быковым.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
– Митя, не дашь ли в долг рублей десять?
– Ты же только что жалованье получил!
– Да это разве жалованье! – Кунцевич показал три купюры.
– А давай-ка, Мечислав, пива выпьем. Я угощаю! Сегодня вечерних занятий у нас не будет, в день получки начальство нам поблажку делает. Подожди-ка меня на улице.
