Буевич сел на банку:
– Доставить обратно в Советскую Россию, а самому сдаться и сдать похищенное. Это вам зачтется при вынесении приговора.
– Ты по жизни дурак, или это тебя бревном по голове ударило? – Тараканов выбил из пачки еще одну папиросу. – Ты моего товарища убил и вместо того, чтобы каяться, сдаваться меня агитируешь. – Он сунул папиросу в рот, положил револьвер рядом, не спеша достал из кармана спички, чиркнул, выпустил струю дыма и опять взял револьвер.
– Маслова не я убил, а пограничники. И действовали они по правилам – погранохрана обязана применять оружие при пресечении попыток незаконного перехода границы. И я по закону действую – пытаюсь вернуть награбленное.
– Награбленное? Это кого же я ограбил?
– Государство. Драгоценности, которые вы похитили, принадлежат советскому народу.
– Это с какого боку они народу принадлежат, если их хозяин жив и здоров?
– По декрету от пятнадцатого января тысяча девятьсот восемнадцатого года все частные лица обязаны были сдать за плату принадлежавшие им ценности, а те ценности, которые не были сданы, согласно этому же декрету, подлежат конфискации и обращению в доход государства.
– Понятно. Так вот что я тебе скажу. – Голос у Тараканова наполнился ненавистью. – Это не я вас ограбил, это такие, как ты, весь русский народ ограбили. И по декретам, и без декретов. Люди трудились, добро наживали, а вы пьянствовали да языками чесали. Потом бах – власть взяли и давай все отбирать.
– Это кто же трудился? Гвардии корнет Костин? Насколько я знаю, все, что он имел, ему по наследству досталось.
– Ну, не Костин, так отец его с дедом.
– Ну да, обтрудились они! Получили от царя поместье, драли с крестьян три шкуры и на заработанные мужиками деньги покупали себе алмазы с жемчугами. Вся заслуга Костина только в том и состоит, что он свои фамильные побрякушки не прокутил в «Аквариумах» да «Стрельнах», в отличие от многих из своих классовых собратьев.
Тараканов выкинул в речку второй окурок и стукнул кулаком по планширу.
– В чем, в чем, а в демагогии, вам, большевикам, равных нету! Вы бы так страной управляли, как языками чешете!
– Переходить на оскорбление, когда в споре не хватает аргументов – один из самых известных приемов демагогии. Нас обвиняете, а сами этой наукой отлично владеете!
Буевич говорил совершенно спокойно, а Осип Григорьевич вскипел:
– Вы же, сволочи, не только таких, как Костин, обирали, вы же у тех же мужиков последний хлеб со двора вывозили! У самого мелкого лавочника товар забирали, за торговлю хлебом к стенке ставили! Вы же, твари, считаете, что если у человека лишняя копейка от трудов праведных завелась, то не человек он вовсе, а дармоед, и эту копейку у него надо обязательно отобрать!
– Абсолютно мы так не считаем! Советская власть объявила новую экономическую политику. Вы что, не видели, сколько кругом частных предприятий? Товарищ Бухарин на московском партактиве так прямо и заявил крестьянам – «Обогащайтесь!».
– Сегодня сказали «обогащайтесь», а завтра, когда мужики своим горбом обогатятся, вы свой старый лозунг вспомните: «Экспроприируйте экспроприаторов!», и все до исподнего у мужика заберете, потому что ничего, кроме как отнимать и делить, не умеете! Ладно, не буду я с тобой спорить, – сказал Тараканов, успокаиваясь. – Мы люди взрослые, у каждого из нас свой взгляд на жизнь, и переубедить нам друг друга не удастся. Поэтому сиди смирно, не рыпайся, в Эстонию поплывем.
Через полчаса Осип Григорьевич заглушил разрывавший ночную тишину двигатель и велел Буевичу взяться за весла. Еще через пару часов лодка уткнулась носом в берег.
Тараканов спрыгнул в воду, и, направив на гэпэушника револьвер, шепотом приказал:
– Вылазь и Ваньку вытаскивай.
Сотоспор спрыгнул на землю с носа, втащил лодку на песок, потом взял мертвого Маслова под руки и потащил через борт.
– Аккуратней! – зашипел Осип Григорьевич. Когда Буевич положил труп Ивана на землю, Тараканов сказал: – А теперь разворачивай посудину и дуй в свою Совдепию. Как прибудешь, лодку рыбакам верни, она казенная. Там плащ старый валяется, кинь-ка его мне. Мотор не запускай, а то наши пограничники услышат, заарестуют тебя, а ни мне, ни тебе этого не надо. Давай, начальству привет от меня передай!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Долго Буевича упрашивать не пришлось. Он сел в лодку и, несмотря на усталость, задвигал веслами в два раза быстрее, чем когда плыл сюда.
Тараканов расстелил плащ, положил на него Маслова и потащил от берега.
Эпилог
К утру он дошел до Изборска и оттуда послал в Печоры телеграмму за счет получателя. Кунцевич примчался на поезде через два часа, которые Осип Григорьевич провел на неудобной вокзальной лавке.
После обеда купили две лопаты, подрядили мужика и на телеге поехали к деревне Горбатицы. Оттуда до оврага, где лежал Маслов, было не больше километра.
Место для могилы выбрали на лесной полянке, среди сосен. Песчаная почва поддавалась легко, управились за час.
– Как собаку зарыли! – Тараканов положил сверху последний кусок дерна и оглядел дело рук своих со всех сторон. – Через неделю и следа не останется.
– Ну а что прикажете делать, Осип Григорьевич? – Лицо у непривычного к физическому труду Кунцевича было красным, по белоснежной сорочке расползлись пятна пота. – Ему теперь все равно, где лежать, а мы как в город вернемся, так панихидку справим, помянем по-христиански.
В Нарву приехали только к вечеру следующего дня. Когда Тараканов зашел домой, Настя повисла у него на шее, потом взяла его голову в руки и стала целовать – в нос, в глаза, в уши, приговаривая: «Слава Богу, слава Богу!»
Потом он хлебал щи с говядиной, а она, облокотившись на руку, смотрела на него не отрываясь.
– И где ж ты был?
Тараканов опустил ложку:
– Как где? В Париже.
– Сказки мне не рассказывай!
– Ну а где же еще, Настя? Не в Совдепии же!
Она улыбнулась, но смотрела по-прежнему недоверчиво:
– А Эйфелеву башню видел?
– Да ничего я не видел! Нас на вокзале встретили, в закрытый автомобиль посадили и за город отвезли. А как работу сделали, тем же путем домой отправили. Я и видел только, как французские деревни за окном поезда мелькают.
– Эх! Ты хоть деревни французские видел, а я и этого не видала, да похоже и не увижу никогда!
– Почему не увидишь? Скоро съездим. Только это, Насть… Нам надо развестись…
Йозеф Клопп съездил в Ревель, поговорил с Якобсоном и вскоре получил место чиновника нарвской криминальной полиции.
Цейзиг встретил его неприветливо, но обращаться стал на «вы».
– Если вы, господин Клопп, – начальник КриПо усмехнулся, – думаете, что из-за таллинских знакомств у вас будут какие-то поблажки по службе, то вы глубоко ошибаетесь. Буду спрашивать строже, чем с остальных. И вот вам первое поручение: сегодня ночью из сарая купца Махова украдено четыре пары сапог с голенищами. Материал дознания возьмите у дежурного.
Кунцевич, получивший за доставку драгоценностей в два раза больше, чем Тараканов, купил себе в Париже молочный магазин.
Мать написала Осипу Григорьевичу несколько писем, но ответа так и не дождалась – из Каширской почтово-телеграфной конторы ее письма поступали прямо на Лубянку.
После неудачной операции по поимке белогвардейского шпиона Буевич был уволен из органов и устроился на завод простым рабочим. Через год он выбился в мастера, а после окончания, без отрыва от производства, института – в инженеры. Арестован 19 июня 1938 года. 16 июля этого же года «за участие в польской контрреволюционной фашистско-националистической организации и заговоре правых» приговорен Судебной коллегией по уголовным делам Верховного суда СССР по статьям 58-8 и 58–11 УК РСФСР к высшей мере социальной защиты. Приговор приведен в исполнение в Москве в тот же день. Реабилитирован Московским областным судом 18 июля 1988 года. При изучении уголовного дела установлено, что поводом к аресту послужил донос одного из сослуживцев о том, что, находясь в нетрезвом состоянии, Станислав Адамович резко отрицательно отзывался о коллективизации в целом и о раскулачивании в частности.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
