Они присоединились к остальным, и Жюстина осталась одна со своей госпожой.
Между тем и остальные участники не бездействовали, но более терпеливые, чем братец Жернанда, испытывая не столь острую потребность растрачивать энергию, они все еще находились в стадии предварительных упражнений, когда вернулись Верней и Доротея. Д'Эстерваль, Брессак и Жернанд находились в апартаментах мадам де Верней. Злодеи раздели бедную женщину, не дав ей отдохнуть после поездки. Жестокий Жернанд убеждал свою свояченицу в том, что ей совершенно необходимо кровопускание и что оно освежит ее. Операция уже почти начиналась, когда оба персонажа, чьи шалости мы столь красочно описали, явились к мадам де Верней. Эта красивая дама убедила бы любого из мужчин, что не существует на свете более совершенного создания. Ни единого неверного или небрежного штриха в пропорциях, вся свежесть, вся грация богини красоты — столько прав на милосердие, на ^всеобщее восхищение заслужили свояченице Жернанда еще больше оскорблений и презрения со стороны распутников, главным образом от хозяина замка. После самого тщательного обследования прелестей этой великолепной женщины начались истязания. Брессак и Д'Эстерваль усердствовали не меньше, чем Жернанд: все по очереди щипали, кусали, хлестали по щекам несчастную жертву, ее роскошные груди и ягодицы покрылись многочисленными ранами, ее заставляли подставлять то рот, то вагину, то зад. Жернанд предпочел рот, Брессак выбрал анус, а Д'Эстерваль — влагалище;
Верней содомировал Доротею и кончил в третий раз, лаская ягодицы племянника, которого он не переставал возносить до небес.
— Теперь отобедаем, друг мой, — обратился Верней к брату, — пора восстановить силы. Говорят, пьяницы знакомятся только с бокалом в руке, а вот сластолюбцы должны делать это с членом в заднице: ничего не поделаешь — такова наша участь.
После обильнейшей и изысканнейшей трапезы компания разделилась, и господин де Жернанд, приказав Жюстине следовать за ним, направился в сад, где в тенистой беседке имел с ней следующий разговор.
Вначале он потребовал подробно рассказать обо всем, что его брат делал с графиней, когда же Жюстина бегло рассказала о происшедшем, он попросил уточнить некоторые детали. Тогда Жюстина пожаловалась, что с ней обращались с той же суровостью, что испытала мадам де Жернанд.
— Покажи, не скрывай ничего. И он долго и восхищенно рассматривал следы жестокого обращения.
— Надеюсь, моя жена пострадала не меньше? — спросил бессердечный муж.
— Еще больше, сударь.
— Ага, это хорошо; я был бы огорчен, если бы мой брат пощадил эту потаскуху.
— Неужели вы ее настолько ненавидите, сударь?
— Безумно, Жюстина. Долго она у меня не задержится, я еще не встречал женщины, которая внушала бы мне такое отвращение. А известно ли тебе, девочка, что Верней много развратнее, чем я?
— Вряд ли это возможно, сударь.
— Тем не менее это так: дороже всего для его распутной души восхитительные наслаждения инцеста, сопровождаемые удовольствиями жестокости. Ты даже не представляешь, Жюстина, в чем заключается его самая большая страсть.
— Малолетние предметы, плеть, ужасы…
— Это всего лишь эпизоды: повторяю, дорогая, что инцест — это и есть самое сладостное удовольствие моего брата. Завтра ты увидишь, как он будет наслаждаться этим злодейским пороком пятью или шестью различными способами. Та красивая женщина, которую ты приняла за горничную мадам де Верней — кстати, ей около сорока лет, — так вот, Жюстина, это одна из наших сестер, тетя Брессака, сестра его матери, чью смерть ты так долго оплакивала. Нашу семью можно сравнить с семейством Эдипа, милая Жюстина: нет ни одного порока, которого бы ты не нашла среди нас. Мы потеряли родителей, когда были совсем юными, злые языки даже утверждают, что они умерли не без нашей помощи. В сущности здесь нет ничего неправдоподобного, так как мы позволяли себе такие вещи… У нас было три сестры: одна, вышедшая замуж еще до смерти наших родителей, произвела на свет Брессака, вторая пала жертвой нашего злодейства, третью ты уже видела, ее зовут Марселина. Мы скрыли от нее, кем она родилась, и воспитывали как будущую служанку; мой брат, женившись, приставил ее к своей жене. Юная особа, также прибывшая вместе с мадам де Верней, — дочь Марселины и моего брата, то есть одновременно и его племянница и его дочь. Она — мать двух малолетних детей, которыми ты так любовалась и которые обязаны жизнью опять-таки моему брату. Оба еще девственники, и Верней хочет сорвать эти цветочки в моем доме и особое наслаждение думает получить от младшей девочки, которая, стало быть, является для него дочерью, внучкой и племянницей в одном лице. Больше всего он любит топтать эти химерические кровные узы и не щадит даже своих законных детей.
— Я уже слышала об этом, сударь.
— Но это надо видеть, Жюстина; надо видеть, как он воспитал сына, как тот, по примеру отца, попирает все общественные институты. Ты увидишь, как мальчик обращается со своей матерью, как он отвергает все религиозные и моральные предрассудки; это прелестный ребенок, я от него без ума, мне хотелось позабавиться с ним нынче вечером, но его отец хочет, чтобы он отдохнул до завтрашнего дня.
— До завтрашнего дня, сударь?
— Да, завтра у нас будет грандиозный праздник: день рождения моей жены, не исключено, что Парки пожелают перерезать нить судьбы… Как знать? Сам Господь Бог, тот Бог, в чье невероятное существование ты так веришь, не может предугадать, что придет в голову таким злодеям, как мы.
. — О сударь, — встревожилась Жюстина, — я была бы вам признательна, если бы вы обошлись без меня в завтрашней оргии! Ведь у вас много служанок, неужели я вам так необходима?
— Нет, нет, твоя бесконечная добродетельность будет нам очень нужна: только смесь этого превосходного качества и пороков, которые мы ей противопоставляем, порождает настоящее сладострастие. К тому же твоя нежная и любимая госпожа будет нуждаться в твоих услугах. Так что ты должна присутствовать, Жюстина, непременно должна…
— Какое это несчастье, сударь, — участвовать в таких отвратительных делах! Как вы не можете понять, что нет ничего более ужасного, чем участь мадам де Верней? Как можно развращать таким образом собственную семью!
— Могу я спросить у тебя, Жюстина, что такое семья; что такое тот священный институт, который глупцы именуют кровными узами?
— Надо ли отвечать на этот вопрос, сударь? Могут ли быть на свете люди, не знающие и не уважающие этих уз?
— Такие существуют, дитя мое, и я — один из них. Поверь мне, умоляю тебя, поверь, что нет ничего абсурднее этих уз; знай, что мы ничем не обязаны нашим родителям, и они ничего не должны нам.
