Она снова подлила подруге подкрепляющей микстуры.
— На, не стесняйся. До Рождества и так не доживёт, куплю новую. И селёдочку сделаю. Выдавливай-ка из себя токсины, а то ещё отравишься.
— Ты видишь слёзы раскаяния на моих глазах?
— Вижу, вижу, но сейчас предпочла бы акустические впечатления. На визуальные в данный момент мне чихать.
— Ты великая и могучая, — заявила с уважением Боженка и приняла микстуру. А Майка поняла, что сейчас услышит то, о чём жёны, как правило, узнают последними, поскольку одни оливки никак нельзя назвать достаточной закуской. — Так-вот-что-я-тебе-скажу: когда они играли в бридж… Ты в курсе, что они играли в бридж?
— Конечно, в курсе. От всех четверых, четвёртым бывал Павлик. Иногда Славик. Или Эльжбета, разделывала их под орех. Но Доминик на деньги не играл, поэтому я и не волновалась. С удовольствием слушала о взлётах и падениях. Мне всё отлично известно, можешь не стесняться.
— И чудненько. Мне легче. Так вот, когда они играли, эта дурища строила из себя эдакую услужливую хостессу, кофеёк им заваривала, чаёк подавала, прелестные бутербродики в ротик засовывала, они на неё плевали с высокой колокольни, ты же сама играешь и знаешь, как это бывает — или играть, или всякие фигли-мигли… Им фигли-мигли по барабану, игра серьёзная. Юрек на мировую лигу по бриджу нацелился, уже отметился в Англии кое-какими успехами, для него это очень важно, Доминик тоже отставать не хочет, куда уж туг Анюте до них…
— Особенно до Эльжбеты, — буркнула Майка.
— Эльжбете она не мешает, та её считает талантливой идиоткой и в упор не видит. Талантливой в растительном смысле. Это я уточняю. И — что верно, то верно, — есть у неё талант, иначе бы я её давно выперла, а растения — они живые, им первая попавшаяся тупая дубина не годится…
Майка постаралась скорректировать подружку в нужном направлении:
— А Вертижопка?
— Что Вертижопка?
— Теперь тоже хостессу изображает?
Боженка даже обиделась:
— Да где ей! Она же законченная кретинка! Анюта её на два небоскрёба выше, Анюта даже думает иногда, а та? Вертит! Вот и всё.
— Положительный пример перед глазами, могла бы поучиться…
— У неё свои приёмы. А Доминика ей так ловко заловить удалось, он весь на нервах, а что до бриджа, им сейчас не до. развлечений, над расчётами головы дружно ломают, а услужливая ветряная мельница только мешается. Эльжбета её с треском вышвырнула, улучила момент, когда Доминик не видел. А больше я ничего не знаю, ты дальше сама решай, как быть.
Майка в принципе удовлетворилась полученной информацией, загвоздка была только в том, что пока она не представляла себе, что с этими знаниями делать. Правда, Боженка так и не сообщила ничего сверхъестественного, хотя замах-то был о-го-го, но Майке и без того откровений хватило выше крыши. Странное же увлечение Доминика Вертижопкой по-прежнему казалось ей непостижимым и категорически не укладывалось в голове.
Продолжая сидеть за обеденным столом, хотя Боженка уже ушла, она решила, прежде всего, привести в порядок свои чувства. Можно, конечно, и поплакать, но толку от этого мало, слёзы только старят и заставляют ещё больше себя жалеть, а это вредит рациональному мышлению. Увлечение вертлявой задницей не может длиться сколько-нибудь долго, это кратковременное помутнение, и разумнее всего просто подождать.
Да, хорошо, подождём. А что во время ожидания? Сосуществование с Вертижопкой?
При мысли об этом Майку так передёрнуло, что она схватила бутылку и выплеснула остатки лекарственной жидкости в свою рюмку. Оказалось ровно пятьдесят граммов — полная рюмка, которую она немедленно и опрокинула, не заморачиваясь закуской (впрочем, та тоже ушла вместе с Беженкой), а затем вскочила, решая, с чего начать. Первым побуждением было оставить следы предосудительного пиршества, как есть, — пусть подлец увидит, когда вернётся, но тут же сообразила, что сначала вернутся дети. А детей незачем в это свинство вмешивать.
Майка навела порядок и даже вымыла пепельницы.
И как только уселась за работу, почувствовала огромное облегчение. Высокохудожественный погребальный кошмар на экране и набросках отлично гармонировал с бушевавшим в ней стрессом. Чувства помогали работе, а работа помогала думать, наконец-то, одно другому соответствовало!
Занятая вращающимся гробом, позволявшим увидеть незабвенного покойника в последний раз перед тем, как он навсегда покинет сей бренный мир…
…Ну, покинет и покинет, должен же его прах куда-то деваться… помнится, рассказывали, как семейство съело суп из дедушки, присланного в скромной урне из Америки. Было это вскоре после войны, во времена такой благотворительной UNRRY — присылали яичный порошок, порошковое же молоко и супы… вот и случился казус… суп, говорят, вышел невкусный, но из вежливости съели, не подозревая, что это дедушка… Сейчас от родни трудно ожидать такой самоотверженности, а потому пусть делают, как знают. Не хотят на покойника смотреть, пусть закроют глаза, в конце концов, ничто не мешает и гроб закрыть. А если кто любитель поглазеть или опять же почившего терпеть не мог, пусть полюбуется, получит напоследок удовольствие, наш клиент — наш пан…
…Занятая вращающимся гробом и вспоминая послевоенные страшилки, Майка получила такое удовлетворение, что разыгравшийся в ней шторм сменился легкой зыбью. Она в самом деле любила свою работу. И в самом деле была талантлива!
К несчастью, она любила и Доминика. И больше всего на свете хотела, чтобы он её тоже любил…
* * *
— Ты всё уже обдумала? — спросил Доминик настолько неприятным тоном, насколько этой самой неприятности туда влезло.
— Что всё? — удивилась Майка.
— Развод.
Майка чуть было не выронила тарелку с купленными малюсенькими пирожками с оливками. Приобрела она их, когда покупала детям десерт. Сама аппетита не чувствовала и заметила, что Доминик тоже не хочет есть, а пирожки казались ей весьма подходящими к вечернему чаю. Тарелку Майка поставила на стол всего лишь с лёгким стуком, а вот её саму колотило от злости нешуточно.
— Совсем уже совесть потерял? — спросила она с горечью, усаживаясь со своим чаем за стол. — Вывалил вчера мне на голову вагон мельничных жерновов, а сегодня я должна уже весь катаклизм обдумать? Сам говоришь, довольно долго над этим мучился, может, и мне выделишь чуток времени на мучения?
Доминик стиснул зубы. Он сидел со своим стаканом по другую сторону стола и воспринимал окружающий мир как бы половинчато. Детьми занялся охотно, хотя немного скованно, и легко загнал их спать, в кухне навёл порядок автоматически, по накатанной заварил чай, а внутри у него всё бурлило. И это было заметно. Сверху застывшая лава, внутри же — вулкан, который он с трудом удерживает на привязи.
— Я не могу так долго ждать, — процедил он сквозь зубы.
Майка из последних сил старалась демонстрировать прежнюю придурковатую доброжелательность. Из неё так и лезли язвительные вопросы: разве Вертижопка такой пунктуальный поезд, что вот-вот тронется? или бедная девушка уже на сносях и хочет родить в законном браке? или у неё срок годности кончается, как у скоропортящихся продуктов — того и гляди, начнёт пованивать? Чего, собственно, он ждёт и почему не может, и что значит «так долго»?..
Последний таки выскочил:
— Что ты имеешь в виду, говоря: «так долго»? Как долго?
— Не знаю, я не выдержу такого положения!
— Такого положения, дорогой, скорее, я могла бы не выдержать…
— Сама его создаёшь!
Дикий вопль «свинья ты оборзевшая!» не раздался только потому, что у Майки от возмущения перехватило дыхание, и она, как ни пыталась, не смогла издать ни звука Что Доминик сошёл с ума, не осталось никаких сомнений! Боже милосердный, что на него нашло?
Минута молчания оказалась недолгой, но достаточной. Майка пыталась вернуть себе голос и только смотрела на мужа. Взгляда хватило.
В Доминике что-то щёлкнуло, треснула какая-то плотина, и в трещине сверкнул отвергаемый им мир. Ему стало неловко и даже стыдно, похоже, он перестарался, может, и впрямь, требовал слишком много и слишком быстро, но ведь… ведь… Что он мог поделать, когда Майка, словно колода, загораживала ему путь к небесному блаженству…
Доминик пребывал в состоянии типичного умопомрачения. Клинический случай, о чём он сам, понятное дело, даже не догадывался.
Майка почувствовала трещинку в муже и продолжала молчать, ей было удобно молчать, решила так молчать до второго пришествия, а там посмотреть, что получится. Ему надо, пусть и говорит…
Доминик сдался.
— Я же тебя прошу! — взмолился он жалобно. — Ведь от тебя всё зависит. Я же имею право на счастье!
Майка тоже не выдержала:
— Какое счастье?
— Личное. У любого человека есть право на личное счастье!
