Точно. Фебруари. Прости!
Извини за беспокойство. Мне просто нужно взять книгу.
Фебруари подошла к шкафу в дальнем углу комнаты и выбрала наугад томик, который оказался книгой под названием “Если не кормить учителей, они съедят учеников!” – подарком от Мэл в честь официального назначения Фебруари на пост директора. До того как они поселили здесь мать Фебруари, это был их домашний кабинет. У них было два письменных стола, и они часто работали допоздна, пусть и не разговаривая, – им было приятно сидеть рядом.
Фебруари без особого энтузиазма взяла книгу. Мама похлопала по кровати, приглашая подойти и сесть с ней.
Обожаю этот сериал.
Я думала, ты больше любишь “Колесо фортуны”.
Нет, там слишком много говорят. Это твоему отцу нравилась В-а-н-н-а[4].
При упоминании об отце в прошедшем времени Фебруари почувствовала облегчение. Ее мама стала прежней – по крайней мере, хоть на несколько минут.
Где моя Мэл?
Наверху, в спальне. Немножко злится на меня.
У твоего отца был тот еще характер.
Знаю, – сказала Фебруари, хотя в тот момент не могла припомнить, чтобы хоть когда‐нибудь по‐настоящему его разозлила.
Он стал поспокойнее, когда ты родилась. Мы же можем сходить на фермерский рынок в выходные?
Конечно, если хочешь. В субботу утром?
Да, хорошо. И Мэл возьмем.
Если я завоюю ее расположение.
Она сказала последнюю фразу крупно и размашисто, как будто говорила несерьезно, но в каждой шутке есть доля правды.
Утро вечера мудренее, – ответила мама.
В этом и была вся она – давала советы, прямо противоположные тем, которые дают все остальные. А как же “не ложись спать в раздражении”? Впрочем, у ее родителей почти никогда не было таких серьезных ссор, которые происходили у них с Мэл. Фебруари придвинула стул к маминой кровати и перевела взгляд на телевизор, где в очередной раз показывали сериал “Вражда”.
Если бы в Ривер-Вэлли существовала такая вещь, как осенний бал, Остин Уоркман и Габриэлла Валенти были бы его королем и королевой. Когда эта мысль пришла Остину в голову, он не нашел в ней ничего тщеславного. Ведь так оно и было бы.
По всеобщему мнению, Габриэлла была красива – рыжевато-русые волосы, нежная россыпь веснушек на переносице, – и Остин тоже был хорош собой, по крайней мере хорош настолько, что Габриэллу он устраивал. Они играли Керли и Лори в прошлогодней постановке “Оклахомы!”, несмотря на негласное правило, что главные роли должны оставаться за выпускниками. Но он знал, что настоящая причина их популярности не связана с внешностью или талантом; она заключается в их фамилиях. Пусть Валенти не были Уоркманами, но Габриэлла и ее младшая сестра были глухими во втором поколении, и привилегия иметь родителей, владеющих жестовым языком, давала им еще больше привилегий – Остин и Габриэлла хорошо учились, потому что родители читали им, когда они были маленькими; они неплохо играли, потому что в детстве ходили на театральные постановки глухих; их плавная, уверенная манера исполнения жестов вызывала у сверстников восхищение.
Итак, все знали Остина и Габриэллу, и все знали, что они должны быть вместе. В каком‐то смысле они и были вместе еще с дошкольного возраста, с того момента, когда Остин, взобравшись на детскую горку, сделал Габриэлле предложение. Тот факт, что сам Остин ничего не помнил, не помешал глухим по всему Огайо сплетничать об этом, и хотя они с Габриэллой фактически начали встречаться только спустя десять лет после помолвки, в прошлом году, когда Остин пригласил Габриэллу поесть мороженого, их союз считался предрешенным. Вот почему все, включая самого Остина, были потрясены, когда в День посвящения в старшеклассники, на глазах у всех, в городском бассейне, их отношениям пришел конец.
Он чувствовал себя виноватым – он не хотел портить празднование окончания учебного года, которого они оба с нетерпением ждали. И уж точно не хотел ставить Габриэллу в неловкое положение, тем более перед всем классом. Но Габриэлла отличалась не самым приятным характером. Она постоянно злилась на Остина, обижаясь на невнимание всякий раз, когда он недостаточно активно демонстрировал ей свою любовь. Она была еще и крайне самовлюбленной, что, впрочем, имело свои преимущества: она всегда шикарно одевалась, могла похвастаться идеальным “инстаграмным” телом и часто позволяла Остину наслаждаться им. Но эта одержимость внешностью не ограничивалась ее собственной персоной, и ее любимым занятием было критиковать всех вокруг, что Остин считал проявлением дурного вкуса и очень скучным способом проводить время. Он то и дело поражался ее готовности проехаться по кому‐нибудь, кого они знали всю жизнь, и той непринужденности, с которой оскорбления слетали с ее пальцев. Лично Остину было абсолютно все равно, кто во что одет, у кого неудачная стрижка или кому – как ее жертвам в тот день – не стоит с таким целлюлитом ходить в купальнике.
Они с Габриэллой стояли в бассейне, прислонившись к стенке на мелководье, и Остин, долго терпевший ее злорадное перечисление безобразных ямочек на чужих бедрах, почувствовал, как у него начинает гореть обожженная на солнце шея, и наконец выпалил:
Господи, да замолчи ты уже!
Потом он сожалел, что не увел ее куда‐нибудь, чтобы поговорить наедине. Но они стояли у всех на виду, и глаз, устремленных на них, стало еще больше, когда Остин сказал ей, что как‐то у них в последнее время ничего не ладится. Габриэлла перенаправила всю энергию, которую обычно тратила на перемывание костей, на него – он не уделяет ей внимания, он холоден, у него плохо пахнет изо рта. Он лишил ее девственности и вышвырнул, как подержанную вещь. Остин ошеломленно молчал на протяжении большей части ее тирады, но последнее обвинение заставило его устыдиться, и он попытался схватить ее за руки, чтобы остановить или, по крайней мере, заставить ее жестикулировать не настолько размашисто, но она вырвалась и завизжала так, что напугала спасателя. Спасатель, который был всего на несколько лет старше их, и без того нервничал из‐за глухих детей в бассейне, поэтому тут же подбежал и бросил Габриэлле спасательный буй, который ударил Остина по затылку. Тут настала очередь Остина кричать, и появился еще один спасатель. Когда их с Габриэллой вытащили из воды, он чувствовал, что должен что‐то сказать, но на ум пришло только одно:
Ты была девственницей?
Занятия закончились через два
