Засыпайка ни разу в жизни не был в бане, потому что люди ходили туда мыться, а не спать. Поэтому наш человечек и не подозревал, что люди охаживают друг друга березовыми вениками ради удовольствия.
— Поддадим-ка пару! — сказал папа.
Он зачерпнул ковшиком воды из бочки и выплеснул ее на горячие камни. Шипящее облако белого пара тут же заполнило маленькое помещение, будто влажной и горячей ватой.
— Ага! — рассердился невидимый Засыпайка. — Ты хочешь спрятаться! — Он схватил веники начал хлестать папу по спине. При каждом ударе он приговаривал про себя:
— Вот тебе! Вот тебе! За Мати! За моего друга! Чтобы ты знал, чем пахнут розги! Чтобы ты больше не трогал своего сына!
Папа лег на полок животом вниз и только подбадривал:
— Давай, парень, давай! Давай, давай! Ох, хорошо! Все поры открылись, кровь бегом побежала!
Рука у Засыпайки уже устала, а папа все требовал:
— Хлещи смело! Посильнее!
— Это Засыпайка! — сообразил Мати. — Он, бедняга, промокнет!
Едва мальчик успел додумать эту мысль до конца, как папа сел и вылил себе на спину полный таз теплой воды. Разумеется, Засыпайка попал под струю и выронил веник.
— А теперь — в море! — скомандовал дедушка.
Дед, папа и сын надели плавки и вышли во двор. Тяжелая дверь за ними захлопнулась. Засыпайка остался в бане один. Он отодвинул клетчатую занавеску и выглянул в окно. Вся тройка бежала прямиком в море. Они бросились в волны, побежали дальше и снова окунулись. А сколько было радости и смеха!
— Похоже, я чего-то недопонял, — признался сам себе пристыженный Засыпайка. — Это, наверное, и была знаменитая деревенская баня, о которой когда-то рассказывал Мати. В городской квартире никто себя не хлещет ни в ванне, ни под душем, а здесь — смотри и удивляйся! — Шмяк! Шмяк! — сплошное веселье!
У самого Засыпайки не было никакого желания идти в море. Наоборот, человечек-подушка, промокнув, чувствовал себя довольно неуютно. Подальше от этой сырости и этого пара!
Во дворе он огляделся. Светило солнце, и на бельевой веревке болтались, как разноцветные флажки, рубашки и брюки Мати, его носки и футболки.
— Это правильно! — подумал Засыпайка. — Солнце и ветер просушат быстрее всего.
Оп-па! Он подпрыгнул и ухватился за веревку. Здесь, оставаясь невидимым, он мог спокойно висеть и сохнуть. Засыпайка закрыл глаза и расслабился.
— Пожалуй, перво-наперво надо себя выжать, — подумал он. — Ведь выжимают мокрые купальники на берегу! А как выжать себя самого?
Внезапный порыв ветра раскачал Засыпайку на веревке. Человечек еще поднапрягся и — перекрутился! Ух ты! — как полилась из него вода! Засыпайка раскрутился и закрутился снова. И опять, и опять. Это было здорово, куда лучше, чем на качелях, к тому же приятно зашумело в голове. Занятый перекручиваниями, Засыпайка и не заметил, как с него слетела волшебная шапка.
Вскоре во двор, с тазом в руках, вышла бабушка — снять с веревки белье. И вдруг встала как вкопанная: рядом с футболкой Мати висела странная голубая подушка! Бабушка посмотрела на подушку, подушка на бабушку. И так они таращились друг на друга, пока бабушка не села на траву и не уснула.
Следом за бабушкой во двор выскочил Тупс, зажмурился, повернулся к Засыпайке спиной и, пятясь, приблизился к волшебной папке.
— Собачка рехнулась! — первое, что подумал дедушка, когда вылез из моря.
— Кажется, я переусердствовал с паром! — это была его вторая мысль, потому что не стало вдруг никакой собаки — ни пятившейся, ни идущей как следует.
— Пойду суну голову под холодную воду! — была третья мысль деда, когда к нему, виляя хвостом, подбежал Тупс.
И вот они все уселись на веранде за круглым столом: Мати, его мама и папа, дедушка и бабушка. На веранде пахло свежими ватрушками и шиповником, ветки которого бабушка поставила в вазу посредине стола. За окном сверкало синее море, и хорошо был виден противоположный берег бухты, освещенный лучами заходящего солнца.
Папа рассказывал своим родителям, то есть дедушке и бабушке Мати, как они с Сильвией, то есть с мамой Мати, были на практике в детской больнице. Они работали там уже как настоящие врача. Сердце Мати переполняла гордость. Скорей бы мама с папой окончили университет — тогда они вылечат всех детей!
Было так хорошо, так уютно. Семья сидела вокруг стола и уплетала ватрушки. Миска уже опустела, и бабушка заторопилась на кухню за добавкой. И вот опять посреди стола выросла горка ватрушек. И снова она стала уменьшаться на глазах.
У Мати возникло подозрение. Он присмотрелся и увидел, что ватрушки исчезают и тогда, когда их никто не берет. Дело ясное — к ватрушкам пристроился Засыпайка.
— А чем он хуже других? — сказала бы на это бабушка, но она понятия не имела о Засыпайке и ничего не замечала.
— Ребенок, тебе пора спать! — неожиданно решил папа.
— Не хочу. Я еще чуть-чуть посижу, — заныл Мати.
— Марш спать, и никаких чуть-чуть!
— Марш-марш, — проворчал Мати и, потягиваясь, неохотно встал из-за стола.
— Завтра тоже будет день, — утешила его мама.
История тринадцатая,
которая рассказывает о лесных загадках, национальном парке Лахемаа, грибах и пораненной ноге Майли
Широкая, гладкая лесная тропа была вся устлана сосновой хвоей. Приятно было ступать по этому рыжевато-колючему ковру.
Они шли рядом, каждый с грибной корзиной — папа и мама Мати, сам Мати и Майли. Тупс жаждал деятельности, поэтому прыгал, забегая вперед, время от времени останавливался и оглядывался — туда ли он бежит. И где-то тут же, впереди или позади, шагал невидимый Засыпайка.
Солнце освещало стволы сосен. Легко дышалось смолистым воздухом.
— Как вы думаете, столько лет этим деревьям? — спросил папа.
Компания остановилась, задрала головы и оценивающе посмотрела на горделивые сосны, верхушки которых возносились прямо к небу. Кто их знает, сколько им может быть лет?
— Лет двести, — решил папа.
— Разве деревья живут так долго? — удивился Мати.
— Живут и дольше, — уверенно ответил папа. — Американские секвойи живут больше тысячи лет. А в Эстонии самые почтенные деревья — дубы, они у нас доживают до трехсот пятидесяти лет.
— А как можно узнать, сколько лет дереву? — спросил Мати.
— По веткам, — заявила Майли. — А если дерево спилено, то по годовым кольцам. Сколько колец, столько и лет. Так сказал дядя Яак. А дядя Яак лесник, он знает.
Майли не раз ходила с дядей в лес, так что чувствовала себя здесь как дома. С хитрой улыбкой она добавила:
— У меня тоже есть загадка: кто больше путешествовал по свету — вы или сосны из этого леса?
Это, понятное дело, был вопрос с подковыркой. Деревья вросли корнями в землю, как же им путешествовать?
— Не знаю! — созналась мама Мати.
— Чтоб вы знали, — поучительно сказала Майли, — братья и сестры этих деревьев плавали под парусами по всем морям, потому что здесь знаменитые кясмуские мастера брали самые стройные деревья для своих кораблей. Эти сосны потому и называют корабельными. Так сказал дядя Яак, а он знает.
Тут они свернули с дорожки и вышли в сумрачный и прохладный ельник. Вокруг стояли мощные столетние гиганты-ели. Редкие березы тянулись что было сил к свету, чтобы увидеть кусочек неба.
— А вот еще одна загадка, — сказала мама. — Что одинаково любят дети и зайцы?
— Заячью капусту! — в один голос воскликнули Мати и Майли.
Светло-зеленые трилистники с нежными белыми цветами образовали веселый узор на мягкой подстилке из мха. Дети бросились их срывать.
— Листья лучше, — решил Мати. — Кислее.
— А мне больше нравятся цветочки, — сказала Майли. — Они сладковатые, прямо как леденцы.
А рядом с ними взлетали и улетучивались по одному то листья, то цветки. Значит, Засыпайке тоже пришлись по вкусу лесные лакомства.
Дальше двинулись гуськом, внимательно глядя под ноги, потому что тропа сузилась и петляла, мак ручеек между большими замшелыми камнями.
— Тихо! — вдруг прошептала мама и предупреждающе подняла руку.
Их тропинка пересеклась с прямом, переливающейся на солнце лесной просекой. И там, из-за невысокой елки показалась косуля! Козочка остановилась, повела ушами и медленно перешла просеку.
Тупс пронзительно заскулил, и Мати в последний момент удержал щенка за шиворот, не то бы он бросился ей вслед.
Косуля вздрогнула и словно взлетела — в длинном прыжке она скрылась за деревьями.
Теперь из-за елки появилась вторая косуля. Двумя прыжками она пересекла просеку и исчезла. А за ней и третья! Косули прыгали так красиво и легко, что дети от восхищения лишились дара речи. Им казалось, что это не животные, это одни прыжки, только промельк в воздухе.
