Унтер-офицер запомнил эти слова, сходные с признаниями, какие иногда вырываются у преступников в минуту смятения.
– В путь! — скомандовал он. — Никто не видел, как мы вас взяли. Чем меньше шума, тем лучше…
– Я готов за вами следовать. Каковы бы ни были подозрения, которые тяготеют надо мной, мне не составит труда доказать судье свою невиновность.
– Тем лучше для вас!
– Но я не могу предстать перед судьей в этом шутовском костюме. Позвольте мне переодеться.
– А далеко ли нужно идти?
– В двух шагах отсюда повозка, где я сплю и где находятся мои вещи. Не подумайте, что я хочу убежать… Ведь меня все равно поймают! Да вы и не оставите меня одного…
– Но, — заметил унтер-офицер, — у повозки мы встретим ваших товарищей, и тогда о вашем аресте всем станет известно.
– Представление еще не кончилось, мы никого не встретим, кроме маленькой девочки, которая стережет повозку. Если она и увидит что-нибудь, то наверняка ничего не поймет…
– Ну, так идем скорее…
Чревовещатель, сопровождаемый жандармами, дошел до длинной и широкой повозки, служившей артистам гардеробом и спальней. Девочка, дремавшая около подножки, приоткрыла было глаза, но, узнав Сиди-Коко, тотчас зажмурила их опять.
Сиди-Коко быстро снял с себя свое смешное одеяние, надел холстинные панталоны, синюю шерстяную блузу и сказал:
– Я готов.
Арестованный и оба его стража отправились обратно. Представление заканчивалось. Публика покидала балаган и расходилась по площади. Законная супруга Трабукоса тушила последние плошки. Никто не обратил внимания на трех мужчин, быстро направлявшихся к трактиру, где их ожидала повозка.
Было одиннадцать часов вечера с небольшим. Накормленная лошадь вывезла повозку со двора, ею правил третий жандарм. Унтер-офицер вынул из кармана какой-то предмет.
– Вы сядете сюда, на солому, — сказал он чревовещателю, — но прежде дайте мне ваши руки…
Сиди-Коко ужасно побледнел.
– Дать вам руки, — повторил он, — зачем?..
– Затем, чтобы надеть наручники…
– Наручники! — воскликнул молодой человек с ужасом и отвращением.
– Так нужно…
– Но ведь наручники надевают только на страшных преступников, на поджигателей, убийц! Даже воры обычно избавлены от этого унижения… Я не страшный преступник, не поджигатель и не убийца… И не вор… Я честный человек, которого ложно обвинили неизвестно в каком проступке. Разве я оказал вам сопротивление? Сжальтесь надо мной… Я не убегу, клянусь вам честью…
При слове «честь» унтер-офицер пожал плечами.
– Так приказано, и никакие мольбы не помогут… Мариго, принесите фонарь.
Жандарм, у которого было такое нежное имя, взял фонарь, висевший на повозке. Бледный луч осветил обшлага блузы чревовещателя. Бравый унтер-офицер вздрогнул. Он заметил у Сиди-Коко в петлице узенькую желтую ленточку.
– Что это такое? — спросил он, дотрагиваясь пальцем до ленточки.
– Прежде чем стать комедиантом, я был солдатом, — просто ответил чревовещатель. — Зуавом… В одном сражении, в Африке, я спас жизнь своему лейтенанту и получил эту ленточку в награду. Это знак отличия военного ордена…
– Ах, черт возьми! — прошептал жандарм, заметно тронутый. — Вы были солдатом, и у вас есть знак отличия… Неудобно носить одновременно и эту ленточку, и наручники. Я положу наручники обратно в карман.
– Благодарю вас! — воскликнул Сиди-Коко. — Вы честный человек!
Забыв о своем положении, он протянул руку унтер-офицеру, который отдернул свою и сказал:
– Слушайте внимательно то, что я вам сейчас скажу: я отвечаю за вас!.. Мне необходимо доставить вас в Рошвиль! Вы сядете со мной на передок. Я буду править лошадью. Товарищи мои сядут сзади с заряженными ружьями. Я вас предупреждаю, что если вам вздумается выскочить из повозки и удрать от нас, то вас подстрелят, как волка.
– К чему угрозы? — возразил чревовещатель. — Я уже вам дал слово.
Унтер-офицер опять пожал плечами и сказал:
– Итак, вы предупреждены. Садитесь первый…
Наконец повозка тронулась. Все молчали.
«Удивительно, как изменилось мое мнение об этом чревовещателе, — думал унтер-офицер. — Сначала я дал бы голову на отсечение, что он виновен, а теперь и руки не дам… Человек, которого схватили и везут в то место, где он раскроил голову отцу и зарезал дочь, не может быть так спокоен!.. Это неестественно!.. Другое дело, если бы он был каторжником, но он был солдатом! Правда, случалось, что и солдаты сбивались с пути… Ну, да все это меня не касается…»
Добрый конь бежал хорошо, и расстояние быстро уменьшалось. До Рошвиля оставалось не больше четверти часа езды. Сиди-Коко нарушил молчание:
– Капрал, вы понимаете, что мне необходимо как можно скорее увидеть следственного судью. Могу ли я надеяться, что он допросит меня сегодня же ночью?
– Этого я не знаю. Могу обещать вам только то, что тотчас сообщу ему о нашем приезде.
– Поведете ли вы меня к нему?
– Если он прикажет, то, конечно, я не заставлю вас ждать.
Повозка замедлила ход. Они проехали часть деревни, погруженной в безмолвие, и остановились возле мэрии.
XXI
Рошвильская мэрия была довольно красивым зданием, почти новым, построенным по плану одного руанского архитектора. В бельэтаже располагались школа для мальчиков, квартира учителя и зала для заседаний муниципального совета. Нижний этаж был занят большим сараем. Около этого сарая находилась узкая и длинная комната, слабо освещенная маленьким окном с железной решеткой. В нее вела толстая дверь, снабженная крепким замком. Эта комната служила тюремной камерой, но никогда, вплоть до этого дня, ни один сколько-нибудь важный преступник не переступал ее порога. Ее серые стены видели всего лишь двух или трех бродяг да полдюжины беспокойных пьяниц. Вся мебель состояла из деревянной походной постели, стула и кружки.
Унтер-офицер зажег фонарь, отворил дверь в тюрьму и пропустил вперед Сиди-Коко.
– Ложитесь тут, — сказал он, указав на кровать, — и постарайтесь заснуть… Мариго устроится на стуле и не будет спать. Жандарм знает только то, что ему приказано, а ему приказано следить за вами. Я же пойду к следственному судье. Когда ему заблагорассудится меня выслушать, за вами тотчас пришлют… Помните, что если ваша совесть чиста, то вам нечего бояться.
– Моя совесть чиста, — с горечью возразил чревовещатель, — однако же я арестант, с меня не спускают глаз и, если бы вы надо мной не сжалились, то мне пришлось бы носить позорные наручники.
– Но вы их не носили, — сказал унтер-офицер, — и обяжете меня, если не упомянете об этом при следственном судье.
– О, будьте уверены, я вас не скомпрометирую.
Унтер-офицер вышел, запер за собой дверь, а ключ положил в карман. Чтобы дойти до дома мэра, ему нужно было только перейти через площадь. Жан-Мари отворил ему, протирая глаза. Этот молодой человек, ложившийся обыкновенно в девять часов, был в очень дурном расположении духа, вследствие того, что его разбудили за полночь.
– Да когда же, наконец, все улягутся? — спросил он.
– Меня это не касается, — сказал унтер-офицер. — Я пришел к следственному судье… Где он?
– В своей комнате… в самой лучшей комнате! Весь дом из-за него перевернули вверх дном! Я вас сейчас проведу. Он там с сыщиком из Парижа. Ну и денек!.. Мало того: мне приказано в пять часов утра отвезти телеграмму в Малоне! Хоть совсем не ложись спать! Нет, слуга покорный! Если будет так продолжаться, пусть мне прибавят жалованье, не то я отправлюсь в Руан и поступлю там в половые… и сменю имя! Жан-Мари — деревенское имя… я назовусь Юженом…
– Это меня не касается, — повторил унтер-офицер.
– Разумеется… Вот дверь к судье. Если возможно, капрал, заканчивайте поскорее, пора спать.
Этот монолог Жан-Мари произнес, поднимаясь по лестнице в бельэтаж. Прибавим, что деревенский грум, держа свечу неловкой рукой, закапал стеарином ступени. Унтер-офицер тихонько постучался в указанную дверь.
– Войдите, — было ему ответом.
Он отворил дверь и очутился перед судьей. Тот сидел за маленьким столиком, на котором были разложены акты, составленные письмоводителем, и письмо господина Домера к Жоржу Праделю. По другую сторону стола стоял Жобен. Следственный судья казался мрачным и озабоченным.
– А, это вы, капрал? — сказал он. — Ну что?
– Все, господин судья, исполнено в точности… Мы немного задержались, но это потому, что вы приказали взять его по окончании представления.
Жобен вздрогнул.
– Итак, его взяли? — воскликнул он невольно.
– Разумеется. Мариго стережет его в тюрьме при мэрии.
– Оказал ли он сопротивление? Пытался ли бежать? — спросил судья.
– О нет, нисколько! Он тих, как ягненок… очень удивлен, правда, и это понятно. Он, по-видимому, ничего не знает. Он отставной солдат, этот Сиди-Коко… Зуав… Спас своего офицера в Африке. У него есть медаль, и он, вероятно, честный человек…
