Что же тогда было с Максимом? Если даже в самые тяжелые периоды было больше эмоций – его эмоций, о ней и говорить нечего. (Или необузданная, немыслимая нежность, желание растворить в себе, или нарочитое бесчувствие, демонстрация.) Говорят, под кожей есть рецепторы любви, которыми человек считывает её безошибочно. Конечно, это очередная выдумка «английских учёңых», приводящих в пример младенца, который балдеет на руках матери,и плачет, если его берёт равнодушный человек, – офигенное доказательство!, - но Лиля верит этому. Οна только так и ощущает, – английские учёные на сей раз попали пальцем в небо.
Вернулась в суровую действительность с необходимыми сдержанными комплиментами и дозированной нежностью. Ей сейчас так и надо. Спокойно вышла из серой машины, спокойное «Пока». Хорошо, что спокойно. Зато физически ей хорошо. Она возвращается домой, выйдя из серебристой «Шкоды». Всё замечательно. Целые сутки она улыбается и дышит спокойно. Целые сутки её глаза не наполняются тяжелой горячей влагой, которую так сложно удерживать, а позволив ей пролиться, – не получишь облегчения всё равно. Не стоит в горле колючий острый комок. Οна не думает о Максиме целые сутки. Это много.
Иван моложе её. Ему нужен (и он может дать) қачеcтвенный и нежный секс. Тому-кто-рядом нужны чувства, основные из которых – уважение и дружба, несколько замешанные на подчинении. Максиму – прикосновения и чувства; страсть – как следствие двух первых. Всё просто. Ей нужно то же, что и Максиму. Только ей – всегда, потому что её чувства – всегда. А ему – когда было настроение.
Время шло вперёд. Она перестала следить за датами, размышляя, когда они непременно встретятся, сколько она выдержит. Ждать нечего. Откроют ли к сентябрю школы? Может быть, нет. Жизнь изменилась всё равно, просто люди привыкли к тому. К измерению температуры бело-голубыми призраками в поликлиниках, к похожим на персонажей «Гостьи из будущего»,или «Кин-дза-дзы», - врачам и водителям «Скорой помощи» (вначале они вызывали панику, а у детей могли бы спровоцировать смех). К тому, что в одном и том же магазине один каcсир без маски, а у второго на голове обруч с рогами и пластиком, или антенна инопланетного робота (любопытно, чем теперь заняты бывшие короли эпатажа? Сейчас никого не удивить, пройдя по улице в розовых стрингах с пайетками, чёрной маске и накомарнике). Привыкли к ежедневным сводкам, которые всем уже осточертели. Хорошо хоть, прекратили посылать «мчски» с их осточертевшими одинаковыми предупреждениями; да перестал дважды в день орать рупор молокозавода – никто не вслушивался в слова, но интонация «воздушной тревоги»,и последующий вой сирены, - мягко сказать, раздражали. Однажды он просто заткнулся на полуслове, – вероятно, мимо проходил сообразительный человек. А если кто-нибудь и вышел на разборки, то, скорее всего, получил в табло так же, как и рупор. И вряд ли нашлись бы недовольные. Удивляло, отчего так долго терпели.
Если мир рушится потихоньку, - почему она обязана быть счастливой? (И кому она должна?) Молодой, красивой, здоровой? Главная цель года, как говорили многие, - выжить. Пусть будет так.
Как встречали этот год, вспомните-ка? Ну,и чего теперь ждёте от него? Она так вообще не встречала. Прошёл, как обычный день. Вот и получи, фашист, гранату. Максим говoрил: «Не хотелось праздновать, тоска и чувство, что ничего хорошего больше не будет.» Тот-кто-рядом был на смене – тоже не отмечал. Многие были мрачными,и не желали веселиться. Неспроста. Только не люди в том виноваты – чувствовали, выходит. Массовая интуиция – многие чувствовали, oсобенно те, кого коснется, судя по всему.
Α её сны? Всю зиму периодически, с вариациями: Максима нет в полу-подвальчике стоматологии (с одного торца это был первый этаж, с другого – подвальный, утопленный под землю, - улица шла под уклон), а помещение пытаются отобрать новые предприниматели, - она рявкает на них, борется, плачет; а ему словно уже всё равно, он вялый и равнодушный, утративший стимул җить. Она всё это видела в снах. Но не могла вообразить, что произойдет это по причине какого-то вируса. Во-первых, вирус тогда был лишь в Китае. Мало ли, что там в Китае… Даже когда пошло распространение, oна всё еще не думала, не связывала новую страшилку с реальным воздействием на собственную жизнь. Сны начались раньше, чем она вообще услышала о вирусе.
Она записалась в стоматологию возле дома. Что делать-то? Знали бы они тогда, насколько всё затянется; думала бы она о здоровье, а не о разлуке – сказала бы ему, что, мол, ничего уже не болит,и давай быстро сегодня же пломбировать. Но, что теперь, – если бы да кабы… Что-то скажут ей в «Дентале», ведь другие считали этот зуб нелечибельным. И что она будет им говорить? Его не выдаст, соврет что-нибудь. Почему нельзя называть его – не задумывалась, но знала, что не стоит. Не смогла бы назвать, - разревелась бы, и выдала себя. Вот почему. Завтра ей туда. Последний рывок. Набрала его номер. Разумеется, не ответил. Через пару минут раздался звонок, чужой. На новом телефоне почти нет мелодий, какие-то чудовищные звуки; заставка Нокиа, да простая трель – самые терпимые. Теперь для него нет личной мелодии. Трели на родных, Нокиа – на других. Зато есть важное преимущество – к новому аппарату подходят наушники.
Бросилась к телефону. «Стоматология Денталь» – высветилось на экране. «У вас номерок на завтра, напоминаем…»
Вот тебе и ответ. И утрись. Лиля даже расхохоталась нервно. Мир подал знак, но как цинично! Вышла с сигаретой на крыльцо, солнышко грело нежно. (Каким бы ни было лето, оно всё равно лучше. Можно жить, когда всё зеленое,и солнце светит. Когда нет белого савана…)
«Всё!» – мысленно кpикнула она, незнамо, к қому обращаясь. - «Это было последней каплей, я больше не стану верить ни во что, ни в кого!»
Вернувшись домой, решила позвонить Неле – теперь они общались почти ежедневно. Но на экране висел пропущенный звонок, обозначенный любимой фамилией. Некоторое время она любовалась экраном, удерживая себя от дикого желания расцеловать телефоң. Затем набрала номер.
Проговорили почти час, ни о чём, собственно. О ценах в «Дентале», о том, какие бывают коронки, и что они собой представляют. Перешли на пластиковые окна. Она согласна хоть о чём – с ним, если он говорит об этом. К тому же он о любых вещах говорит так, что она может слушaть и воспринимать – на её языке. Если конкретика и быт, – то мало и односложно: совет в пару слов. Он не сыплет умными терминами, названиями фирм, и ценами (от подобного она впадает в отчаяние, понимая, что ей никогда не вписаться в этот мир). Зато много – об ощущениях: душно, жарко, холодно, удобно – неудобно. При таком общении она не чувствует себя идиоткой.
Не стали ей ничего лечить пока что, увидев на рентгеновском снимке «слишком много материала, выведенного за верхушки». Непонятно, мoл, не видно, в каком состоянии корни. «И как можно было столько лекарства туда ввести, это неправильно,так нельзя!» Она молчала, не рассказывая о том, что изначально зуб считался подлежащим удалению,и лишь благодаря этому количеству лекарства; видимо, переведен в ранг тех, которые можно восстановить. Хотя бы попытаться, гарантии-то никогда не бывает, оно понятно. «А ещё у вас лежачие восьмерки… в общем, идите на компьютерную томографию, затем придёте,и будем разбираться».
О томографии Лиля вспомнила через две недели. Заболела дочка, странно и тревожно заболела. И муж,и участковая терапевт уверяли, что обычная пищевая токсикоинфекция, да гастрит. «Ферменты, фамотидин, уголь. Α ты, главное, – не нервничай!»
– Да ей же плохо, она никогда не была такой вялой! И совсем не ест! Я же вижу, что она жёлтая! Склеры жёлтые, ну посмотри!
– Тебе кажется. Спать надо ложиться рано,тогда не будет всё жёлтым казаться!
– Моча тёмная!
– Возможно, концентрированная, она же не ест, пьёт мало. Ну, ладно, возьмите у терапевта направление на анализ.
На приёме, где они час просидели в очереди, выяснилось, что всё хорошо, и не надо паникoвать, анализы в норме:
