В те дни, когда Рамакришна был в состоянии совершать богослужение, с ним происходила странная вещь.
«Стоило мне принять позу медитации, – вспоминал он потом, – как в моих конечностях и суставах раздавалось какое-то позвякивание. Начиналось с ног. Как будто во мне находился некто с ключами и запирал меня – сустав за суставом – на ключ. Я был не в силах шелохнуться, даже слегка не мог изменить позу. Я не мог прервать медитацию или уйти – я просто ничего не мог сделать. Меня будто что-то принуждало сидеть на месте, пока суставы снова не начинали позвякивать и отпираться, но только теперь начиная с шеи и заканчивая ногами. В то время как я сидел в неподвижности, перед моими глазами появлялись частички света, похожие на рой светлячков. Иногда свет заливал все вокруг, как будто все затягивалось светящейся дымкой, в других же случаях это были яркие световые волны, наподобие расплавленного серебра. Я не понимал, что вижу, и даже не знал, хорошо ли это или плохо, что меня посещают такие видения. Я стал страстно молиться Матери:
– Я не понимаю, что со мной творится. Умоляю, научи, как тебя узнать. Если ты не научишь меня, Мать, то кто же это сделает?»
В этом рассказе слышна безыскусная интонация Рамакришны, которая лучше всех воспоминаний его современников передает характер новой ипостаси, принимаемой им, – он все более превращается в дитя Божественной Матери. И как ребенок, он теперь подчиняется в каждой мелочи материнской воле, ничуть не заботясь о том, что могут подумать об его поведении окружающие.
Теперь он часто видел Мать. И в храме, и вне храма ему больше не требовалось усилия воли во время медитации. Теперь в храме перед ним была не статуя, но сама Мать. Позднее он описывал, как это было:
«Приложил ладонь к ее ноздрям и почувствовал, что она дышит. Я внимательно всматривался, но по ночам, когда горел светильник, не мог увидеть ее тень на храмовой стене. Из моей комнаты я слышал, как Мать взбегает по лестнице, по-детски весело, звеня браслетами на ногах. Мне захотелось проверить, она ли действительно бегает, и я вышел из комнаты. Мать стояла на веранде второго этажа, и ветер отбрасывал назад ее волосы. Иногда она смотрела в сторону Калькутты, иногда на Гангу».
Хридай оставил для нас описания своих отношений с Рамакришной в то время и его непостижимого поведения.
«В храм было страшно войти, даже когда Рамакришны там не было, еще страшней, когда был. Но я не мог устоять, так мне хотелось видеть, что он делает. Пока я смотрел на него, мое сердце наполнялось благоговением и любовью к Богу, но стоило выйти из храма, как сомнения опять одолевали меня.
„Может быть, дядя в самом деле сошел с ума? – спрашивал я себя. – Иначе зачем он делает такие ужасные вещи при богослужении?"
Я со страхом думал о том, что скажут Рани и Матхур-бабу, если им про это расскажут. А дядя ни о чем не тревожился… Я больше не смел заговаривать с ним об этом, непонятный страх не давал мне раскрыть рта. Я ощущал преграду между нами. Поэтому я молчал и только старался как можно лучше о нем заботиться. И все время боялся, что наступит день, когда это закончится скандалом».
Страхи Хридая были, без сомнения, обоснованны.
Он продолжает рассказ:
«Я заметил, что у дяди не проходит краснота на груди и что у него постоянно красные глаза, как у пьяницы. Он поднимался со своего места, взбирался на подножие статуи, ласкал Божественную Мать и любовно щекотал ее под подбородком. Он ей пел, он с ней разговаривал, смеялся и шутил, а иногда брал за руки и танцевал… Я видел, как во время подношения сваренной пищи дядя вдруг вскакивал и, взяв с блюда комочек риса и карри, дотрагивался им до губ Матери и уговаривал ее:
– Попробуй, Мать, ну съешь хоть немножечко! Или говорил:
– Хочешь, чтоб сначала я поел, а ты потом? Хорошо, смотри – вот я ем!
Проглотив кусочек, опять подносил еду к ее губам и приговаривал:
– Ну я уже поел, поел, а теперь и ты поешь!
Однажды во время подношения пищи дядя увидел кошку, которая с мяуканьем забрела в храм. Он начал кормить ее пищей, сваренной для подношения Божественной Матери, и еще обращался к кошке с уговорами: кушай, кушай, Мать!»
Ужасающую силу, которая творит и разрушает вселенную, можно познать и в аспекте нежной матери, и тогда с ней можно по-детски дурачиться и баловаться. Сила вездесуща – она и в воздухе, и в храмовой статуе, и в бродячей кошке. Эти истины, простые и поразительные, и демонстрировал Рамакришна своими, казалось бы, нелепыми поступками. Негодованию официальных лиц храма удивляться не приходится! Они направили жалобу Матхуру, который в то время был в отъезде из Дакшинешвара. Матхур ответил, что сам во всем разберется по возвращении. Рамакришне же до той поры надлежит совершать почитание. Вскоре Матхур приехал и без предупреждения явился в Дакшинешвар. Он прошел в храм Кали, где Рамакришна как раз был поглощен подношением пищи. Увиденное Матхуром убедило его в том, что перед ним не безумец, а великий святой. Матхур распорядился, чтобы Рамакришне ни под каким видом не мешали.
– Теперь Богиню поистине почитают, – сказал он Рани.
Но вера Матхура и его тещи в Рамакришну была подвергнута испытанию еще более суровому. Однажды Рани приехала в Дакшинешвар и после омовения в Ганге отправилась в храм совершать почитание. Рамакришна был уже в храме. Рани попросила его спеть гимны в честь Матери – Рамакришна пел их прекрасно, с чувством экстатической любви. Рамакришна начал петь, но вдруг повернулся к Рани и негодующе воскликнул:
– Стыд какой! Даже здесь думать о таких вещах! И ударил Рани раскрытой ладонью.
Поднялся переполох. Женщины, сопровождавшие Рани, визжали и звали на помощь. Примчался привратник, храмовое начальство, готовые выволочь Рамакришну вон из храма. Ждали только приказа Рани. Но Рани хранила спокойствие, а Рамакришна уже тихо улыбался.
– Он не виноват, – сказала Рани, – оставьте его в покое. Она знала, за что Рамакришна ударил ее. Вместо того чтобы слушать гимн в честь богини, она вспомнила о судебной тяжбе, в которую была вовлечена. Поразило же ее то, что Рамакришна смог прочитать ее мысли. Женщины вокруг громко возмущались наглостью Рамакришны, но Рани остановила их словами, произнесенными серьезно и почтительно:
– Вы не понимаете – сама Божественная Мать наказала меня и просветила мое сердце.
И запретила впредь упоминать о происшедшем.
7. ЖЕНИТЬБА РАМАКРИШНЫ
Вскоре после этого случая Рамакришна отказался от совершения почитания в храме Кали. В Бхагавадгите сказано, что по мере продвижения по пути духовного развития «действия отпадают от человека», иными словами, совершение обрядов, исполнение прочих религиозных обязанностей становятся все менее и менее нужными для его духовного благосостояния. Рамакришна так говорил об этой истине: «Свекровь позволяет невестке есть что угодно и делать любую работу, пока та не забеременеет. Но как только женщина зачала, надо проявлять осмотрительность и в отношении пищи, и в отношении работы, на последних же месяцах беременности работа строго ограничена. Перед родами женщина не работает совсем, а когда рождается ребенок, ей нужно заниматься только им».
Любовь Рамакришны к Божественной Матери была так велика, что наружные проявления почитания стали уже не нужны. Рамакришна почитал ее в духе, где бы ни находился и чем бы ни занимался. Иногда ему казалось, будто у него нет отдельной от Матери жизни: он брал цветы, сандаловую пасту и украшал собственное тело, а не ее статую. А если ощущение слиянности прерывалось хоть на несколько мгновений, испытывал такие муки, что с плачем падал на землю и до крови терся о нее лицом.
Матхур со смешанными чувствами наблюдал за Рама-кришной. С одной стороны, он понимал, что Рамакришна не просто в здравом уме – он в сверхздравом уме и видит истинную природу вещей с большей ясностью, чем простые смертные. С другой же, он не мог перестать воспринимать Рамакришну как прискорбно эксцентричного и безответственного молодого человека, который нуждается в защите от самого себя, которого нужно возвратить к нормальному, как у всех людей, образу жизни.
Дакшинешварского администратора, который объявил Рамакришну сумасшедшим, Матхур одернул, но теперь он сам пригласил к нему врача, как раньше Хридай, чтобы тот вылечил его от «нервного расстройства». Матхуру было хорошо известно отношение Рамакришны к собственности и его рассуждения об опасности быть ею порабощенным. Но все же он купил за тысячу рупий роскошную накидку бена-ресской работы и подарил ее Рамакришне. Рамакришна сначала обрадовался подарку, надел накидку и разгуливал в ней по храмовому двору, показывая ее всем и каждому, простодушно сообщая, сколько Матхур за нее заплатил. Вдруг его настроение переменилось.
«Что в этой вещи такого? – спрашивал он себя. – Просто козья шерсть! Сочетание пяти элементов, и не более того. Она греет? Обыкновенное одеяло тоже греет. Поможет она мне познать Бога? Нисколько. Скорей наоборот: надев ее, начинаешь воображать, будто ты лучше других, и ум твой отворачивается от Него».
