Кроткий аки агнец, он опустил шпагу и просунул руку под сюртук; он показал мне ее, обагренную кровью, и сказал, что удовлетворен. Пока он промокал рану платком, я произнес все приличествующие случаю учтивые слова. Взглянув на острие шпаги, я обрадовался: лишь самый кончик был в крови. Я предложил графу проводить его домой, но он не пожелал. Он просил меня молчать о происшедшем и впредь считать его своим другом.
Обняв его и обливаясь слезами, я воротился домой до крайности опечаленный: я получил хороший урок светского обхождения. Об этом деле никто никогда не узнает. Неделю спустя мы вместе ужинали у Камиллы.
…Этот ловкий красивый малый справляется со всеми придворными искусствами и физическими упражнениями – танцами фехтованием верховой ездой игрой в карты блистательно, не хуже любого знатного кавалера…
Стефан Цвейг. «Три певца своей жизни. Казанова»
В те дни получил я двенадцать тысяч франков от аббата де Лавиля, награду за поручение, исполненное мною в Дюнкерке. Камилла сказала, что де Ла Тура поразил ишиас и он не встает с постели и что, если я не против, мы можем завтра утром проведать его. Я согласился, мы пришли, и после завтрака я с самым серьезным видом объявил, что, если он доверится мне, я его вылечу, ибо причина его болей – не то, что называют ишиасом, но влажный дух, который я изгоню печатью Соломона и пятью словами. Он расхохотался, но сказал, что я могу делать все что мне заблагорассудится.
– Тогда я пойду куплю кисточку, – сказал я ему.
– Я пошлю слугу.
– Нет, я должен быть уверен, что купили, не торгуясь, а потом, мне надобны еще кое-какие снадобья.
Я принес селитры, серного цвета, ртути, кисточку и сказал графу, что требуется малая толика его мочи – совсем свежей. Они с Камиллой рассмеялись, но я с серьезным видом протянул ему сосуд; задернул шторы, и он исполнил мою просьбу. Сделав раствор, я сказал Камилле, что она должна растирать бедро графу, покуда я буду произносить заклинание, но если она рассмеется, все пропало. Добрых четверть часа они смеялись без умолку, но наконец, взяв пример с меня, успокоились. Де Ла Тур подставил бедро Камилле, и та, воображая, что играет роль в комедии, принялась усиленно растирать больного, я же тем временем вполголоса бормотал слова, кои они не могли понять по той причине, что я и сам не знал, что произношу. Я чуть было не испортил дело, заметив, какие гримасы корчит Камилла, чтобы не рассмеяться. Смешнее не придумать.
Наконец я сказал, что можно прекратить, окунул кисточку в раствор и одним движением начертал на бедре графа такую пятиконечную звезду, знак Соломона. Потом, обмотав ему бедро тремя полотенцами, я обещал, что он выздоровеет, если сутки пробудет в постели, не снимая повязки. Они больше не смеялись, на лицах их была озадаченность. Я был тем доволен.
Магом и каббалистом Казанова слыл всю свою жизнь.
П. П. Муратов. «Образы Италии»
После сего фарса, сочиненного и сыгранного мною без всякого умысла и преднамеренности, мы с Камиллой сели в фиакр, и по пути я рассказывал ей сотни небылиц, кои она слушала со всей серьезностью, и, когда мы расставались, на лице ее было немалое удивление.
Четыре или пять дней спустя, когда я уже позабыл, что делал тогда с графом де Ла Тур, услыхал я в восемь утра стук копыт под окном. Выглянув, увидал я, как де Ла Тур спешивается и входит ко мне в дом.
– Вы были так уверены в себе, – сказал он, обнимая меня, – что даже не зашли посмотреть, помогло ли мне тогда ваше чудодейственное лечение.
– Конечно, я был уверен, но будь у меня побольше времени, я бы вас навестил.
– Скажите же, могу ли я принять ванну?
– Никаких ванн, покуда не почувствуете себя совсем здоровым.
– Слушаюсь. Все кругом дивятся, ведь я не мог не рассказать о чуде всем своим знакомым. Самые недоверчивые подняли меня на смех, но пусть себе говорят, что им угодно.
– Вам надлежало быть осмотрительнее, вы же знаете Париж. Теперь я прослыву шарлатаном.
– Да никто так не думает. А я пришел просить вас об одолжении.
– Что вам угодно?
– Моя тетка – признанный знаток всевозможных абстрактных наук, великий химик, женщина умная, очень богатая, владеет большим состоянием; знакомство с нею ничего вам, кроме пользы, не принесет. Она умирает от желания видеть вас, уверяет, что вас знает и вы не тот, кем слывете в Париже. Она заклинала меня привести вас к ней на обед; надеюсь, вы найдете возможность. Тетка моя – маркиза д’Юрфе.
Я не был с нею знаком, но имя д’Юрфе произвело на меня впечатление, я знал историю знаменитого Анн д’Юрфе, прославившегося в конце XVI века. Дама сия была вдова его правнука, и я подумал, что, став членом этой семьи, она могла приобщиться к высоким таинствам той науки, что весьма меня занимала, хоть я и почитал ее химерной. Я отвечал де Ла Туру, что поеду к тетке его, когда ему будет угодно, но только не на обед, разве что при условии, что мы будем втроем.
– Каждый день она устраивает обед на двенадцать персон, – сказал он, – вы увидите самых примечательных людей Парижа.
– Именно этого я и не хочу, мне омерзительна слава чародея, каковую вы по доброте душевной, похоже, мне создали.
– Напротив, все вас знают и почитают. Герцогиня де Лораге сказала мне, что четыре или пять лет назад вы постоянно ездили в Пале-Рояль и проводили целые дни с герцогиней Орлеанской; о вас мне говорили также г-жа де Буфлер, г-жа де Бло и сам Мельфор. Напрасно вы не возобновили прежние занятия. Вы так легко исцелили меня, что, уверяю вас, вы можете составить огромное состояние. Я знаю в Париже сотню человек из высшего света, мужчин и женщин, что отдадут половину состояния, если вы их вылечите.
Мыслил де Ла Тур правильно, но я-то знал, что исцеление его – сущая глупость, и вылечился он по случайности, и отнюдь не стремился к известности. Я сказал, что решительно не хочу выставляться напоказ и готов нанести визит госпоже маркизе в любой день и час, когда она пожелает, но только втайне и никак иначе: она вольна назначить мне день и час. Воротившись в полночь домой, нашел я записку от графа; он просил меня быть завтра в полдень в Тюильри на террасе Капуцинов, там он встретит меня и отвезет обедать к тетке; он уверял, что мы будем одни и лишь для нас будут открыты двери.
На свидание пришли мы вовремя и немедля отправились к почтенной даме. Она жила на набережной Театинцев[41], рядом с особняком Буйона. Госпожа д’Юрфе, красивая, хотя и в возрасте, приняла меня благороднейшим образом, со всей изысканностью придворных времен Регентства. Полтора часа мы беседовали о посторонних предметах с намерением лучше узнать друг друга. Каждый хотел побольше выпытать у другого. Мне было нетрудно строить из себя невежду – я им и был. Госпожа д’Юрфе с трудом сдерживала любопытство, но я прекрасно видел, что ей не терпится блеснуть своими познаниями. В два часа нам троим подали обед, что обычно готовили на двенадцать персон. После обеда граф де Ла Тур покинул нас, дабы навестить принца Тюренна: у него с утра была высокая температура, и тут госпожа д’Юрфе завела речь о химии, алхимии, магии и прочих безумных материях. Когда добрались мы до великого деяния[42] и я простодушно осведомился, знакомо ли ей первичное вещество, она лишь из вежливости не рассмеялась; с очаровательной улыбкой отвечала она, что обладает тем, что зовется философским камнем, и все великие таинства ведомы ей. Она показала мне свою библиотеку, некогда принадлежавшую великому Юрфе и супруге его Рене Савойской. Библиотеку сию пополнила она рукописями, стоившими более ста тысяч франков.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
