– Ну, что случилось на этот раз? Не томи мою ранимую натуру. – Я спинным мозгом почуял, что происходит что-то неординарное. Не стал бы сам Никита звонить из-за дурацкой статьи.
– Давай, давай ползи, на месте очухаешься!
Редакция «Утреннего экспресса» ныне располагалась в Петровско-Разумовском проезде. Удивительное дело, за тот десяток лет, что я общаюсь с этим благородным изданием, контора переезжала с места на место уже три раза. Или четыре. Путаюсь. Все это напоминало ситуацию с московскими универсамами времен перестройки и ранней демократии. Приходишь в магазин, твердо зазубря, что слева продается хлеб, справа – колбаса с молоком, а аккурат напрямик – винный отдел. Но на следующий день обнаруживаешь вместо хлеба стиральный порошок, колбаса переезжает в вино-водку, а благородные напитки отправляются за угол, в подсобное помещение. Ну а через недельку водка восстанавливает статус-кво в центральном зале, хлеб вытесняется средствами для мытья и бритья, а на месте сосисок продают садовый инвентарь. Та же петрушка происходит и с редакцией. Только народ пообвыкнет, начнет соображать, на какой станции метро вылезать и за какой угол сворачивать, – бац, смена декораций.
В коридоре моложавые журналистки яростно приторговывали трогательно-манящими взглядами грудей. Редакционные мужики моей возрастной категории тяжело попыхивали за столами, тщательно скрывая похмелье. Более юные и мало пьющие изо всех сил и очень навязчиво горланили, как они нажрались на вчерашней презентации. Начальник отдела шоу-бизнеса Пожарский, побалтывая чайной ложечкой в граненом стакане с коньяком, воодушевленно орал кому-то в трубку:
– Ну и что, что она не довольна! Дура потому что! Да за такую гениальную статью она вообще всем должна! Как?! Ра-ком! А ты как думал?!
Увидев меня, он радостно махнул рукой, а так как она была занята стаканищем с ложечкой, он сгоряча глотнул коньяка сверх нормы, поперхнулся, и его разговор с неведомым собеседником откровенно перешел исключительно на мат, лишь изредка перемешиваемый с желудочным бульканьем. Что ни капельки не мешало собеседникам отлично понимать друг друга.
Бывший дипломат, а ныне завхоз, огромный Вадик, с печально налитыми глазами грузно подошел ко мне, пожал руку, открыл рот, потом махнул, закрыл рот и ушел в туман коридоров.
Из кабинета выскочила довольно приятная чернявая девчушка. Кстати, весьма похожая на Маринку, только с меньшими возрастными координатами.
– Николай, можно вас отвлечь на минутку?..
– Да я, собственно, ничем не занят, – надул для правдоподобия щеки я.
– Вот, мне говорили, что вы просто выдающийся профессионал, вы не подскажете…
– Да-а… – Я надул щеки еще больше. Приятно, я же для этой юной овечки, считай, ну, как ее, а-а, осень патриарха! – И какие сложности?
– Вот, тут есть одна информашка, что японцы изобрели мобильник, который может передавать запахи. Интересно, правда? И мне нужно написать маленькую заметку об этом, но не знаю как!
– Элементарно. Смотри, если не врут, что они вообще изобрели чего-то, значит, через пару лет у нас ими будут завалены все магазины. Поначалу такие мобилы будут стоить дорого, тысяч по тридцать. И знаешь как их будут использовать менеджеры среднего звена, владельцы палаток и прочие дамы полусвета? Будут подставлять к заднице, оглушительно пукать и, хохоча, пересылать друг другу! Сто процентов, на большее им фантазии не хватит. А потом в эсэмэсках народ будет ставить не смайлики, а пуки! Представляешь, в мобильниках, вместо дурацких «невероятно рад» и «целую с улыбкой», будет список «вонючих носков» или «ароматов швабры общественного туалета»…
Вышедший из кабинета Никита Сергеев поволок меня к себе от ошарашенной девчушки.
– Пойдем, Меркулов, пойдем, а то мне всю молодежь испортишь! Ты как относишься к школе, одноклассникам и прочим радостям сопливой детской жизни? – Сергеев достал пару бутербродов. – Будешь?
Я мотнул головой:
– Ну…
– Короче, надо написать статейку, первое сентября скоро, что-нибудь ностальгическое, это сейчас модно. Вот ты сколько лет назад школу закончил?
– Ровно тридцать, – поежился я, ощутив под ложечкой стонуще-щемящее желание немедленно нажраться по этому поводу. – Как вспомню, так вздрогну. Как прикинешь, что бывшелюбимая Маринка родилась, когда я школу закончил, так вздрагиваешь и крестишься. Невпопад. А ведь в те годы я уже считал себя вполне самостоятельным, сознательным и половозрелым. Дебилом.
С месяц назад на тусовке одноклассника встретил. Сашку Григорьева. Был дохлый, тощий, ребра, как из пианино, торчали. Сейчас рожа – во! Говорит, сто с чем-то килограммов живого веса. Жуть! Вроде встречаемся скоро с одноклассниками. Но, наверное, не пойду. Опять же все наши хрупкие и тонкие девочки – уже бабки. И что с ними делать?! За косички спьяну дергать?! Или кнопки под их дряблые задницы подкладывать?! Нет уж, пусть они лучше остаются в памяти непорочными соплюшками.
– Да ладно, Коль, какие наши годы…
– Ну не знаю, не знаю, какие там ваши… Да, на днях вот позвонил еще один приятель. Тоже в нашей школе учились. Только он постарше, лет на пять. Мы с ним периодически общаемся по журналистике. Так вот, звонит и чуть не плачет. Я ему: «Чего случилось?» А он сквозь реальный рев: «Знаешь, Коль, перечитал «Двенадцать стульев» Ильфа с Петровым и впервые обнаружил, сколько лет было Ипполиту Матвеевичу Воробьянинову. Пятьдесят два! Получается, что этот гадкий, идиотский старикашка – мой ровесник!» Ну, тут-то я и сам расстроился. Допер, что до возраста моего приятеля и Воробьянинова ой как недалече!
– Ладно, не ной. Короче, изобрази что-нибудь типа того, что сейчас плел! Денег заработаешь. Тебе деньги нужны. У тебя же на шее трудный подросток.
– А ты-то откуда знаешь?
– О твоих подвигах на ниве просвещения вся Москва гудит! Интересно, ты ей пихаешь с утра до вечера или все же с вечера до утра?
– Да иди ты!
– Ладно, ладно, все понимаю, тяжелая мужская доля, – продолжал веселиться Никита. – Одно непонятно: почему ты себе нормальную бабу не заведешь, семья и все такое…
– Так, еще пару слов…
– Все, все, молчу, иди пиши, но все же правда, интересно…
Я для приличия шваркнул дверью и… отправился писать статью. Интересно им, блин! Завел бы как я, идиот, себе какую-нибудь Веронику, а потом бы хохотал.
«Да и вообще, – опять шваркнул в голову приступ патологического маразма, – может быть, если бы каждый московский журналист, а их сейчас полно развелось, взял бы для облагораживания хотя бы одну падшую женщину, то с проституцией в родной столице было бы покончено раз и навсегда. Тогда бы получилось светлое будущее! Ага, здрас-сте! Вселенский бордель бы получился! Содом, с переходом по лестнице направо, в Гоморру! Ой, господи, может, мне и правду лучше ко врачу сходить, к психотерапевту там… Или уж сразу в дурдом, с походными вещами?!»
Засев за компьютер, я не мог избавиться от восхищенно-завистливых взглядов журналистов вокруг. Что-то здесь нечисто. Завидовать мне может только приговоренный к смертной казни, неизлечимо больной паралитик. А окружающие корреспонденты обоих полов выглядели вполне бодрыми и здоровыми. Статью я накидал скоренько, минут за сорок.
Статья
Здорово! Ну, ты как? Отлично! О, кого я вижу! Привет, привет… Боже мой, ты уже совсем лысый! Как там, у классиков, где же ваши локоны?! Ну, я-то – это ясно! Ну как ты? Что, где? Понятно. А помнишь, как мы в пятом классе «запорожец» на металлолом сдали? А какого цвета были трусы у Нинели – преподавательницы по русскому и литературе? Я-то, конечно, помню. Розовые. По колено. Еще кто-то в сортире написал: «Нинель – на панель!» Ах, это был ты?!
Да, время, время… Сколько твоему-то уже? Двадцать шесть?! Кошмар какой. Я все думаю, что сам болтаюсь где-то около этого возраста, а тут – нате! Если считать, что мы ровесники, а твоему сыну уже двадцать шесть, то получается, что я – старый пердун. Ужас какой!
Нет, не вышло. А черт его знает! Ну, давай, что ли, по чуть-чуть, чисто символически, за встречу, так сказать. У тебя что? Французское? А какого года? Да, представь себе, разбираюсь. Я, представь себе, какая хохма, отработал десять лет алкогольным обозревателем в одной газетке. Сам понимаешь. Да, цирк. А если я больше ничего делать не умею? Стоп, стоп, стоп. По полному не надо, да не эстетично это – из пластика пить. Не в «Макдоналдсе»! В руках мнется, в карманах трещит, да и экология швах – нитраты, триклозаны и прочий дихлофос. Ладно, эту допиваем из пластика, а уж дальше – ни-ни. У меня же печень, желудок, ноги, да и голова, в общем, тоже! Короче, вся наша молодость болит!
Хо-ро-шо-о! Клубничкой ранней отдает. Этакой предрассветной, со слезой. Зажигалка есть? О чем это я говорил? А-а, вот. Смотрю я на наших баб и думаю: чегой-то они такие старые? Мы-то вроде еще ничего: ну, полысели, ну, животы при движении о коленки бьются, ну, скрючило чуть-чуть… И что? Огонь-то в глазах горит! Практически вечный! А ты вон посмотри на Юльку. Точная копия ее мамы, когда она приходила на родительские собрания. Думаешь? Слушай, а я не сообразил, что тогда ее матушке было меньше лет, чем Юльке сейчас! Открывай. Но из пластика – последний раз. Хо-ро-шо-о! И главное – холодненькое.
