— Боже праведный, да ведь это Ниргор! — воскликнул Саломон. — Вы с ним знакомы?
— Н-нет… Мы случайно встретились вчера на карнавале.
— Как? Вы там были?.. Что же я вас не видел?
— Ну, там было столько народу… Значит, и вы тоже были?
— Господи, ведь это я был Гамлет! Неужели вы меня не видели?
Пер превосходно помнил, что видел там маленькую фигурку в чёрном, а при ней — даму в костюме «Снежной королевы», вызвавшем ужасное негодование остальных дам, отчасти из-за рискованного декольте, отчасти из-за обилия брильянтов, которые, переливаясь всеми цветами радуги, усыпали шлейф, словно кристаллы инея.
— Вы были с дамой? — спросил Пер.
— Да, с сестрой.
— А-а…
Господин в пенсне тем временем расплатился, и официант помогал ему надеть пальто. Пер с невольной завистью отметил и безукоризненный элегантный костюм, и истинно светскую небрежность, с какой тот приказал официанту подать ему шляпу и палку, а затем — одним лишь мановением руки — попросил огня для своей сигареты. Прошлой ночью Пер обменялся с ним несколькими ничего не значащими словами. Когда он первый раз протанцевал с фру Энгельгард, возле них вдруг появился этот господин, и фру Энгельгард представила его Перу. Потом он всё время издалека поглядывал на них, и Пер наконец решил, что этот господин — его соперник. Направляясь к выходу, господин Ниргор не мог миновать стол, за которым сидели Пер и Саломон; Саломон приятельски помахал ему рукой и закричал:
— Добрый вечер, господин Ниргор!.. Добрый вечер!.. Ну, как делишки?
Брови господина Ниргора в немом изумлении поползли вверх. Он пренебрежительно усмехнулся и ответил на приветствие Саломона надменным кивком, даже не вынув сигареты изо рта. Затем подчёркнуто вежливо поклонился Перу, так что последний был вынужден снова встать и раскланяться.
— Кто он, собственно, такой? — спросил Пер, когда Ниргор исчез.
Саломон пожал плечами.
— Да как вам сказать… Я его очень мало знаю. Встречаюсь с ним только в обществе. В своё время он был лицом весьма заметным. Вообще-то он кандидат прав, носит известное имя, имеет отличные связи… короче, блестящие возможности для того, чтобы сделать карьеру в наших провинциальных условиях. Помнится, его прочили в дипломаты… в наше лондонское посольство, если мне не изменяет память. Сам принц Уэльский принимал в нём участие. Не знаю, что ему помешало, во всяком случае он отказался от назначения. Он вообще со странностями. Теперь он занимает чрезвычайно скромный пост в каком-то министерстве.
На другой день Пер получил приглашение, обещанное ему фру Энгельгард. Пришлось срочно пополнять свой гардероб, чтобы при вступлении в копенгагенский свет оказаться не хуже других кавалеров. А тут уж нельзя было обойтись без денежного займа. Знакомые по кафе свели его с одним пожилым господином, ранее земледельцем, который ныне округлял свой капиталец, давая деньги в долг из шестидесяти процентов; обеспечением служили страховые полисы, книги, мебель, свидетельства о крещении или прививках и торжественная устная клятва, с возложением руки на библию и в присутствии свидетеля.
Мадам Олуфсен не знала, что и подумать, видя, какую уйму всяких новых вещей ежедневно доставляли к ним на дом крупнейшие магазины Копенгагена. Они с мужем и так, и эдак прикидывали, что бы это всё значило. Сам Пер ничего не говорил. Он вообще стал какой-то замкнутый и вдобавок очень мало бывал дома.
Одна лишь тихая Трине могла бы кое-что порассказать им. Со сверхъестественным ясновидением, присущим любви, простая девушка сразу догадалась — насколько у неё вообще хватало разумения, — к чему идёт дело. Всё чаще, когда горе одолевало её, она пряталась в уборной, чтобы там всласть выплакаться, пока никто не видит.
И однако, она ещё более ревностно и благоговейно наводила чистоту в его крохотных комнатах и заботилась о принадлежащих ему вещах. А с его обновками, которые Трине считала принадлежностями свадебного туалета, она обращалась так бережно, словно от этого зависело её собственное счастье. Она вышила метки на тонком белье, на носовых платках и прозрачных, как паутина, шелковых носках, она застелила чистой бумагой дно нижнего ящика комода, где хранилось всё это великолепие. Когда настал день бала, она собственноручно повязала ему галстук, застегнула перчатки, заверила, что новый фрак нигде сзади не морщит и что короткая стрижка под машинку ему очень к лицу. А когда пробило половину девятого и заказанная карета так и не пришла, именно её обозвали дурой и именно она без платка побежала в темноту и слякоть на Адельгаде за другой каретой.
Когда Пер вошел в бальную залу, танцы уже начались. С десяток пар торжественно кружились под звуки вальса и ещё столько же стояло или сидело вдоль стен. В числе последних он тотчас отыскал глазами фру Энгельгард. Она была в огненно-красном шелке и обмахивалась большим веером из перьев. Рядом с ней сидел лысый господин и покачивал на колене свой шапокляк. Это был Ниргор.
Вид этого человека и особенно мелькнувшая ревнивая мысль о том, что Ниргор обязан своим присутствием благосклонному содействию фру Энгельгард, сразу же испортили Перу настроение, поэтому четверть часа он совсем не танцевал, а слонялся по соседним комнатам, где пожилые господа играли в карты. Лишь к концу первого вальса он вернулся в залу и с церемонным поклоном пригласил на танец фру Энгельгард, даже не удостоив взглядом её кавалера. Она как будто не сразу узнала его. Потом встала, подобрала шлейф и с почти материнской улыбкой доверила своё пышное тело его рукам.
— Ну и неблагодарный же вы субъект, — укоризненно сказала она ему своим копенгагенским говорком, после того как они сделали несколько туров, а Пер так и не раскрыл рта. — Вы даже не сказали мне спасибо за то, что я раздобыла для вас приглашение. Можете мне поверить, это было совсем не так легко.
— Я вам чрезвычайно признателен, милостивая государыня.
— Фу ты, как чопорно! Вы чем-то недовольны?
— Да, слегка.
— А чем же? Если только об этом можно рассказать даме.
— Почему здесь Ниргор? Терпеть его не могу. Вы окажете мне большую любезность, если не будете танцевать с ним.
— Ну знаете… и претензии же у вас.
Она рассмеялась и в то же время ещё тяжелей повисла на его руке.
Пер тоже против воли засмеялся. Это движение, аромат её волос и полуобнаженая грудь, прижатая к его груди, воспламенили его. Они сделали четыре тура, и когда он отвёл её на прежнее место, Ниргора там уже не оказалось. Немного спустя Пер глазами отыскал Ниргора на другом конце залы, где тот рассыпался в любезностях перед молоденькой девушкой с длинными, цвета спелой ржи косами чуть не до полу.
А бал между тем тянулся своим чередом, никому повидимому не доставляя особого удовольствия, если не считать слуг, которым позволили время от времени подглядывать в дверную щель. Лишь после того, как мужчины обнаружили бутыли, выставленные по соседству с танцевальной залой, дело как будто пошло на лад. Вообще мужское общество было чрезвычайно смешанное, и тон собрания весьма развязный, что неизбежно в самых хороших домах, где нет взрослых сыновей и где добывают танцующих кавалеров через знакомых и знакомых своих знакомых, не имея другой гарантии, кроме адресной книги. Приглашенные не чувствовали никаких обязательств перед хозяевами дома, вели себя один другого бесцеремоннее, зевали, отпускали критические замечания и были требовательны совсем как в общедоступном ресторане.
Хозяин, маленький седой человечек, и сам-то не знавший по именам своих гостей, робко семенил из комнаты в комнату, как лицо совершенно постороннее. С вымученной светской улыбкой он добросовестно выполнял нелёгкую задачу, которую возложили на него жена и дочь: заставлял кавалеров «работать ногами». Завидев какого-нибудь господина, созерцающего картины на стенах гостиной или замешкавшегося у стола с горячительными напитками, он останавливался неподалёку и заводил приличествующий случаю разговор об изобразительном искусстве, о театре или конькобежном спорте — разговор вполне невинный, но неизбежно кончавшийся тем, что гость под наблюдением хозяина препровождался в залу и там бывал представляем какой-нибудь из старых приятельниц дома, в бальном карнэ у которой зияли незаполненные строчки.
Фру Энгельгард обещала Перу котильон. Но когда встали из-за стола и танец начался, он не смог отыскать её ни в зале, ни в прилегающих комнатах. Наконец он обнаружил её в маленьком, слабо освещённом шестиугольном кабинете, по другую сторону гостиной. Она сидела там совсем одна, забившись в угол дивана, который можно было увидеть, только переступив порог.
Она встретила его с мягкой грустью, сказала, что он вправе сердиться, но танцевать ей не хочется, и она не может от него требовать, чтобы и он ради неё отказался от танца и занимал её разговором. Нет, нет, такой жертвы она не примет… пусть он ни в коей мере не чувствует себя обязанным.
