Каменный остров, прячущий старинные особняки за высокими заборами нуворишей, был мрачен и тих. Дорога виляла вдоль канала, и только негромкие звуки шагов пытались разорвать угрюмое молчание пустого мира. На Дину морозцем по коже накатила жуть недоброго предчувствия. Доберётся ли она до последнего луча быстро опускающегося к горизонту солнца, было неизвестно, а вот в конюшню попасть просто необходимо. Она остро ощущала, что именно там хранится последний кусочек пазла, которого ей отчаянно не хватало для того, чтобы понять всё до конца.
— А куда ты пойдёшь потом, ну… — она замялась, голос увязал в тишине. — Потом?
— В «Асторию», которая «Англетер», — немедленно отозвался Алекс, словно только и ждал её вопроса. — Я там живу.
— Неплохо устроился! — Дина удивлённо покосилась на Алекса. Ей не казалось, что он так уж тянется к роскоши.
— Да нет, — помотал он головой, — ты не поняла. Там есть бар, «Ротонда», а в нём — прекрасный рояль. Помнишь, как звучал инструмент в школе?
Дина нахмурилась. Визит в школу был, кажется, сто лет тому назад. Она помнила, что играл Алекс, но совершенно не помнила — как. Вообще-то было немного не до того…
— Здесь все звуки неправильные — глухие, грязные, дребезжащие. Этот рояль звучит чище всех, вот я и играю на нём каждую ночь, чтобы отвлечься от того, как меняется в темноте город, когда уходят люди.
— А ты успеешь добраться? — встревожилась Дина, представив, как он бредёт в сплошном мраке один.
— Постараюсь. Брось, со мной ничего не случится. Сейчас главное, чтобы ты успела.
Дина кивнула и постаралась ускорить шаг, но ноги гудели и отказывались слушаться. «Давай, кулёма!» — отругала она себя бабушкиными словами, и это неожиданно помогло.
Глава 3. Вечер
Солнечный диск увеличился в размере, словно распух, опускаясь к горизонту, но всё ещё оставался немного выше деревьев в парке. Он наливался огнём, дробился на сотни отражений маленьких солнц в сплошных стёклах новомодных домов Крестовского острова.
— Надо спешить, — подгонял её Алекс.
Впереди, за оградой парка, среди деревьев быстро мелькали невнятные тени. Убедить себя, что это просто люди, спешащие к закату так же, как и они с Алексом, у Дины не получалось. Люди не могли издавать далёкого злобного шипения. Она и сама понимала, что спешить надо, и была бы рада перейти на бег, но сил почти не осталось. Ноги стали тяжёлыми и горячо пульсировали ноющей болью, ныли поясница и спина.
— У метро повернем налево, и там совсем уже рядом, — задыхаясь от быстрой ходьбы, сказала она Алексу.
Конный клуб, где Дина занималась с самого детства, прятался между высоким корпусом больницы и выстроенным несколько лет назад обычным жилым домом. Ворота во двор оказались распахнуты настежь.
Дина проскочила мимо входа в манеж, завернула за угол и резко затормозила. За широкими дверями конюшни притаилась темнота.
— Поздно! — схватил её за руку Алекс. — Туда нельзя!
Дина вглядывалась в тонущий во мраке проход. Двенадцать больших шагов… четвёртый денник от входа. Она сотни раз здесь ходила, тысячу!
Дина крутится на заднем сиденье папиной машины, то расплющивая нос о стекло, то стискивая в руках куртку и напряжённо вглядываясь через спинки передних сидений в стоп-сигналы медленно ползущих в пробке машин. Она волнуется.
Мама рассказывает что-то о тёте Рите, своей подруге, папа изредка роняет «угу». Они едут за город, в неизвестную конюшню, Дина совершенно не понимает — зачем? Клуб, где она занимается уже целый год, очень хороший. Ей нравятся девочки, нравится тренер, нравятся лошади учебной смены. Почему её везут куда-то далеко, когда сейчас она должна быть на манеже?
«Ты позанимаешься в другом месте», — сказала мама. И ничего не объяснила в ответ на Динины испуганные «почему?».
«Другое место» оказывается длинным зданием, со всех сторон окружённым полями. Надо всем этим простором столько неба, что Дина невольно разевает рот. Так далеко в поле, что кажутся игрушечными, пасутся лошади. Много лошадей. Больше, чем во всей Дининой конюшне.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
У дверей длинного здания их встречает хромая собака. Она приветливо машет хвостом, отчего вся её рыжая попа смешно виляет из стороны в сторону.
— Буська! Оставь людей в покое! — кричит высокая и широкая, почти квадратная женщина в красных резиновых сапогах. Сапоги заляпаны грязью.
— Здравствуйте! — хриплым и резким, как воронье карканье, голосом здоровается она с родителями и нависает над Диной: — Так это, значит, ты будешь на Гардемарине ездить?
Дина испуганно жмётся к маме.
— Она, она, — подбадривает папа. — Давай, Дин. Покажи, чему тебя научили.
Звучит так, словно у неё контрольная. Контрольные Дина не любит. Насупившись, она идёт за «тёткой» — так она окрестила женщину про себя — по бесконечному проходу в самый дальний конец конюшни.
— Марик! — восклицает «тётка» у предпоследнего денник. — К тебе пришли!
Над краем деревянной стенки взмывает голова на длиннющей шее, и на Дину из-за ржавых прутьев решётки смотрит внимательный карий глаз. Дина видит в нём маленькое отражение своего испуганного лица, и конь тихонько всхрапывает.
«Тётка» открывает дверь денника и подталкивает Дину:
— Ну же, заходи, не бойся.
Он огромный! Тёмно-гнедой, с блестящей шкурой и длинным густым хвостом. Тянется губами прямо к лицу, шумно дышит, словно принюхивается. Дина несмело дотрагивается до тёплой шеи — заниматься вот на таком! Это же настоящая спортивная лошадь, а не учебная лошадка! Что-что, а разницу она понимает.
— Нравится?
Папа стоит в дверях денника. У него странное выражение лица. Дина даже сказать ничего не может, только кивает, зачарованно глядя на красавца-коня.
Со спины Гардемарина она кажется себе совсем большой, а все остальные — маленькими. У него широкая, нетряская рысь. Лёгкий галоп — Дина ощущает себя птицей, так и расставила бы руки-крылья. Но она послушно держит повод, стараясь не ударить в грязь лицом. Ей хочется смеяться, и чтобы «тётка» отпустила Гардемарина с корды, которая позволяет двигаться лишь по небольшому кругу, словно Дина совсем новичок, но она молчит и старается всё делать правильно. Конь поворачивает уши назад, прислушиваясь к ней, и Дина шепчет ему: «Молодец, молодец!».
С корды его всё-таки отпускают, и Дина рысит вдоль стенки, поднимает коня в галоп и переводит в шаг самостоятельно.
Всю обратную дорогу она оглядывается. Пристаёт с вопросами к родителям: когда же мы снова поедем к Гардемарину, ведь мы поедем, правда?
Через два дня они опять везут её в клуб, где ждут хорошие, но не идущие ни в какое сравнение с Гардемарином лошадки.
Почему-то папа заходит в конюшню вместе с Диной. Не в ту, где стоят учебные лошади, а туда, где живут частные. Он останавливается возле четвёртого денника, и у Дины замирает сердце: из-за решётки на неё внимательно смотрит Гардемарин, тянет воздух ноздрями и всхрапывает, словно здоровается.
— С днём рождения, Дина! — говорит папа.
В воскресенье ей исполнится десять лет.
Что же здесь такие узкие окна, да ещё и загнанные под самый потолок? Она знала, конечно, почему. Чтобы лошади не разбили случайно. Чтобы не поранились. Но вот ей-то сейчас что делать? Страх сжимал горло, мешая дышать, но сдаться сейчас? Когда самая важная часть памяти уже готова была открыться перед ней, что бы это ни значило?
— Я иду туда. Ты — как хочешь, — прошептала Дина одеревеневшими губами и перешагнула порог.
— Архш-ша… — немедленно донеслось приглушённое шипение от самой дальней стены. Глаза привыкли к сумраку быстро. Уже на третьем деннике она сумела разглядеть табличку, а на четвёртом — даже прочитать знакомые, собственной рукой выведенные когда-то буквы: «Гардемарин, мерин, 2003 г. р.». Они были ровесниками.
