Бабушка забеспокоилась, ничего не понимая…
Вечером мама жаловалась:
– Поговорил бы ты с ним! Он иногда такой замкнутый, чужой. Сегодня бабушку обидел: джинсы она ему не так погладила… Какая-то жестокость появилась, насмешливость. Или мне кажется? Я порой не знаю, как и подойти к нему: обидчивый, раздражительный. А к бабушке отношение нехорошее, снисходительное.
– Трудный возраст, – ответил папа. – Поговорю, конечно. При случае.
Случай представился в ближайшую субботу. Отец с сыном взяли рюкзаки, сумки-«тележки» и отправились на рынок – закупать дешевую картошку. Шли пешком, дворами; на обратном пути несколько раз останавливались отдохнуть, посидеть на лавочке. На одном из таких «привалов» папа с усилием расправил плечи и вздохнул:
– Мне прежде казалось, что я вечно буду молодым. Одышка, сердцебиение, усталость? Это было что-то непонятное, не имело ко мне никакого отношения. Лет десять назад я бы такой рюкзак играючи донес, а теперь тянет остановиться, присесть. Шутка ли, брат, – мне ведь сорок лет! Так незаметно и старость подойдет…
У Андрея сжалось сердце. Сорок лет – да это уже старость! Но папа ведь вовсе не старый… Мальчику не хотелось, чтобы он старел: мысль о старческой немощи никак не сочеталась в его сознании с отцом, который все знает, все умеет, с которым так надежно и спокойно. Он хотел бы возразить, сказать, что он и сам устал, придумать что-нибудь смешное, но… почему-то промолчал, только пожал плечами.
– Ничего не поделаешь, – говорил папа. – Человеческой жизни положен предел, семьдесят-восемьдесят лет. Даже в Писании об этом сказано. Как ни бережем мы свое тело, а оно стареет, изнашивается. Зрение слабеет, слух, память… Плохо, когда человек не готов к этому и переживает наступление старости как трагедию. Приятно, конечно, быть молодым, красивым, сильным, но и старость – неплохое время.
– Просто прекрасное, – мрачно усмехнулся мальчик. Он смотрел на старушку, которая как раз вышла из подъезда, опираясь на клюку. Старушка прошла несколько шагов, села на соседнюю лавочку, медленно, трясущимися руками открыла целлофановый пакет с размоченными корками хлеба… «Гули-гули-гули!» – задребезжал ее голос, на который откуда ни возьмись слетелись голуби и закопошились у ее ног. Руки, изуродованные ревматизмом, тряслись, голова тряслась; и еще Андрей заметил, что, несмотря на теплый солнечный день, она была в толстом пальто, пуховом платке и в валенках… Вид ее вызывал жалость и в то же время неприязнь: зачем она такая ?
– Я бы не хотел дожить до старости, – заявил он. – Лучше умереть молодым.
– Почему?
– Потому что старость – это уже не жизнь, – ответил Андрюша, глядя на старушку с голубями.
– Если называть жизнью активность, движение, общение с людьми, достижение разных земных целей, то – согласен, старость не жизнь. А если говорить о внутренней, таинственной жизни души, то старость совсем не мешает ей. Наоборот, – папа тоже смотрел на старушку, но видел совсем иное. – Представь себе: тихий вечер. Трудовой день позади, с его хлопотами, суетой, шумом – все затихает, все в прошлом. Душа перестает гоняться за призраками, за «земным счастьем», она отдыхает. Жизнь представляется ей дорогой, полной скорбей, и дорога эта близка к концу. А вот каким будет конец – зависит от устремления и устроения души, ты сам знаешь. Посмотри – разве я не прав?
Но Андрюша не мог или не хотел настроиться на высокий лад. Он замечал в облике старушки, которая уже кончила кормить голубей и дремала на солнышке, только неприятное, отталкивающее: вздувшиеся вены на руках, некрасивый провалившийся рот… Мальчик никак не мог понять, что может быть хорошего в ее жизни. Он с удовольствием вспомнил свою бабушку: слава Богу, она еще не скоро станет такой, как эта…
– Ей даже ходить трудно. Все болит, наверное, – заметил он.
– А куда ей ходить? Это тебе хочется ходить, ездить, смотреть, познавать. А ей уже нет. В старости наше жизненное пространство сужается. В юности мы хотим всю землю обойти, а в старости это уже и не нужно. Хватает своего дворика с голубями, потом своей квартиры, потом одной комнаты, одной постели… Но это же, брат, все внешнее, телесное. Душа-то при этом освобождается, она свободно устремляется к Богу! А болезни напоминают, что скоро она совсем разлучится с телом… Я где-то читал об одном святом подвижнике, который жил в затворе, в келье. Через оконце его кельи открывался изумительной красоты вид: горы, зелень, море! Но он загородил это окно чем-то плотным, чтобы не видеть красоту творения. Почему? Потому что постоянно молился и видел духовными очами нечто гораздо более прекрасное – духовный мир. Обычному человеку такой подвиг не по плечу. Но, знаешь, мне кажется, старость ставит каждого из нас (я говорю о верующих людях) в подобное положение: для нас закрывается мир видимый и открывается мир невидимый.
Вот только одиночество – неизбежный спутник старости – принять тяжело; быть может, тяжелее всего.
– Одиночество?
– Конечно. Даже если старый человек живет в большой семье. Может быть, там одиночество ощущается еще сильнее.
– Почему? Ведь люди кругом: дети, внуки.
– Да, но нет сверстников; не с кем поговорить на равных, не с кем разделить воспоминания. Дети, внуки – это совсем другое… Представь, например, что тебя поместили в детский сад, в младшую группу, причем навсегда… Нет, это неудачный пример; старость – это совсем другое одиночество. У детей давно своя жизнь и свои интересы: работа, друзья, разные проблемы. Честно говоря, им не до стариков. А внуки… Если они маленькие – это шум, крики, возня. Когда они вырастают, то обычно отдаляются от бабушек и дедушек: их раздражает медлительность стариков, и даже их заботливое внимание кажется навязчивым… Думаешь, нашей бабушке не одиноко?
– Да мы же все ее любим! – не соглашался Андрей.
– Любим-то любим, но не всегда умеем показать свою любовь. А бабушка нуждается в этом. Ее услуги мы принимаем как должное, а невольные промахи не прощаем. Недавно случай был – стыдно вспомнить. Я ждал важного делового звонка; позвонили – подошла бабушка. Она что-то перепутала (возможно, не заметила, что я уже вернулся с работы) и сказала, что меня нет. Произошла путаница, встреча сорвалась. И я не сдержался, не смог скрыть свое раздражение, хотя бабушка извинялась, чувствовала себя виноватой… Ты тоже хорош, со своими джинсами. Бабушка старалась: чистила, отглаживала их, когда мы все уже спать легли. А ты из-за незначительной ошибки обошелся с ней так, как будто для тебя вещь, тряпка дороже ее трудов и заботы.
Мы должны проявлять больше внимания и любви к старым людям: и к тем, которые живут рядом с нами, и к тем, с которыми случайно встречаемся на улице. Ты мог бы спросить: «А почему, собственно, “мы должны”? Нам и так хорошо, весело и интересно жить». И если бы мы с тобой были не православные христиане, а неверующие мирские люди, я бы тебе ответил, почему: по «закону бумеранга». Как ты относишься к своим бабушкам, дедушкам, родителям, так и к тебе в свое время будут относиться твои дети и внуки. Однако раз мы являемся людьми верующими, я дам тебе другой ответ. Проявлять внимание и любовь к старикам, своим и чужим, мы должны во исполнение заповеди Божией: «чти отца твоего и матерь твою». Ты же знаешь, что она повелевает почитать не только своих родителей, папу с мамой, но и всех старших вообще. «Чти» – значит уважай, цени, не огорчай, не обижай, а если допустил что-либо подобное, рассматривай это как грех и кайся на исповеди. В старину в русских семьях – между прочим, и в дворянских, и в крестьянских – стариков почитали, слушались, разрешения на все спрашивали. Имели послушание, и в этом послушании родителям (даже когда сами становились взрослыми) укрепляли свою волю, то есть учились отвергать собственное «хочу» ради исполнения воли Божией. Причем делали это не из страха наказания, не из какой-то выгоды, а из страха Божия: боялись нарушить заповедь. И родители (то есть все старшие в семье) знали это и требовали послушания.
Мне вспоминается один поразительный случай, который произошел со стариком отцом и его уже взрослым сыном в начале прошлого века. Сын, артиллерийский офицер, имевший знаки отличия и боевые награды, гостил в поместье у отца. Он любил быструю езду и загонял отцовских лошадей. Старик несколько раз делал ему замечания, а однажды вошел вслед за сыном в его комнату и попросил снять офицерский мундир и кресты. Тот удивился, но снял. Отец говорит ему: «Пока на тебе жалованные царем кресты и мундир, я уважаю в тебе слугу царского; когда же ты их снял, я вижу только своего сына и считаю своим долгом наказать розгами (то есть высечь) за непослушание». Сын возмутился сначала, напомнил, что он давно не ребенок, стал просить прощения… А старик отвечает: «Ну, брат, если не считаешь долгом исполнить мою волю, ты мне не сын, и я тебе не отец. Кто не чтит родителей, тот не будет чтить ни Бога, ни царя и не будет признавать никакого долга. Делай как знаешь: или я тебя высеку, или мы навсегда чужие». В конце концов сын-офицер смирился и лег на пол, а старик разок стегнул его веником, после чего сам расстроился, и они помирились.
