"Что это, Господи? Что меня держит? Какое оправдание я нашел, чтобы уклоняться от того служения, которое Ты предназначил мне?"
И там, на берегу канала, я вдруг получил ответ. Мое "да" Богу всегда имело продолжение в виде "но". "Да, Господь, но у меня нет образования". "Да, Господь, но я хромой".
И тогда на одном дыхании я сказал Богу "да". Я сказал это совершенно иначе, чем раньше, без какого бы то ни было подтекста. "Я пойду, Господь, сказал я, - неважно, приняв ли посвящение в духовный сан, или поступив в школу WEC, или оставшись работать на фабрике Рингерса. Я пойду куда угодно, когда угодно, как Тебе угодно. И начну с этой самой минуты. Господь, когда я сейчас встану с этого места и шагну вперед, можно просить Тебя считать этот шаг моим первым шагом на пути к полному послушанию Тебе? Я назову его шагом повиновения".
Я встал. И сделал большой шаг вперед. И в тот же момент ощутил острую боль в хромой ноге. Я с ужасом подумал, что вывихнул больную лодыжку. Очень бережно я поставил увечную ногу на землю. Но что это? Я мог стоять на ней совершенно спокойно. Что случилось? Медленно и очень осторожно я пошел домой, но по пути мне на ум вдруг пришел один стих из Писания: "И когда они шли, очистились".
Сначала я не мог вспомнить, откуда этот стих. Затем я вспомнил историю о десяти прокаженных и о том, как по пути к священникам, как повелел Христос, произошло чудо: "И когда они шли, очистились".
Неужели? Неужели я тоже исцелилсп?
В тот вечер я должен был присутствовать на вечернем богослужении в шести милях от Витте. Обычно я садился на велосипед, но тот день был особенным. В тот день я решил всю дорогу на собрание идти пешком.
Я так и сделал. Когда пришла пора возвращаться домой, мой друг предложил подвезти меня на мотоцикле.
"Не сегодня, спасибо. Думаю, я пройдусь пешком".
Он не поверил своим ушам. Моя семья также не могла поверить, что я в самом деле был на том собрании, потому что они увидели мой велосипед стоящим во дворе и решили, что я остался дома.
На другой день на шоколадной фабрике я провожал после собеседования каждого вновь принятого сотрудника до его нового места работы, хотя раньше всегда оставался сидеть в своем кресле. Где-то ближе к полудню моя лодыжка стала чесаться, и когда я потер старый рубец, через кожу проступили два стежка. К концу недели надрез, который так никогда и не заживал по-настоящему, наконец закрылся.
На следующей неделе я подал официальное заявление о приеме в миссионерскую школу WEC в Глазго. Через месяц пришел ответ. В зависимости от наличия мест в общежитии я мог начать занятия в мае 1953 г.
У Корри тоже были новости. Она уходила от Рингерса и работала последний день - записалась на курсы медсестер. Я заглянул в ее глаза, сиБющие от радости, и решил, что они карие. Мы на минутку взялись за руки и затем быстро попрощались.
Передо мной стояла проблема, пугавшая меня больше всего. Как сказать Тиле о том, что я поступил в миссионерскую школу, которую никто не финансировал, которую не поддерживала ни одна организация, которая не имела признания, почестей и не могла подтвердить даваемое ею образование. Мы провели с Тиле печальный день, прогуливаясь по пристани в Горкуме. Она говорила мало. У меня были ответы на любые ее вопросы и доводы. Но, вместо того чтобы спорить, она все больше замыкалась в молчании. Единственный раз она рассердилась, когда я упомянул об исцелении своей ноги. Я сделал ошибку, назвав это маленьким чудом.
"Ну, это уже слишком, Андрей! - вспыхнула она. - У многих людей бывают травмы и увечья, но, когда они начинают чувствовать себя лучше, никто из них не бегает с дикими заявлениями".
В тот раз я не остался обедать с семьей Тиле. Я решил, что им нужно время, чтобы привыкнуть к моим новым планам. В этом все дело, Тиле нужно было время. Постепенно она поймет, что я был прав.
Между тем я стал собирать деньги на поездку. Я продал все, что у меня было, - велосипед и драгоценное собрание книг. На эти деньги я купил билет до Лондона, где должен был встретиться с директорами WEC, перед тем как отправиться в Глазго. Когда я уплатил за билет, у меня осталось чуть больше тридцати британских фунтов для оплаты первого семестра.
Я должен был уехать в Лондон 20 апреля 1953 г. Но накануне моего отъезда одно за другим произошли три события, от которых у меня голова пошла кругом.
Сначала пришло письмо от Тиле. Она сообщала мне, что написала в миссионерский совет своей церкви и попросила их высказать свое мнение о школе в Глазго. Они ей ответили, что школа не аккредитована, не является филиалом другого учебного заведения, которое было бы связано с миссионерской организацией.
Таким образом, заявляла Тиле, она не хочет ни видеть, ни слышать меня все то время, пока я буду связан с этой группой. Она подписала свое короткое письмо - "Тиле". Не "люблю, Тиле". А просто "Тиле".
Я стоял в дверях с конвертом в руках, пытаясь понять, что это означает, когда увидел, как мисс Мекле переходит маленький мостик и направляется к нашему дому.
"Андрей, - позвала она, - мне нужно тебе кое-что сказать. Я давно хотела сделать это. Только не знала как". Она глубоко вздохнула и выпалила: "Видишь ли, Андрей. На самом деле я никогда не слышала английской речи. Но я много читала, - торопливо добавила она, - и та леди, которой я писала в Англию, говорит, что моя грамматика превосходна". Она в смущении умолкла. "Я думала, что мне нужно предупредить тебя об этом", - и упорхнула.
Я переваривал эти два сообщения, когда двумя днями позже из Лондона пришла телеграмма. "С сожалением сообщаем, что место для вас не освободилось. Вы можете приехать в 1954 году".
Три удара подряд. В школе для меня нет места. Преподавание там ведется на английском, но я, видимо, не смогу говорить на этом языке. И, если я все же поеду, я потерБю свою девушку.
Все мыслимые препятствия встали на моем пути в Глазго. И тем не менее тихий и ясный голос внутри меня, равнодушный ко всем человеческим расчетам и рассуждениям, никогда не ошибающийся, казалось, говорил мне: "Езжай". Это был тот же голос, который позвал меня в ту памятную штормовую ночь, голос, велевший мне заговорить на фабрике, голос, повеления которого не поддавались логическому объяснению.
На следующий день я поцеловал Мартье и Гелтье, пожал руку папе и Корнелиусу и сбежал вниз к автобусу, который повез меня в путешествие, продолжающееся до сих пор.
Глава 6
Игра по-царски
Я вышел из поезда в Лондоне, держа в руках газету, на которой был записан адрес штаб-квартиры WEC.
Рядом с вокзалом деловито кружили большие красные автобусы и высокие черные такси. Я подошел к полицейскому, протянул ему газету и спросил, как мне пройти по этому адресу. Офицер взял газету и посмотрел на нее. Затем, кивнув головой, он протянул руку и говорил в течение нескольких минут, для ясности показывая рукой направление. Я изумленно смотрел на него, не понимая ни одного слова. В смущении я забрал у него газету, сказал "данк у" (искаж. от англ. "thank you" - "спасибо") и пошел в направлении, куда он махнул рукой в начале своего объяснения.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
