— Здравствуйте, — произнес я, неизвестно почему сравнив себя с коммивояжером. — Меня зовут Митчелл Тобин. Эйб Селкин должен был позвонить вам по поводу…
— А, конечно. Входите, входите.
В его голосе прозвучала такая настоятельность, что я поспешно переступил порог, а он быстро закрыл за мной дверь со словами:
— Я точно не знал, когда вы придете, поэтому начал работать.
— Если вам удобней, чтобы я зашел попозже, то…
— Нет, нет! Вы мне нисколько не помешаете, я могу работать и разговаривать. — Он с гордостью улыбнулся. — Я пишу портрет своей матери.
Я почувствовал, что от меня ждут одобрения, и произнес:
— Это прекрасно.
— Что ж, — ответил он, скромничая, но явно польщенный, — пока еще неизвестно, как получится. Пойдемте.
Я вошел на кухню, которая отличалась от остальных кухонь в подобных домах только тем, что содержалась в относительной чистоте. Все, что только можно было покрасить, было покрашено, плита и холодильник представляли из себя предметы старины, двери на стенных шкафах плотно не закрывались, а под высоким узким окном стояла старая ванна на ножках, покрытая обитой клеенкой доской, на которой были расставлены белые банки с красными буквами и красными надписями: «кофе», «чай», «сахар», «мука».
Из кухни я проследовал за Эдом Риганом по узкому, без окон коридору. На стенах висело несколько картин, но было слишком темно, чтобы по-настоящему разглядеть их; я понял только, что все это — портреты, изображающие одну и ту же женщину: полную, с седыми волосами в темной одежде.
Оригинал сидел в гостиной на деревянном кухонном табурете между двумя высокими окнами со стеклами, сверкающими чистотой.
Посередине комнаты стоял мольберт, рядом с которым на столике лежали покореженная палитра и смятые тюбики краски, а перед мольбертом возвышался черный табурет. Пол под мольбертом был застелен куском холста в пятнах краски, а на всем остальном пространстве комнаты деревянные доски были отшкурены и надраены до блеска. Всю противоположную стену занимал темно-бордовый диван с салфетками на подлокотниках, в углу на тумбе стоял телевизор, а по периметру комнаты были расставлены ничем не примечательные стулья и светильники.
Риган представил меня:
— Мама, это тот человек, о котором говорил Эйб Селкин. — А затем более официально. — Мама, мистер Митчелл Тобин. Мистер Тобин, моя мать. Викторина Риган.
Мы оба церемонно поздоровались, и она пригласила меня присесть на диван. Это была женщина лет под шестьдесят, среднего роста, полная, с приятным лицом, по виду подлинная заботливая матушка. Платье из одноцветной ткани, черные чулки, скромные туфли. Прическу она не меняла уже, наверное, лет пятнадцать.
Я сел, куда она мне указала, откуда я видел и ее и картину, над которой работал ее сын. Портрет несколько идеализировал ее, но в целом вполне соответствовал оригиналу, включая сюда стул, окно и стену. Эд Риган нанес на холст мазок красной краски, придвинул к себе табурет и, судя по всему, тут же с головой ушел в работу. Его мать, держа голову в одном положении, скосила на меня глаза и сказала:
— Как я понимаю, вы приходитесь родственником Робин Кеннели.
— Троюродным братом.
— Милая девушка. Правда, слишком молода. Но нельзя же ставить человеку в вину то, что он молод, не так ли?
— Думаю, что нет, — ответил я.
— И все же, — продолжала она, — некоторые слишком долго не взрослеют, себе же во вред. Этот Вилфорд, например. Позволь мы ему, он бы оказал на Эда дурное влияние.
— Что ты, у Терри и в мыслях ничего плохого не было, — поддразнивая мать, возразил сын и быстро взглянул в мою сторону, смущенно улыбнулся, как бы извиняясь.
— Тут я с тобой согласна, — кивнула его мать, — у молодых никогда нет плохих мыслей, это одна из их отличительных черт. Но молодость ничем не дорожит, Эдвин. Молодежь попусту тратит время, разбрасывается по пустякам, растрачивает Богом данные таланты. Если б все молодые люди были похожи на тебя, насколько лучше был бы мир.
— Каждый выбирает свой собственный путь, мама.
— Это верно. Мне остается лишь благодарить Бога за то, что ты пошел по истинной стезе.
Я почувствовал, что присутствую при разговоре, который, с небольшими вариациями, ведется уже на протяжении нескольких лет, и решил направить его в нужное мне русло:
— Миссис Риган, вы запрещали Терри Вилфорду встречаться с вашим сыном?
— Ни в коем случае, — с деланным удивлением ответила она. — Эдвин волен выбирать себе друзей. Они с молодым Вилфордом какое-то время довольно часто виделись. Пока Вилфорд не связался с этим рестораном и не переехал отсюда.
— Рестораном? Вы имеете в виду «Частицу Востока»?
— Да, то место, где его убили.
— Насколько мне известно, он получил это помещение не без вашей помощи.
— Ну да, я представила его епископу.
— Он так и сказал. Я с ним недавно разговаривал.
— С епископом Джонсоном?
— Да. Замечательный человек.
— Святой, мистер Тобин. Не знаю, какой вы веры…
Она не закончила фразу, ожидая этого от меня, но я предпочел не распространяться на эту тему.
— Да, он произвел на меня сильное впечатление. Он сообщил мне, что это вы рекомендовали ему Терри Вилфорда, и вот теперь мне интересно, если вы осуждали его, то зачем же тогда ему помогли?
— Я его не осуждала, мистер Тобин, — чопорно возразила она. — Я никого не осуждаю и верю, что каждый вправе выбирать свой собственный путь. Конечно, меньше хотела бы, чтобы близкий мне человек ступил на ту опасную стезю, по которой, видимо, направил свои стопы Вилфорд, но едва ли мне дозволено судить человека, который решил, что это ему подходит.
— Ясно.
— И конечно же я была рада, — продолжала она, — когда у него возникло желание заняться чем-то всерьез. Он обладал кипучей энергией и богатым воображением, и я ничего не имела против того, чтобы помочь ему проявить себя.
— Безусловно, — поддакнул я, начиная понимать правила, по которым жила эта женщина. Судя по чистоте, которая царила в квартире, ее место было здесь вместе со своим сыном, что казалось довольно необычным; молодой человек, мечтающий стать художником, поселяется в Ист-Виллидже, и его мать отправляется за ним. Нужно быть незаурядной женщиной, чтобы отважиться на такое, и, по-видимому, ей это удалось.
Разумеется, сын в подобной ситуации, скорее всего, подпадет под влияние матери, если только сам не окажется сильной и волевой личностью, а Эд Риган под эти мерки не подходил. Желая понять этого юношу, который в данный момент увлеченно трудился над портретом, я обратился к нему:
— Эд, ты знаешь почти всех, кто окружал Терри. Как ты считаешь, у него было много врагов?
— Врагов? — Он замер, держа в руке кисть, которая на этот раз отливала серо-перламутровым цветом, и уставился в потолок. Нахмурившись, он переспросил: — Вы имеете в виду тех, кто хотел его убить?
— Не обязательно. Скажем так, кто имел на него зуб или по какой-то причине недолюбливал.
— Хм. — Он пожал плечами, нахмурился, глядя на этот раз на картину, и сказал: — Ну, Джек Паркер, например. Наверное, его можно отнести к врагам Терри. — Он поглядел на меня. — Не то чтобы он замышлял убить Терри, нет, конечно, — добавил он. — Просто Джек косился на Терри. Недолюбливал его.
— По вполне понятной причине, — вмешалась миссис Риган. — Вот они, молодые, мечутся туда-сюда, сами не знают, чего хотят.
Я обратился к сыну:
— Про Джека Паркера я уже слышал. Кто-нибудь еще?
Он провел по холсту серой кистью, нахмурившись, посмотрел на то, что получилось, не переставая хмуриться, перевел взгляд на палитру и в конце концов покачал головой.
— Терри был парнем компанейским, он почти со всеми ладил. Даже с мамой, — добавил он, усмехнувшись.
Его мать тоже выдавила из себя снисходительную улыбку и сказала:
— Просто я тут всем как матушка, мистер Тобин. Знаете, как это бывает.
Я знал, что ей хотелось бы выступать в этой роли, хотя и был без понятия, насколько желаемое выдается за действительное. И также не имел представления, о чем еще их можно спросить. Они были настолько увлечены своими собственными полуфантастическими планами, что вряд ли кто-то третий мог надолго привлечь их внимание.
Повинуясь внезапному импульсу, я задал Эду Ригану вопрос:
— А с Вики Оппенгейм ты знаком?
Как я и ожидал, ответила мамаша:
— Ну вот, еще одна! Подумать только, что могло бы получиться из этой девчонки, при желании, конечно, а она разменивает себя по мелочам. Вот кому давно уже пора побеседовать с епископом Джонсоном.
— Дня не проходит, — объяснил мне Эд Риган, — чтобы мамочка не превозносила епископа Джонсона до небес.
— Он — истинный святой, — заявила его мать. — Помните, что он вам сказал, молодой человек. Я поднялся на ноги со словами:
