дерьмо! Человек человеку – волк. Безработица. Проституция. Наркотики. Бары. Кабаре. Неуверенность в завтрашнем дне. Заболел – разденут. Здоров – все соки выжмут. Актёришка хренов – в президенты! Вот, прапорщик не даст соврать…
– Валентин Сергеевич, – послышалось из задних рядов, – а где душе легче спастись: при социализме или при капитализме?
– Кто спросил?! A-а! Опять ты – Маломеров!
– Маловеров, а не Маломеров, поправил с обидой в голосе вопрошающий.
– Так вот, Маломеров, ты одеяло-то на себя не тяни, подойдёшь после занятий ко мне, я тебе объясню, откуда у рака клешни растут.
Потом он переходил к теме контрабанды:
– Таможенные нормы все знают? На доске объявлений висят. Никаких переборов! Всё по норме, ёпэрэсэтэ. Один ковёр, три зонтика, один магнитофон и далее по списку. Будут организованы специальные группы общественной таможни. Пришёл из увольнения – показывай, что купил и сколько стоит. Я тут контрабанды не потерплю. И ещё. Ни в каких митингах не участвовать, к демонстрациям не присоединяться, на провокации не отвечать.
– А если тебе рожу начнут бить, – раздавался вопрос из зала, – тоже не отвечать?
– Я ещё раз повторяю: на провокации не отвечать!
– В сорок первом мы тоже, – продолжал тот же голос, – на провокации не отвечали, вот нам на первых порах рожу-то и начистили немцы.
– Кто спросил? – Перелыкин аж привстал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть «историка».
– А что, разве по-другому было?
– Хорошо, – соглашался наш докладчик, – в таких случаях звать полицию.
– Значит так, немец бьёт мне морду, а я кричу: «Полиция!»
– Не немец, а швед, – поправил кто-то.
– Да! Именно так, ёпэрэсэтэ!
– А что остальным делать?
– Каким остальным? – не понимал помполит.
– Ну, членам группы. Тоже звать полицию? Хороша будет сцена. Мне легче вырубить буржуя, и дело с концом.
– И этот одеяло на себя тянет, ёпэрэсэтэ! Смотри, задницу-то прикроешь, а ногам холодно будет. Надо правильно понимать политику партии и правительства. Никакой самодеятельности! Я сказал полицию, значит полицию. Если потребуют подписать протокол, не подписывать ни под каким соусом. Мало ли что они там накарякуют. Все подписи только в присутствии капитана, ёпэрэсэтэ.
– Вырублю… А там будь, что будет, – уже вполголоса бубнил настырный матрос.
В Гётеборге, в первый же день нашей стоянки, группы, составленные первым помощником, разбрелись по дешёвым магазинам, где можно было отоварить заработанную за рейс валюту. Товар в этих магазинах был «колониальный» – неизвестного происхождения: синтетические ковры ярких рисунков, разносортная одежда, радиоаппаратура, бижутерия, женская косметика. Все в основном налегали на ковры. В Союзе этот товар был дефицитным и дорогим. Перелыкин взял себе в группу двух курсантов из Уганды, проходивших у нас морскую практику – дюжих чернокожих парней с бычьими шеями и широкими боксёрскими носами. В магазине у местного индуса он выбрал себе большой «персидский» ковёр три на четыре, загрузил его на «своих» негров и, с видом потомственного плантатора, погнал их обратно на свой пароход. Это напоминало картину времён колонизации Африки алчными европейцами, перенесённую в просвещённый век плюрализма и демократии. Молодые чернокожие носильщики, сгибаясь под тяжестью свёрнутого в трубу большого ковра, тащились по улицам Гётеборга в сопровождении белого «надсмотрщика», которому не хватало только пробкового шлема на голове и деревянного полированного стека в руке, чтобы погонять нерасторопных африканцев. Встретив нашу группу, он радушно растянул в улыбке рот и произнёс громко на весь Гётеборг:
– Экономика должна быть экономной! В этом вся суть практики. Ёпэрэсэтэ!
Наш трюмный Махарадыч поделился с нами:
– А вот нам где таких практикантов взять, чтоб ковёр несли? Мне-то придётся на такси раскошеливаться. Никакой экономики, одни траты. Но дистанцию в группе выдерживают они чётко. Ковёр-то у них как раз три метра. Не придерёшься.
Почему-то на этом этапе хотелось бы уведомить долготерпеливого читателя, что повествование, за которое после некоторых сомнений и тщательных раздумий всё-таки взялся автор, не имеет определённой фабулы, о чём нетрудно догадаться. Оно лишь отражение недавней действительности и роли в ней новоявленных «пастырей» того времени – волонтёров идеологического фронта. По сути, им была доверена партией душа народа, оторванная ею же от христианской жизни, с коей она пришла на этот свет. Народ, а вернее исконная часть его, всегда мудрее своих вожатых временщиков. И временщики уходят в небытие, а народ остаётся. Идеологическое разложение – это своего рода «проба на вшивость». Поддался ему, будешь всю жизнь пить воду из мутного источника. Конечно же, мы во многом заблуждались, многого не понимали, но всегда чувствовали фальшь, неуместную клоунаду, искусственную идеологию, насаждаемую чуть ли не с пелёнок. Тут же вспоминается детский сад с ненавязчивым названием «Внучата Ильича». Был такой в Ленинграде в 60-е годы. Внуки Ленина – это примерно то же, что дети лейтенанта Шмидта. И наш герой, Перелыкин Валентин Сергеевич, являлся истинным внуком нашего вождя. Хотя все знают, что вождь этот детей не имел.
Следующий рейс ознаменовался новым почином, претворённым в жизнь при вхождении в зону Датских проливов. В этих местах берега Скандинавии и Западной Европы сходятся столь близко, а призрак скандинавского социализма становится столь явным, что иногда хочется потрогать его рукой. И чтобы этого не произошло в яви, была выставлена партийная вахта. О! – Многоуважаемый читатель! Партийная вахта в период развитого социализма – это пик высочайшей бдительности и радения за стадо пасомое. Заключалась она в том, что в местах «соприкосновения с противником», где имелась хоть малейшая возможность дезертировать и покинуть пределы суверенного государства, – а борт судна считается территорией государства, под флагом которого оно зарегистрировано, – звучала команда: «Коммунисты – к борту!» По мнению организатора нового почина, это равнялось команде «Коммунисты, вперёд!», когда политрук поднимал в атаку своих бойцов, идущих на смертельный бой с врагом. Правда, тогда, в Отечественную, идти первым под пули было своего рода честью для истинного коммуниста, и, само собой, – героизмом. А здесь весь «героизм» сводился к тому, что коммунист (и только коммунист), ставший по команде к борту, должен пресечь любое намерение беспартийного (т. е. не коммуниста) прыгнуть за борт. А прыгнув за борт и преодолев двухсотметровую водную дистанцию стилем «кроль», можно оказаться, в конце концов, на «вражеском» берегу: на датском или шведском, смотря с какого борта решится прыгнуть доброхот. Конечно же, желающих по осени прыгать в воду остывающего пролива с риском попасть под винты идущего следом парохода не нашлось. Хотя, при удачном заплыве, маячила вероятность буквально через какие-то там полчаса, час «наслаждаться» всеми прелестями капиталистического образа жизни. Но и здесь не было резона. В конце рейса наше судно всё равно заходило в один из иностранных портов, откуда
