Вечерело. Дневная жара спадала. С каждой минутой становилось все холоднее.
После знойного дня все спешили на улицу - насладиться вечерней прохладой.
В узких улочках каруца едва могла разъехаться со встречными.
Верхом на лошади проехал богатый молдаванин в фиолетовом бархатном кафтане, подпоясанном алой шалью, в голубой суконной шапке, похожей по форме на дыню. В руке молдаванин держал четки - знак боярства. Сзади за ним во всю прыть бежал грязный, оборванный цыган. Он должен был смотреть за лошадью господина, когда тот где-либо останавливался и слезал с нее.
Восемь небольших, но крепких лошадей, запряженных попарно, тащили тяжелый рыдван. В нем важно восседал боярин со своей куконой. За господами, на запятках, стояли двое слуг. Один держал длинную боярскую трубку. На плече у него висел сафьяновый мешок с табаком.
По улицам сновали длинношерстые молдаванские свиньи.
Босоногие мальчишки, продающие брагу, кричали нараспев:
– Брага дульче-е! (Сладкая брага.)
В вечернем воздухе стоял немолчный шум от стука кузнечных молотов, скрипа немазаных телег, беспрерывного хлопанья бичей, пронзительных криков ямщиков и пения пьяных, которые шатались из харчевни в харчевню. Ко всему этому примешивались звуки скрипки и гитары: под их аккомпанемент где-то пели заунывную молдаванскую песню.
Суворов рассеянно глядел по сторонам и думал о своем.
Сейчас на него смотрит вся дунайская армия, все эти Салтыковы и Каменские, которые так благоговеют перед прусской муштрой. Они думают, что вся сила армии в ярко начищенных пуговицах, в завитых волосах и в том, что ошалелый от страха солдат лезет вон из кожи, чтобы не сбиться, по всем прусским правилам взять "на караул" или "на плечо". И никто не может понять простой истины: главное - не эта бездушная парадная муштра, а сам солдат, человек.
Суворов докажет это. Он обучит солдат по-своему, на суздальский образец - без капральской палки, без излишнего "метания артикул" и прочих прусских "чудес". И враг будет разбит. И тогда в суворовскую тактику нехотя придется поверить! А с ней - Суворов был в этом глубоко убежден - русская армия станет непобедимой.
И все-таки как Суворову удивительно не везет! Спесивый, заносчивый Каменский участвовал в штурме Бендер и взятии Хотина, а Суворову в это время приходилось гоняться по всей Польше за несколькими отрядами врагов.
Настоящий шпицрутенный бег. В такой войне не развернешься.
Десять лет Суворов ждал момента, чтобы не где-либо на маневрах, а в настоящем бою с сильным врагом показать, на что способен русский солдат. И теперь такой момент настал!
"Теперь-то уж русская тактика себя покажет!" - думал он, поплотнее запахиваясь в плащ.
…А в это время Салтыков и Каменский, развалясь на диване и попивая кофе по-турецки, перемывали косточки Александра Васильевича.
– Не понимаю такого человека. Дворянин, генерал-майор, а ни своего выезда, ни слуг… Просто срам! - возмущался Салтыков. - Видали, на чем он приехал? На каруце! А вещи? В одном солдатском ранце уместились. Ей-богу! смеялся Салтыков.
– Суворовы, правда, не очень родовиты, но, кажется, у них достаточно поместий?- спросил Каменский.
– Хватает. Его отец, Василий Иванович, - превеликий жмот,- ответил Салтыков.- Собрал душ порядочно.
– Как старик ни скуп, а не поверю, чтобы отказывал сыну в необходимом! Просто Александр Васильевич сам уж такой. Про него я в штабе графа Румянцева разное слышал. Говорят, будто он ест солдатские щи да кашу. Потому, вероятно, отказывался сегодня от шербета и кофею, - усмехнулся Каменский.
– Щи да кашу? Это черт знает что! Генерал-майор и - щи да кашу! возмущался Салтыков.
– Иван Петрович, а почему граф Румянцев поручил именно ему сделать поиск? - спросил Каменский.
– Должно быть, потому, что Суворов в Польше отличился быстротою действий. Его войска проходили по пятьдесят верст в сутки.
– Ну, этого не может быть! - возразил Каменский.- Пятьдесят верст сам его величество король Фридрих Второй не сделал бы!
– А вы знаете, Михаил Федотович, что Суворов ни во что ставит короля Фридриха Второго? - спросил, оживляясь, Салтыков.
– Как? Суворов - Фридриха Второго? Это он-то? - удивленно переспросил Каменский, отставляя в сторону чашечку с кофе.
– Да, да, Суворов! Он не признает линейной тактики!
Каменский был поражен. Для него, боготворившего все прусское, все фридрихово, было странно слышать, что кто-то может думать иначе.
– Он не в своем уме! - выпалил Каменский.
Салтыков пожал плечами:
– Не знаю. Знаю только одно: Суворов все делает не так, как другие. Он с каждым солдатом запанибрата.
– Посмотрим, далеко ли он уйдет со своей тактикой,- горячился Каменский, не слушая, что говорит собеседник. - Теперь я понимаю, почему Суворов так презрительно отзывается о других!
– О ком, например? - насторожился Салтыков.
– Да хоть бы и о вас, Иван Петрович. Давеча, как вы на минутку ушли из комнаты, Суворов мне шепчет:
"Вы, шепчет, Михаил Федотович, знаете тактику, я - практику, а Салтыков, шепчет, не знает ни тактики, ни практики!" Каков?
Салтыков побагровел и вскочил с места.
– Ах, вот что! Ну, коли так, тогда пусть же он с одним Астраханским полком делает поиск! Я ему сикурсу не дам! Ни одного пехотинца! - стукнул он по столу кулаком. - Так и знайте - ни единого!
II
Астраханцев подняли барабаны.
Солдаты негоештского отряда, разбуженные среди ночи, вскакивали и торопливо одевались. У всех в голове стояло одно - басурманы!
Каждый спрашивал: "Где? Сколько?" И недоумевал, почему, однако, не слыхать еще ни выстрелов, ни яростных криков турецких янычар.
Солдат 1-й роты Воронов, на ходу перекидывая через плечо перевязь патронной сумки, бежал вместе с другими к полковой линейке.
Из всех палаток к линейке бежали всполошившиеся солдаты и офицеры. Но их ждало приятное разочарование: никаких басурман нигде не было. Из Букареста приехал новый начальник отряда, и ведено строиться к смотру.
Солдаты, повеселев, становились по местам. Они были удивлены: до сих пор ни один командир не подымал полк ночью. В рядах тихо обсуждали это диковинное событие.
– И чего выдумал - ночью устроить смотр!
– Пусть его смотрит. Нам же лучше, что не днем. В темноте не больно увидишь, скривил полк линию аль нет…
– Ну, не скажи, что нам лучше. А когда начнем метать артикулы по флигельману [26], так в этаком тумане ты и не разберешь, что там флигельман делает!
Капралы ходили вдоль шеренг, напоминали:
– Прихлопывать по суме, не жалея рук! По ружью пристукивать покрепче!
И кое-кому из нерадивых и нерасторопных прибавляли одно-другое словечко для пущего внушения.
Вдоль фрунта, запыхавшись, пробежал толстый полковник Батурин, временно командовавший негоештским отрядом.
Солдаты ждали, что вот-вот раздастся: "Слушай!" - и начнется надоедливая, ненавистная ружейная экзерциция.
Но вместо этого скомандовали: "Направо во фрунт! Ступай!" - и вывели полк за деревянные рогатки, которыми был обнесен весь лагерь от набегов турецкой конницы.
Полк построили на площади возле монастыря в каре, оставив одну сторону каре незамкнутой для спешенной конницы.
В середину каре быстро вошел небольшого роста человек в генеральском мундире. За ним спешили старшие начальники отряда - толстый Батурин, высокий жилистый подполковник Мауринов и юркий майор Ребок.
Незнакомый небольшого роста человек, вероятно, и был новый командир. Астраханцы с любопытством смотрели на него, стараясь получше разглядеть в предутренних сумерках.
Воронов смотрел и силился вспомнить, где он видел его.
– Да это никак тот Суворов, что был у нас командиром, когда мы стояли еще в Петербурге.
Помнишь? - сказал Воронову его сосед, мушкатер Клюшников.
Воронов не мог знать Суворова по Астраханскому полку: он только год назад попал в этот полк. Но помнил зато Суворова еще по Новой Ладоге. И когда Клюшников напомнил ему, он сразу признал Суворова.
– Да, да, это Суворов! - обрадовался старому знакомому Воронов.- Такой же маленький, худенький. И все не постоит спокойно на одном месте. Я у него в Суздальском полку служил.
– Мало ли похожих! - сказал другой сосед Воронова, всегдашний спорщик в капральстве.- Генерал Каменский тоже невелик ростом…
– Да я те говорю, это он, - горячо ответил Воронов. - И тогда вот так же, бывало, подымет полк на ученье ни свет ни заря…
Клюшников поддержал его:
– Правильно. П холоду так же не боялся - все в одном мундирчике. Глянь: у Батурина зуб на зуб не попадает, трясется, ровно студень, а Суворову хоть бы что. Это он!
После знойного дня ночь была, как обычно в Валахии, промозгло-сырая. Дул холодный северо-восточный ветер - "русский", как называли валахи. Солдаты поеживались в суконных мундирах, невыспавшиеся офицеры зябли без плащей, позевывая в кулак.
