Егор перешагнул через заборчик и тут увидел, что весь снег перед конурой изрыт волчьими следами.
— Повеселились, нечего сказать!
Он наполнил миску, и волчица стала есть.
Дела складывались нарочно не придумаешь. Волчица живет в конуре, а к ней из лесу ходит волк! И, видать, кому-то попался на глаза, а отсюда все и пошло, все эти разговоры про оборотня — кто же поверит, что волк может бегать в деревню не за добычей, а к волчице? Скорее поверят в оборотня. А кто им был на самом деле, Егор знал на все сто процентов — конечно, тот самый волк, которого он выследил на болоте. Волки выбирают друг друга надолго, иногда на всю жизнь, вот и этот на всю жизнь выбрал. Год уже, как волчица живет здесь, а он все не забыл. И надо же какой: знает, что по краешку ходит, а ходит. Подобралась парочка, один другому ни в чем не уступят.
Выло чем удивить жену.
— А ведь не врут бабы-то, Маш, — сказал Егор, вернувшись. — Оборотень-то, ей-ей, завелся. Пойдем-ка, что покажу.
Он привел ничего не понимавшую жену к следам.
— Во, видала!
— Кто же это, Егор? — испуганно спросила жена. — Лапищи-то какие!
— Волк, кто, — ответил Егор и кивнул на конуру, откуда выглядывала волчица. — Ухажер вон ее.
— Да что ты из меня дурочку делаешь! — обиделась жена. — Так я тебе и поверила!
— Вот чудная! — засмеялся Егор. — Говорю же: волк. Сама, что ль, не видишь? Иль, и верно, думаешь, что оборотень?
— Лапищи-то, лапищи! Такие и не бывают у волков!
— Еще как бывают, — сказал Егор. — Я этого дьявола на болоте видел. Веришь, с теленка!
Но жена уже говорила о другом:
— А вдруг они повяжутся, Егор?
— Так и пусть вяжутся, волчата будут.
— То, никак, угорел! Да что мы с ними делать-то станем? С одной волчицей с ног сбились, а тут целый выводок! Ладно, пока маленькие, а как вырастут, тогда что?
— Ну что ты раскипятилась? Может, еще ничего не будет. Год-то для нее какой был: два раза на том свете побывала, а теперь рожать. Попробуй роди, когда душа в чем только держится. Ты глянь на нее: кормлю-кормлю, а ребра все торчат.
Но предположения Егора не оправдались, и скоро он заметил, что волчица в тяжести. Она теперь больше лежала и стала много есть. Если раньше ей хватало на раз одной миски, то в последние дни Егор не успевал кормить волчицу. Она жадно съедала все и настойчивым поскуливанием просила добавки.
— Ешь, милая, ешь, — говорил Егор, во второй раз наполняя миску.
А через две недели уже всякий, кто взглянул бы на волчицу, мог сказать, что она ждет волчат. Она заметно погрузнела, а весь ее облик стал добрее и мягче.
— Ну, будут у нас волчатки-маслятки? — спрашивал ее Егор, и волчица смотрела ему в глаза и жмурилась, как ласковая кошка.
Деревенские вновь переменились к Егору. Оборотень интересовал их своей таинственностью и жутью, но действительность оказалась куда интересней. Надо же: волк приходит к волчице в деревню, как будто в лесу волчиц не хватает! Об этом судили на разные лады, одни говорили, что волк прибегал не по любовным делам, а по родственным, потому что это, наверное, сын волчицы; другие не соглашались с ними, говоря, что никакой это не сын, а самый настоящий полюбовник, только хитрован: разнюхал, что волчица привязана, вот и наладился, и правильно сделал — чего гоняться за какой-нибудь финтифлюшкой в лесу, когда эта от него никуда не убежит; третьи же заявляли, что волку ничего не нужно было от волчицы и прибегал он только для того, чтобы поесть из ре миски.
Гошка регулярно оповещал Егора о всяких изменениях в общественном мнении, и, слушая кузнеца, Егор посмеивался про себя над горячностью деревенских гадателей. Он-то знал точно, зачем приходил волк, и не обвинял его ни в хитрости, ни в корысти. Егора занимало другое: он прикидывал, как поведет себя волк дальше. По всем законам, он должен был держаться теперь поблизости, и это тревожило Егора. Пусть держится где хочет, а вот что он жрать будет? Наверняка начнет по дворам шарить, и тогда все шишки на Егора посыплются. Скажут: заварил кашу, давай сам и расхлебывай. А как ее расхлебаешь? Разве что выведать, где держится волк, и попробовать турнуть его оттуда.
Ничего другого не оставалось, и в субботу Егор с вечера приготовил лыжи, набил патронташ патронами и впервые за весь год осмотрел и вычистил ружье.
Жена, увидев его приготовления, прямо-таки изумилась:
— Ты, никак, на охоту, Егор?’
— Сразу уж и на охоту! Пойду завтра проветрюсь, а то закис весь.
— Проветрюсь! А ружье-то зачем?
— Так в лес же собираюсь, мало ли что.
Егор видел, что жена не очень-то верит ему, но рассказывать о своей задумке не стал. Заикнись, что собрался волка пугнуть, жена скажет: ну вот, опять за свое взялся, и снова начнутся всякие упреки. Лучше уж все потихоньку сделать.
Искать без всякой разведки одного-единственного волка, когда кругом лес, — дохлое дело, но Егор рассудил, что не обязательно обшаривать всю округу. Волка видели возле бани, вот с этой стороны и надо начать. Места эти волку знакомы, здесь он гнал в тот раз Дымка на засаду, здесь, может быть, дожидался волчицу, когда она приходила под окна; где-нибудь поблизости волк мог обосноваться и сейчас.
И чутье не обмануло Егора: стоило ему немного отойти от бани, как он наткнулся на волчьи следы. Они вели через луг к лесу, и Егор пошел по ним, чувствуя, как в нем просыпается охотничий азарт. Словно бы он и не сидел весь год дома, а только вчера вернулся из леса, и вот идет снова. Похрустывал под лыжами сухой февральский снег, морозный ветерок знакомо обжигал лицо, и Егору казалось, что он идет по следу не одного волка, а всей болотной стаи, что волчица не сидит сейчас на цепи, а где-нибудь на лежке ждет наступления ночи, и что встреча с ней еще впереди.
След вел все глубже и глубже в лес, идти по нему и дальше было пустой тратой времени, и Егор решил сделать то, что всегда делают охотники, когда хотят узнать, там ли зверь, где они думают, или же давно ушел. А для этого следовало обрезать круг, то есть, взяв вправо или влево от следа, описать большую окружность и определить, пересек ее след зверя или остался внутри. Пересек — начинай все сначала, увеличивай окружность, нет — зверь находится в круге.
Нелегкое это дело — идти по целине и двадцать и тридцать километров, смотря по тому, как далеко ушел зверь, но Егор надеялся, что его расчеты верны и волк не станет забираться в самую глушь. Все же круг получился немалым, когда Егор вернулся на то место, откуда начал, солнце заметно передвинулось по небу. Но это уже не заботило Егора. Волчий след нигде не вышел за окружность, волк был внутри, и оставалось нагнать на него страху.
Достав из-за спины ружье, Егор двинулся внутрь круга и начал палить в белый свет как в копеечку. Он знал, что других людей в лесу нет, но все равно стрелял поверху, и картечь, смачно срезая ветки, усиливала производимый шум, что и нужно было Егору. Никакой волк не мог устоять под таким напором, и, расстреляв весь патронташ, Егор посчитал дело сделанным. Пусть этот умник катится теперь куда подальше, а попробует еще сунуться, попугаем и пострашнее. Егор вынул из стволов гильзы и наконец-то остановился и огляделся. Разазартившись стрельбой, он перестал замечать, куда идет, палил, лишь бы навести побольше треска, и теперь увидел, что забрел на гарь. Место это было знакомо Егору; но раньше он не любил заходить сюда, где мертвые деревья стояли, как кресты на кладбище, навевая беспокойство и тоску. И вот, не хотел, да занесло.
Впереди виднелась поляна, и Егор пошел сквозь кусты к ней. Хотелось посидеть и покурить, а то как вышел из дома, так ни разу табачком и не захватился.
Егор подивился виду поляны: на ней не росло ни деревца, ни кустика, лишь посередке торчал занесенный снегом пень. И то хорошо, подумал Егор, хоть есть где посидеть. Не сметая снег, он сел на пень и свернул цигарку. Целый день на воздухе — от первой же затяжки у Егора закружилось в голове; как от вина. Но это опьянение быстро прошло и он, утолив табачный голод, стал с интересом разглядывать поляну. Она была, ей-богу, чудная — вся голая, будто кто-то нарочно свел на ней кусты и деревья, оставив неизвестно зачем торчащий, как пуп, пень. Неужели здесь и не росло ничего? А пень, пень-то от чего остался?
Егор встал и варежкой очистил пень от снега. Осина, лет полета, видать, простояла, сердцевина-то черная вся, гнилая И тут Егора словно толкнули. Из дальних далей памяти выплыло зыбкое, ускользающее воспоминание о какой-то поляне, каком-то пне и о чем-то другом, что то ли уже, было или чему только предстояло быть. Но что, что же такое было? Где и когда? С какой-такой стати втемяшилось, что в я дел и эту поляну, и этот пен.? Силясь понять, почему какая то поляна кажется знакомой, Егор перебрал в уме все известные ему места, которые хоть как-то подходили бы к этому, но ничего похожего не вспомнил. Но ведь с чего-то пошла эта блажь? Не мог же он ни с того ни с сего признать полян, на которой ни разу не был! Погоди-ка, погоди-ка… Пень Точно, пень. Осиновый. Да провалиться на месте, если он придумал его! Был пень, был! Вспомнить только…
