заснула. Но ей постоянно казалось, что над головой кружится вихрь из воспоминаний и фантазий. А на следующий день пришел Тема. И Марина решила, что так жить нельзя. Надо поступаться принципами и мешать одиночествовать этому мальчику.
А еще Марина воспринимала Тему как шкатулку, в которую можно положить все свои откровения.
В шкатулке три отделения. В голове у Темы хранится информация о том, что Марина думает о людях вокруг. Она из той категории, которым почему-то есть дело до других. Поменяй окружающий мир – и станет тебе теплей. Это не ненависть, это модерновая форма внутренней гармонии. Марина воздействует своим неприятием на локальное сообщество ей подобных, потому что оно испорчено. Причем испорчено не так, как сама Марина. Узоры не совпадают, не сходится мозаика, не поет Малежик. Если Марине сказать, что она просто чужой кусок, ей нужен другой комплекс, иные приятели и незнакомцы, она скажет: ее драгоценная личность станет украшением любой плоской картины миры.
В район груди Марина вкладывает знания о попытках ее взаимоотношений с кусочками сообществ, которые казались Марине схожими с теми формами существования, которые принимала она сама. Проще говоря, с теми людьми, которые ей были симпатичны. Она рассказывает о 31-летней работнице клининговой службы, которая пыталась изнасиловать ее на крыше 25-этажного бизнес-центра, про 17-летнего курьера, который просил ее только лишь смотреть вместе с ним вечерние новости (она должна была надевать его рубашку, застегиваясь на одну пуговицу). Но эти истории так скоротечны, в них есть только суть и с десяток деталей. Что значит они для рассказчицы? Забирает ли их обрывок сердца и наклеивает ли она стикеры с их именами на свой чемодан?
Или все будет так, как с тем парнем из ее студенческой группы (она учила филологию), которого она заперла в аудитории на ночь, а ведь сначала заманивала обещаниями. А он изрезал 12 парт, написав вычурные проклятия в ее адрес. Исключили обоих, а ему пришлось выплатить стоимость мебели. Кто-то потом рассказывал, что парты моментально растащили на сувениры, так что, Марина, если увидишь у кого-то кусок древесины, покрытый слоем лака и парочкой крепких выражений – можешь даже не переспрашивать имя владельца и искать его в социальных сетях.
В районе паха Марина несколько пыталась просто разместиться. Но, кажется, Тема оказался прав, и они могли только сосуществовать, но не успешно соединяться и меняться жидкостями во благо всех живущих существ. Хотя Марина точно помнит, что несколько раз она отдавалась ему с той покорностью, которую предпочитают дальнобойщики от дорожных подруг (насколько мы можем об этом судить). Психология, новая глава, курение по причине алкоголизма, коитус по причине появления свободного времени и безразличия к гигиеническим требованиям общества.
– Да, кстати, – сказала Марина. – Мы так хорошо переночевали у тебя… Можно и сегодня так сделаем? Ты ведь не против?
– А что ты будешь делать в своей комнате? – спросил Тема.
– Одежду хранить. Может быть, переодеваться. Курить, сидя на подоконнике.
– Ну, ведь можно просто посмотреть, что там на чердаке? И не париться понапрасну.
– Тогда нам придется разойтись, малыш, а ведь тебе этого не хочется.
– Но я еще хочу, чтобы ты перестала беспокоиться.
– Но ведь ты все равно и сам весь на нервах. Что ты там смотришь в своем ноутбуке, когда я ем твои макароны? Я, вообще, кажется, больше тебя ем. А ты вот сидишь в Интернете, читаешь там что-то?
– Так, финансовые отчеты.
– Очень смешно. У тебя поклонница в столице нашей необъятной родины? Она пишет для тебя пьесу с двумя главными участниками? У вас постановка?
– Очень круто ты придумала. Нет, все проще. Письма. Они не из Интернета, они на чьем-то компьютере. Тут сетка нашлась, я потыкал туда, сюда, один открылся. Всего один диск, ну, и папочка, соответственно, тоже одна. С текстовыми файлами. Я копирую эти файлы по одному – больше получается, они какие-то дико огромные, читаю, удаляю, а у меня пропадают минуса для занятий барабанами. Как будто, знаешь, в ответ. Словно кто-то мстит. Я думаю, это прикольно – я хотя бы могу не тратить все мое время, играя и слушая эти чертовы барабаны.
– Тебе уже не нравится?
– Да я просто в восторге от ударных, а ты думала? Просто это ни к чему не приведет. Другие люди учатся делу, которому хотят посвятить свою жизнь, приходят на работу, учатся делать ее лучше. Они гораздо честнее, чем я. А я просто потратил кучу времени на веселье и терзания.
– Но ведь это было хорошее время.
– Ну да, потом можно кряхтеть и говорить, что все проходило отлично. Типа крутые времена. А на самом деле ты лишь притворялся, что ты другой, ты просто ленился. Я не думаю, что быть карьеристом так уж и плохо.
– Наверное, с моей работой тоже карьеры не построишь.
– У тебя такая же работа, как у продавщицы в супермаркете. Только не такая скучная.
– Да, я стараюсь не скучать.
Тут самое время – и очень необходимо для Темы – заметить, что у нашего барабанщика есть закадычный питерский друг Алексей. Сходящий с ума из-за собственного творчества. Музыкальный хирург. Резать к чертовой матери! И все тут.
У Леши в голове действует странный принцип, согласно которому, если в мире останется только один композитор, то слушатели не должны почувствовать подвоха. Музыкальный гедонист – это уровень, своеобразный, по которому можно оценивать, насколько далеко другие могут зайти в своих экспериментах. Он пишет свою музыку при помощи теории блоков, соединяя детали без обработки, без форматирования. Минимализм вслед за гитарным поносом, прог-рок к народной плясовой… Телевизонный заппинг, примененный в музыке – это терапия мозга: умеешь жить быстро, научись также воспринимать звуки. Порой хочется подойти с обширным вокабуляром и начать расставлять песни таких людей по полочкам – при этом каждая почему-то оказывается в нескольких разделах. Вот это хард-кор, металл, грайнд-кор и фри-джаз. Да, когда такие люди выступают в наших златоглавых и северно-белых столицах, в зале, кажется, идет настоящая месса. Люди стоят, впечатав ноги в пол и неотрывно смотрят на сцену, где беснуются, к примеру, трое – саксофонист в штанах цвета хаки, басист в феске и японец-барабанщик, молотящий не только по пластику, но и по самому воздуху. Никто не танцует – потому что под это танцевать невозможно. Но каждая композиция заканчивается одинаково – дестроем на сцене и воплями-аплодисментами в зале.
Алексей явно не подозревает, что он настолько талантлив. Наверняка он испытывает множество терзаний, которые скрыты от других. Потому что выносить все это наружу – это все равно, что рассказывать в гостях о своей работе в питомнике для уличных собак. Делать вид, что все хорошо, хотя все не
