Иванов немного успокоился. Он стал встречаться с Юлей. И чем больше он узнавал ее, тем интересней по-человечески она становилась ему. Юля в совершенстве владела английским и французским языками, неплохо знала литературу, и не только русскую, ориентировалась в моде, интересовалась искусством, являлась завсегдатаем театров, была знакома с некоторыми столичными артистами, любила музыку, сама играла на фортепиано и имела массу поклонников. Иванов мог говорить с ней на любые темы и всегда восхищался кругозором этой всесторонне развитой женщины.
Он взял за правило два раза в неделю нарушать устоявшийся уклад Юлиной жизни. И она находила для него время, отставляя на эти дни своих друзей и поклонников. Они ехали за город или в столицу и гуляли по Москве.
Иванов радовался тому, как складно все получилось: в семье – порядок, и отношения с Юлей складывались по-человечески нормально. Но иногда он улавливал в глазах ставшей дорогой ему женщины скрытое беспокойство, ощущал возникающее вдруг напряжение, будто ее мучила какая-то старая боль. Обычно такое бывает тогда, когда, как говорят в народе, на душе лежит тяжелый камень. Сколько раз в течение какого-нибудь очередного вечера улыбка Иванова разбивалась об отрешенный, отсутствующий взгляд Юли. Он несколько раз пытался завести на эту тему разговор, но она не хотела говорить с ним об этом. И он не спешил.
Но однажды Юля сама попросила Иванова отвезти ее за город на кладбище. Иванов подумал, что она хочет навестить могилы родителей и мужа.
– Саша, ты должен знать, – уже в машине тихо сказала она ему, – поэтому, пожалуйста, послушай…
Видимо, на этот разговор ей было нелегко решиться – голос выдавал волнение. Она говорила, не делая пауз, как по заученному, лишь иногда запинаясь на каком-либо слове. Иванов не перебивал.
– Когда умирала мама, я была на восьмом месяце беременности, и тут пропал муж. Мама всю жизнь работала врачом, а ушла из жизни от рака, не успев стать бабушкой. Отец умер на два года раньше от инфаркта. Он был профессором, преподавал экономику в институте, – Юля говорила, а Иванов вел автомобиль и слушал ее, не поворачивая головы. – Мама после смерти отца сразу слегла, но еще долго болела. Операции не помогли. Только маму похоронила, а тут через три дня другой удар – нашли тело мужа. Думала – жить не буду. А ребенок еще… Теряла сознание. Подруги оказались рядом, не дали ничего с собой сделать, вызвали «скорую». В больнице держали на системах. Отпустили домой только мужа похоронить. Сами похороны почти не помню. Очень было плохо. Помню, какие-то люди подходили, что-то говорили. А я происходящее не воспринимала, понимала только, что в железном ящике передо мной лежит мой Женя. И что этот ящик надо обязательно открыть, Жене там плохо. А мне он нужен. Живой. Почему все мешают, не слушают меня? Я и умоляла, и кричала. На кладбище, когда Женю стали в яму опускать, кинулась на гроб и потеряла сознание. Сил уже не осталось. Совсем никаких. Что-то кололи каждые два часа. Этой же ночью начались схватки. Все-таки живого родила. Мальчика. Килограмм семьсот граммов. Его тогда поместили в барокамеру для недоношенных детей. Тоже кололи всего. Все сомневались, что будет жить. Разве могла я тогда родить нормального ребенка? – тихий голос Юли звучал ровно, без эмоций, а по спине Иванова катился холодный пот. Не отрывая взгляд от дороги, Иванов нашел сухую, ставшую безвольной ладонь сидящей рядом женщины и сжал в своей. Она не ответила.
– Мы с Ванюшкой – я так в честь деда сына назвала – остались одни на всем белом свете. А что я могла одна с больным ребенком? Кто бы нас кормил? – через некоторое время снова заговорила Юля. – Друзья мужа помогли продать машину. Это были хоть какие-то деньги на первое время, а они были так нужны. А тут еще эта история с маслобойней… Потом из-за границы вернулась подруга – Лариса. Стала помогать. Мы с ней еще в школе очень сдружились. Нас так и звали – сестры. У Ларисы ведь свои волосы – черные. Это она позже перекрасилась в блондинку. А так мы с ней очень похожи. Лариса предложила сотрудничать с одной фирмой. А что мне оставалось? Тогда мы с Ваней из больниц не вылезали. Катастрофически не хватало денег. Я уже чуть было и библиотеку не продала. И покупатель сам меня нашел и почти уговорил. Но в последний момент подумала, что родительский дом – святое. А Ваня вырастет и не так одиноко ему будет на свете жить, когда меня не станет. Не стала продавать книги. Но надо было идти куда-нибудь работать. А я на себя в зеркало боялась смотреть – такой страхолюдиной стала. Видел бы ты меня тогда: худая, как швабра, вся облезлая, с синяками под глазами. Краше в гроб кладут. Решила выйти на прежнее место – юристом в частную компанию. Хорошо, что один из начальников всегда ко мне был неравнодушен. Взяли по его просьбе. Пошла работать, а на сиделку для Ванечки все равно не заработала. Понимала, что больного ребенка в домашних условиях не потяну. Как я мучилась, прежде чем решиться отдать его в дом ребенка! Все подушки проревела. И подружка моя хорошая, Лариса, – рядом. Вместе сидим и воем в два голоса. Лариса тогда вообще ко мне переехала. Нянчилась со мной, а у самой еще муж был… Вот так и отдали мы Ванечку… Отдала – и как часть себя там оставила. Поначалу даже думала руки на себя наложить – сил у меня совсем не осталось! Опять же, Лариса уберегла от петли. А потом стала в церковь ходить. Может, чем-то прогневила я Бога, что он меня так наказывает? Молилась… Молилась… И снова помогла Лариса. В прокуратуру устроила… И на фирме хорошие деньги пошли. А Ванечка через год умер…
Они подъехали к кирпичному забору городского кладбища. Потрясенный, Иванов молчал. Сразу с Юлей он не пошел. Хотел дать ей время побыть наедине со своими близкими. Он остался в машине. Когда Юля скрылась за воротами, Иванов – офицер, прошедший две войны, не раз видевший смерть, не стесняясь, стирал крепко сжатыми кулаками наворачивающиеся на глаза тяжелые слезы.
Потом, вытерев насухо лицо носовым платком, пошел за Юлей…
После той поездки они не виделись больше двух недель. Лариса уехала куда-то в командировку. А Иванов не звонил Юле. Неожиданно открывшаяся история жизни молодой женщины перевернула его душу, а главное, переломала все понятия, по которым он старался жить до этого. И еще раз он убедился в том, что Юля дорога ему больше, чем друг. Он жалел ее. Хотел приласкать, прижать к своей груди, защитить. А как раз этого он сделать не мог. И оставаться сторонним наблюдателем он тоже не мог. Конечно, порой жизнь была несправедливой и к Иванову. Но чтобы так изломать судьбу человека! А он сам выдержал бы такое? Вот сейчас, волею случая, он оказался рядом с этой сильной, красивой, умной женщиной. Достоин ли он ее? А если бы все сложилось по-другому, хватило бы у него сил, чтобы на длинном жизненном пути не предать и не бросить ее с больным сыном – не сделать этих двух несчастных одиноких людей еще более несчастными? И, оставаясь наедине с собой, признавался Иванов, что, возможно, и не выдержал бы он такую ношу – сломался бы. Но, слава Богу, все сложилось так, как сложилось, и теперь у него есть нормальная семья, которую он любит и должен любить: жена Тамара и дочь Наташка. И все же, несмотря ни на что, его тянуло к Юле. Чтобы разобраться в себе, трезво осмыслить и оценить складывающуюся ситуацию, Иванов не спешил…
Юля сама отыскала его. Она позвонила на работу и попросила приехать. Он сразу же помчался, бросив все дела.
Они сидели на знакомой кухне в ее квартире и пили чай с печеньем. Говорили о пустяках. Вдруг Юля стала серьезной. Посмотрев на Иванова и немного помолчав, она еле слышно, будто признаваясь в своих самых сокровенных чувствах, произнесла:
– Саша, ты в моей жизни – как праздник какой-то: то появляешься, то исчезаешь. Я даже стала скучать без тебя. Где ты опять пропадал? Почему не звонил? Может, я тебя чем-то обидела?
– Что ты! Чем ты могла меня обидеть? – Иванов выглядел виноватым. – Прости, Юленька, надо было с кое-какими делами разобраться. – Он мягко сжал ее руку и стал гладить красивые длинные пальцы. – Какая у тебя нежная кожа!
– Значит, дела могут заменить человека, который тебя ждет? – она не опускала взгляд и ждала ответ.
– А ты меня ждала? – Иванов смотрел в ее бездонные глаза, понимая, что снова тонет в них.
– В это так трудно поверить? – Юлин взгляд был чистым и открытым. – Но иногда мне кажется, что я тебе совсем не нужна. Или я тебя не знаю, или тебе вообще никто не нужен.
Иванов не знал, что ответить, – Юля была права. И эта ее правота беспощадно пробивала его глухую защиту, выстроенную за годы сознательной жизни. А чего он, собственно, испугался? Трудностей? Каких? Юля от него ничего не требовала. Она лишь только хотела, чтобы он иногда был рядом. А он? Он чуть не предал женщину, доверившуюся ему! Неужели он так изменился за последнее время? Неужели страх потери любимых и близких людей сделал его заложником скрытой душевной боли и одиночества? Да, он терял друзей, но там, на войне. И там, на войне, смерть отняла у него Наташу – женщину, поверившую ему. Боль этой потери останется с ним навсегда. Но это только его боль. И разве эта боль способна утолить жажду по настоящей жизни со слезами и радостями, с друзьями и женщинами, с самой простой человеческой любовью? Жажду желания быть счастливым? Иванов не знал, что ответить.
