— Знаете, сержант, может, ваши выводы и правильны, но пришли вы к ним неверным путем.
— Как это?
— Видите ли, я не занимаюсь частной практикой. У меня на доме нет ничего, что бы указывало на мою профессию. Только табличка на ветровом стекле машины, которую заметил ваш констэбль. Но с улицы в такую темень ее заметить невозможно.
— В самом деле. Странно.
Клаудби замялся.
— Будет ли удобно, сэр, если я пришлю кого-нибудь к вам в клинику? Нож ведь у вас, насколько я понимаю?
— Да, наверное, он здесь, в отделении. Вещи пациентов мы опечатываем и выдаем в день выписки. Но я не вижу особого смысла присылать сюда вашего человека. Разве что взять кровь на анализ, чтобы сравнить с кровью убитой собаки.
— Значит, он еще без сознания?
— Да нет, еще утром пришел в себя. Пока слаб, но ему уже лучше. Дело в том, что он, похоже, совсем не говорит по-английски.
Макс выразился не так, как хотел — явно стала сказываться усталость.
— То есть, я хочу сказать, что ничего не понимает. У него довольно редкое заболевание, вероятно, это побочный эффект.
Довольно редкое, усмехнулся он про себя. Классическая британская сдержанность.
— Тем не менее, сэр, если вы позволите, я пришлю своего человека. Он будет в штатском, конечно. И уж если правила запрещают вам отдать нож, он может, по крайней мере, взять с него соскоб крови.
— Н-ну, хорошо.
Макс согласился тотчас же, как только понял, что у него тоже есть, что спросить у Клаудби. Странно, что Ленш не предусмотрел этого в своем списке.
— Кстати, сержант, вы могли бы нам очень помочь. Как я уже говорил, у этого бродяги очень редкая болезнь, не опасная для окружающих, совершенно не заразная. Но нам хотелось бы узнать, откуда он, а сам он сказать ничего не может. Вы будете проводить опрос жителей в районе происшествия?
— Уже начали, сэр. Мы хотели выяснить, не слышал ли кто какого-нибудь шума, когда убивали собаку.
— Вам случайно не удалось установить все передвижения бродяги?
— Очень приблизительно. Одну минутку. — Снова зашелестела бумага. — Ага, вот. Какая-то миссис Гроувз, Бебден авеню, сообщила нам, что вчера вечером, часов в девять-полдесятого, к ней заходил бродяга, по описанию похожий на вашего. Она сказала: «Он говорил как иностранец, я ничего не могла понять и немножко испугалась, потому что он был такой дикий и страшный. Поэтому я дала ему немного рыбы с чипсами, которая осталась после ужина, и он ушел». Похоже, это был тот же человек.
— Несомненно. Эту рыбу с чипсами мой коллега обнаружил у него в желудке, когда его привезли в клинику.
Макс закрыл глаза, стараясь представить карту своего района. Бебден авеню… нет, трудно сказать, как она проходит, хотя он и знал, что это не дальше двух миль от его дома.
— Отлично, — сказал Клаудби. — Так я сразу же посылаю к вам своего человека. И спасибо за помощь.
Прежде чем ехать домой, Макс еще раз навестил бродягу. Тот лежал все так же неподвижно. Сначала, когда Макс заглянул к нему, его глаза были закрыты, но вскоре он их открыл. Вид у него был жалкий и беспомощный. Желтая кожа, как одежда, севшая после стирки, туго обтягивала кости. Когда его вымыли и немного подстригли бороду, на лице стали видны несколько давних шрамов, похожих на следы когтей; впрочем, их могли оставить и женские ногти.
— Кто же ты такой, черт тебя побери? — вполголоса спросил Макс.
Тот ничего не ответил. Он облизал губы, его глаза настороженно следили за Максом.
Максу вдруг пришла в голову одна старая формула судопроизводства: «злостно уклонялся от ответов на вопросы суда». Может, он просто боится всех, кто облечен хоть какой-нибудь властью? Он слышал где-то, что с бродягами это случается. Особенно, если он, в самом деле, убил овчарку Скормена. Тогда он вообще не скажет ни слова, чтобы не выдать себя. На всякий случай будет молчать, и все.
Но ведь эта миссис Гроувз с Бебден авеню сказала, что совершенно не могла его понять. Иностранец? Да как бы он ухитрился в наши дни бродяжничать в Англии, не умея сказать ни одного слова по-английски? Абсурд.
Собственно, такой же абсурд, как и его появление здесь.
До завтра делать было больше нечего. А завтра полиция, по-видимому, сообщит насчет крови с ножа. Макс пожал плечами и пошел к выходу. Жалко собаку Скормена, подумал он. Чистокровная восточно-европейская овчарка, отлично вышколенная, настоящий полицейский пес.
Стоп. Черт побери, как же такому доходяге удалось справиться с полицейской овчаркой? И убить?
В машине у него был атлас Лондона. Перед тем, как отъехать от клиники, он отыскал Бебден авеню на карте и увидел, что это и в самом деле недалеко от его обычной дороги домой. Он решил проехать по ней, чтобы восстановить наиболее вероятный путь бродяги, если тот шел сначала к дому Скормена, а потом к его собственному.
У него ушло на это гораздо больше времени, чем он предполагал: он вернулся домой на полчаса позже обычного и был очень задумчив. Диана окликнула его из кухни, где возилась с обедом, и, как обычно, вышла его поцеловать.
— Макс, ты слышал, что случилось? — сказала она. — Такой ужас! Собаку Скорменов… Ты уже знаешь?
Он рассеянно кивнул и пошел за ней на кухню. Пододвинув себе стул, сказал:
— Да, мне звонили из полиции. Судя по всему, это дело рук бродяги, которого нашли у нас.
Ложка выпала из ее рук, со звоном покатилась по полу. Она испуганно посмотрела на Макса.
— Какой ужас! Хорошо еще, что он упал в обморок, а то кто его знает, что бы он здесь натворил!
— Он очень болен. — Макс устало провел ладонью по лицу. — Знаешь, что у него, дорогая?
Она покачала головой, вопросительно глядя на него.
— То же, что было у Джимми.
— О, но… но ведь это невозможно.
Диана попыталась улыбнуться и смахнула волосы, упавшие ей на лоб, когда она наклонилась поднять ложку.
— Я тоже так думал. Но бродяга существует. Проф Ленш подтверждает мой диагноз и тоже говорит, что в это невозможно поверить. Этот человек все время молчит и, похоже, совсем не понимает по-английски, так что мы даже не знаем, как он сюда попал. Или, хотя бы, как ему удалось дожить до такого возраста.
Она села напротив, рассеянно катая ложку между ладонями.
— Но это еще не все! — Макс ударил ладонью по столу. — В полиции считают, что он шел ко мне за помощью. Они нашли женщину с Бебден авеню, которая накормила его, от этого он чуть и не умер, и они решили, что он хотел обратиться к Бобу Скормену, но после убийства собаки побоялся. Так вот, эта версия никуда не годится! Сегодня я проехал по Бебден авеню, потом оттуда доехал до дома Скормена и от дома Скормена — сюда. Оказывается, этот район просто нашпигован врачами. Я насчитал пять табличек, которые прекрасно видно с проезжей части. А он идет именно ко мне, единственному доктору из тысячи, как говорит проф, который может распознать его болезнь и спасти ему жизнь.
Он боялся встретиться с ней глазами. На лице появилось какое-то загнанное выражение: стиснув одну руку в кулак, он с силой прижал его к ладони другой, будто хотел унять дрожь в пальцах.
Немного помолчав, Диана сказала:
— Ты что, совсем не спал сегодня? Пепельница стояла возле кровати, когда я проснулась.
— Да. Да, мне не спалось.
— Решил ты, наконец, сделать что-нибудь, чтобы избавиться от этих кошмаров?
— Нет. У меня было много работы.
— Макс, — сказала она умоляющим голосом и наклонилась к нему. — Макс, а ты подумал, что это несправедливо по отношению ко мне? После того, как Джимми… Ну, ведь просто жестоко заставлять меня страдать еще из-за тебя. Я же вижу, на кого ты стал похож из-за этих кошмаров и бессонных ночей. Или ты не понимаешь? Как ты сможешь лечить больных, если не освободишься от своих кошмаров?
Макс вскочил.
— А если бы ты прекратила пилить меня, это тоже могло бы помочь, между прочим! — с яростью сказал он и вышел из комнаты.
Диана долго смотрела ему вслед. В ее глазах были недоумение и боль.
4
В ту ночь кошмар вернулся снова, и в каждую последующую — тоже. Он повторялся с неизменной точностью, отличались лишь мелкие детали. Например, часто не было плачущего ребенка. В остальном он как две капли воды походил на первый кошмар, который приснился ему на следующую же ночь после смерти Джимми.
А в клинике лежал на своей койке бродяга, который все так же «злостно уклонялся от ответов на вопросы суда». Он лежал совершенно неподвижно даже теперь, когда ширму убрали, и он мог видеть соседей по палате, — только поводил своими тусклыми глазами, с которых медленно сходил зеленоватый налет. Больные жаловались, что им как-то не по себе рядом с ним; от него жутко делается, сказал один из них. Макс распорядился поставить его койку у стены, в самом конце палаты. Он с удовольствием устроил бы его отдельно, но в клинике не было ни одной свободной комнаты.
