враждебность по отношению к Пьетро Джерберу. Но после выразительного обмена взглядами и она решила последовать за охранниками.
Улеститель детей ввел Николина в свой кабинет.
– Можешь устроиться здесь, – сказал, указывая на кресло-качалку. – Оно очень удобное.
Мальчик повиновался. Психолог не мог определить, какие именно действия он выполнял по собственной воле. Это казалось невероятным, но, заперев ребенка в затерянной комнате, некто вложил в него определенную программу поведения, позволив принимать самому лишь ограниченное количество решений.
Нико волен есть, спать, двигаться, следовать некоторым привычкам, совершать мелкие обыденные действия – например, чистить зубы или чесать нос, если чешется.
Делая эту запись, Джербер вспомнил о «секте дерева» на Филиппинах: там в лесу нашли около тридцати последователей некоего святоши, которые по команде синхронно выполняли одни и те же движения, словно в каком-то абсурдном балете. Потребовались месяцы, чтобы снять заклятие, но многим так и не удалось пробудиться, выйти из такого состояния.
Они как будто заблудились в собственном рассудке. Вынуждены были оставаться там и скитаться вечно.
Гипнотизер подошел к мальчику. Бережно обхватил ладонями его лицо, заглянул в глаза.
– Прежде чем мы начнем, я хочу сказать тебе одну вещь, Нико… Знаю, ты где-то есть и можешь меня слышать.
Мальчик не пошевелился, устремленные на Джербера немигающие глаза оставались пустыми.
Потерянный.
Так определила его владелица конюшни, рассказывая, как он ел хлеб с молоком, сидя перед печкой.
– Наверное, тебе страшно, ведь ты не знаешь, где находишься, – продолжал гипнотизер. – Все же наберись мужества и доверься мне. Потому что я найду тебя и выведу на волю. – И добавил под конец: – Мы вместе вернемся домой, обещаю.
Джербер надеялся, что эти слова достигли Николина, где бы он ни был.
Психолог полагался на то, что со временем получит ответы на все свои вопросы и дело мало-помалу прояснится. Теперь он был готов к следующему шагу.
Как и в игровой комнате, в его кабинете были скрытые камеры, спрятанные за картинами или вложенные в игрушки, расставленные на полках. Обычно гипнотизер записывал сеансы. Но чтобы не нарушать условий сказочника, в случае Нико пришлось сделать исключение.
Все, что произойдет, останется между ним и мальчиком.
Поэтому он всего лишь задернул шторы. Дневной свет померк, стал красноватым, вроде вечно длящегося заката. Потом психолог уселся в свое кресло, протянул руку к качалке, слегка ее толкнул. Мальчик весь напрягся, вцепившись в подлокотники. Джербер нагнулся, поднял что-то с красного ковра.
Желтый тюльпан. Положил его мальчику на колени.
Джербер догадался, что его коллега создал несколько уровней в сознании Николина. Чтобы добраться до каждого, требовалась особая отмычка. В первом случае – иголка с ниткой и пуговица. Во втором – видеоролик с голом, забитым во время давнего футбольного матча. Теперь он предполагал, что сработает любимый цветок Сильвии.
Ты выслушаешь все, что я имею сказать… до самого конца.
Джербер был готов услышать эту историю.
У тюльпана был резкий запах: стимул, связанный с обонянием, сработал, дыхание мальчика участилось. Потом гипнотизер увидел нечто новое во взгляде пациента: темный блеск. Понял, что настало время установить контакт. Объявил:
– Я здесь.
– Некоторые люди несут в себе невидимые раны, постоянно кровоточащие. Или зияющую пустоту, в которой эхом отдаются отчаянные вопли, – проговорил таинственный рассказчик. – То, что я пережил, привело меня сюда, ибо я должен кому-то это показать. И сейчас ты пойдешь со мной.
Последняя фраза прозвучала не то как приглашение, не то как угроза. В данный момент Николин был радиомостом, уловляющим сигналы из другого измерения, глубинного и незримого.
– Доктор, ты задавался вопросом, почему я выбрал ребенка, а не взрослого?
«Потому что детской психикой легче управлять», – подумал Джербер, но промолчал.
– Мне было столько же лет, когда это произошло…
Трансляция ведется из прошлого. Похоже, сказочник хотел поведать ему собственную историю, произошедшую в детстве.
– Когда ты маленький, тебе страшно засыпать одному. Но в двенадцать лет ты уже слишком взрослый, чтобы спасаться в постели родителей, и понимаешь, что никакие чудовища не прячутся в шкафу. Но чуть только ты перестаешь верить в монстра, как он появляется… – (Пауза.) – Ты, доктор, когда-нибудь встречал монстра? Из тех, какие, по-твоему, бывают только в сказках или в фильмах ужасов? Гнусную тварь, ошибку Бога? Прежде чем понять, что именно у тебя перед глазами, нужно убедить себя в том, что такое вообще возможно. И это самое трудное. Потому что никто никогда не учил тебя распознавать монстров. Никто не объяснил, что, когда ты увидишь одного из них, он тебе покажется во всем похожим на людей, каких ты встречаешь ежедневно. Голова, две руки, две ноги. Волосы, глаза, ногти, пальцы на руках и ногах – все как у всех.
Джербер был взволнован, это вступление походило на бред, но в нем, казалось, звучало подлинное страдание. Явившаяся издалека неотступная боль. Психолог не знал, следует ли ему что-то сказать, но, так или иначе, на ум ничего не приходило.
– Ты в самом деле готов слушать, доктор? – скорбным тоном осведомился собеседник, прерывая молчание.
– Начинай, – спокойно подтвердил гипнотизер. – Я готов…
– Хорошо, – заговорил сказочник голосом Николина. – Сейчас это покажется тебе невероятным, но, когда мне было двенадцать лет, я встретил орка.
16
Сегодня седьмое июня. Мне двенадцать лет, и начались школьные каникулы.
Утро свежее и жаркое одновременно. Солнце светит по-новому, больше золота в лучах. И воздух другой. Весна отступает, приходит лето, это чувствуешь по запаху. Уроки закончились, ты свободен. И счастлив.
В такой день с тобой ничего не может случиться.
В двадцать минут второго школьный автобус высаживает меня, как всегда, в сотне метров от усадьбы, у подножия холма. Только взобраться по склону – и я на месте. Рассеянно слежу за тем, как автобус удаляется по ленте асфальта, которая теряется за волнообразным горизонтом. Позже я буду часто вспоминать этот самый момент – момент, когда я еще мог спастись. Но сейчас даже представить себе не могу, что вижу, как удаляется последняя возможность избежать грядущего. Будь у меня предчувствие, я бы попросил товарищей и водителя не оставлять меня одного или поехал бы с ними дальше.
Как можно дальше от места, которое я люблю больше всего и в котором меня всегда любили. От моего дома.
Думаю, то же самое происходит с людьми на тонущем корабле или на падающем самолете. Уверен, что все они вспоминают тоненький, робкий голосок, который в момент посадки умолял развернуться и уйти восвояси. А они не послушали.
Но поскольку радость переполняет мне сердце,
