Лет тридцать назад, совсем еще маленьким, Рафаэль смотрел этот «Круг Света» в телевизоре. Черно-белый экран, словно заевший тетрис, ронял одну и ту же бесконечную полосу. События позабылись, но веселый мотив засел. А рядом с ним остался беспричинный клок ваты на столе, рыжие половинки абрикоса, и еще теплым шелковым сквозняком мазнуло по шее из открытого окна. Память виновата, Рафаэль быстро взрослел, она торопилась и без разбору валила в одну коробку — звуки, предметы, ощущения…
Рафаэль протянет «паспорти», девушка поищет в страничках миграционную карту, нахмурится, глянет на Рафаэля. А Рафаэль весь с иголочки — подстрижен, волосы на пробор зачесаны, брюки выглажены, свитер пепельный, с рисунком, похожим на штрихкод. А под горлом свежий белый воротничок рубашки. Туфли остроносые, черные, как два огромных зерна подсолнуха. Девушка-пограничник понимает, что Рафаэль хоть и уроженец без миграционной карты, но очень приличный человек. Она возвращает ему паспорт и говорит: — Больше так не делайте!..
Если она именно эти слова скажет, то Рафаэль их все до единого поймет. Когда-то русская воспитательница в детском саду его отчитывала. Медленными внятными словами: — Больше так не делай!
Но лучше всего, чтоб вообще разговор не состоялся. Девушка мельком просмотрит его паспорт и пойдет себе дальше, а про миграционную карту забудет, не спросит, потому что разве Рафаэль преступник, нарушитель или вор какой-нибудь?
Он улыбается будущей девушке и завтрашнему дню. Будет утомленный Харьков, вокзал с высоким, точно подброшенным в небо, потолком, и твердое сиденье в зале ожидания. День пролетит быстро — Рафаэль умеет обращаться со временем. Можно открыть газету и пойти гулять по буквам. Или же взять любую вещь и начать ее неторопливо думать, пока она из цветного существительного не превратится в серое небытие инфинитива. А вечером снова на поезд. Там Рафаэль разукрасит кудрявой кириллицей миграционный листок — драгоценный образчик хранится в барсетке, — вернется в Москву, чуть еще поработает, а затем поплывет на ежегодный нерест в азиатские пески к жене…
Рафаэль прячет ноги, потому что в купе вваливается клетчатый баул и его хозяйка. Большая женщина в шаркающей болоньевой одежде. По возрасту еще не «мать» Рафаэлю, а «старшая сестра». На строгом лице у нее мужские очки. Предусмотрительный Рафаэль сразу же начинает формировать личностные отношения, кидается придержать полку.
Толстуха ворочает бедрами, шуршит подмышками, с усталым отчаянием укладывает непокорный баул в рундук. Полка до конца не закрывается, пружинит.
Боковое сиденье занял немолодой «отец». У него пожухлые волосы, а розовая плешь похожа на детскую щеку. Рафаэль приветливо ему кивает. Он всегда рад людям в возрасте. Для таких у Рафаэля в запасе вторая шутка. Поезд тронется, закажут чай, и Рафаэль скажет: — Чай не пил — силы ист, чай попил — совсем устал! — и пассажиры улыбнутся ему, как улыбались дедушке Усману, когда тот с маленьким Рафаэлем ехал на поезде в Уфу. Еще дедушка пел: «Этот День Победы, порохом пропахнул…»
А у Рафаэля для взрослых была заученная первая строчка, которую можно долго повторять, будто песню. Тоже круглая, как в мультике про «паспорта»: «Солнечный крут, небо вокруг, это рисунок мальчишки…»
Нынешний Рафаэль за работой напевает гибрид двух разнополых песен: «Офицеры, офицеры, ваше сердце под прицелом, и дождей грибных серебряные нити!..»
Однажды заказчик прислушался и обсмеял, мол, Рафаэль все перепутал. А Рафаэлю было странно. Какая разница? Песня ведь нужна для грусти. И «офицеры-офицеры» давно не мужчины, а просто жалоба из звуков. Так часто происходит с русским словом — когда исчезает его смысл, то в порожней оболочке поселяется призрак.
К толстухе присаживается худенький юный сосед. Рафаэлю нравится, как безопасно он выглядит. Похож на обобщенную школьную принадлежность — циркуль и линейку. Он, наверное, студент. Достает мобильный телефон, тараторит быстро, точно сверчок: — Ну, как откатали? Три банки забили? Норма-а-льно…
К «отцу» присоединился боковой пассажир. Между курткой и головой у него длинное обнаженное горло. Он прячет в квадратную нору под сиденьем коричневую спортивную сумку. Потом садится и запрокидывает усталую голову. Снова показывает горло, как некоторые женщины из-под юбки выставляют колено.
Последним в купе появляется хозяин нижней полки, на которой расположился Рафаэль. Пришедший одет в черное. У него злые шнурованные ботинки. Из-под расстегнутой короткой куртки видны армейского цвета подтяжки.
— Скинхед!.. — громко, во весь всполошившийся ум, понимает Рафаэль. Стараясь не показать оторопь, на ватных ногах пересаживается на полку к толстухе и студенту. Так все хорошо начиналось: «сестра», «отец», молодой детка-«принадлежность», человек с горлом…
Что теперь будет с его шуткой про «чай не пил — силы нет…»? Если произнести вслух, «скинхед» сразу догадается, что Рафаэль не русский, а уроженец…
«Скинхед» ставит на полку свой рюкзак, вторым движением скидывает капюшон…
Странно. Рафаэль знает, что скинхеды не носят женских волос. Осмелев душой, он пытается разглядеть в жестоком на вид небритом человеке что-то приветливое. Тот замечает любопытство Рафаэля, смотрит в ответ. Рафаэль в испуге влетает глазами куда-то под потолок, оттуда по боковым полкам спускается на коврик и уже ползком подбирается к собственным туфлям. Сердце колотится, как будто Рафаэль убегал… Несколько минут, чтоб отдышаться, Рафаэль созерцает крапчатый пол и черные полированные носы своей обуви.
Поезд словно отталкивается ногой и медленно ползет вдоль перрона. В вагоне включают свет. Освещение сметает вечерний пейзаж за окном. Теперь в стекле отражаются сидящие люди. Все щурятся и заново изучают друг друга.
«Скинхед» давно уже забыл про Рафаэля. Он ласково говорит в телефон: — Ну, все, котик, я поехал. Целую тебя…
Потом лицо его тяжелеет, точно он притворялся. Придвинувшись вплотную к окну, наблюдает чернильные миражи города. Но не потому, что там грустно и красиво, а чтобы ото всех отвернуться.
Отважившись, Рафаэль пересаживается на полку к «скинхеду». Мостится у самого краешка. Ведь у покупателя верхнего места тоже есть недолгое право на сидячий уголок внизу.
В сумерках казалось «скинхед» молодой, а теперь видно, что он возрастная ровня Рафаэлю. В собранном на затылке хвосте редкие проблески седины. «Как у мамы», — вспоминает прошлое Рафаэль. Он протяжно, обстоятельно думает любимую мамину голову и сам не замечает, что тихонько напевает про офицеров и серебряные нити грибных дождей в материнских волосах «скинхеда».
Где-то в коридоре гремит бутылками тележка, женский голос перечисляет продукты: — Пиво, чипсы, бутерброды с колбасой, икрой… Никто не желает?..
Проводница давно обменяла билеты на белье. Боковой с открытым горлом стянул с багажной полки свернутый в рулет матрас. Толстуха тоже занялась постелью, вытеснила согнутым туловищем мальчика-«принадлежность». Вернулся объятый грубым запахом тамбура и табака «отец».
Старуха прогуливает по коридору годовалого малыша, сопровождает его за вздернутые руки. Ребенок распростерт и любопытен. Люди радуются ему, как забавному гостю. Рафаэль, приветствуя ребенка, щелкает языком, подмигивает, улыбается. Запоздало понимает, что смотрел на мысленную отраву. Ведь у него в песках имеется собственное любимое потомство. Рафаэль не видел, как его дети учились двигаться. Все происходило без него. Рафаэлю делается больно, словно он ушибся мягкой частью души. Из наклоненной головы быстро, как звезды, падают на дорожку незаметные слезы.
Рафаэль смущается, выпрямляет лицо и понимает, что никто не заметил его печали. Все заняты своим делом.
Толстуха улеглась и читает газету. «Отец» сообщает боковому соседу, что он коренной томич, едет из Красноярска. «Скинхед» смотрит в окно и дергает ртом — говорит сам с собой или молится…
Рафаэль часто видит верующих людей. Они во множестве водятся среди плиточников, каменщиков и штукатуров азиатских племен. Рафаэль, когда оказывается в такой бормочущей среде, делает вид, что сам такой же. У него есть четки, которые он шелушит пальцами, одну бусину, за другой. Но Рафаэль не верит в бога — он просто боится. В этом состоянии нет религии, одна нескончаемая молитва страха.
— Архитектура — это Красноярск, Норильск… — дирижирует голосом боковой «отец». — А вот Киев, знаете какой? — Он сдружился с босым горлом.
— Какой? — тот живо интересуется.
— Мо-ну-мен-таль-ный…
Скинхед вздрагивает нервным налитым лицом, с ненавистью оглядывается на боковых. От тех идет запах бедной домашней еды — пахнет вареной скорлупой и котлетой, которая отдала свое тепло бумажной обертке.
Толстуха отдыхает на боку, как безмятежное млекопитающее ледовитого моря. Прикрылась до половины живота простыней. «Принадлежность» купил у тележки бутылку пива и чипсы. Теперь он вдумчиво и важно таскает из пакетика картофельные лепестки.
