- Благодарю, неплохо, - кивнул герцог с машинальной церемонностью, однако развивать тему не стал. Голос у Вартенслебена звучал под стать его внешности, глухо, со старческим дребезжанием.
Курцио сдержал кривую гримасу и еще раз оглядел собрание.
Сторонний наблюдатель был бы удивлен выбором компании. Курцио - эмиссар Сальтолучарда, опальный и отстраненный Регентским Советом, но сохранивший как остроту ума, так и некоторые связи. Князь Гайот - начальник охраны Двора (но не персоны Императора) и полка горской пехоты в Мильвессе. «Солдатский» граф Шотан, командир и владелец лучшей на Восходе конной роты, которая занималась особыми делами в интересах Острова и регентов. Герцог Вартенслебен, личность во всех отношениях могущественная и влиятельная. Четверка непохожих людей, которых, однако, роднила одна черта – изначальные надежды на большее, чем они получили в итоге переворота.
Граф сел, пригубил из бокала и совершенно по-мещански закинул ногу на ногу, будто какой-то лавочник. Впрочем, в его исполнении даже этот грубый, почти мужицкий жест выглядел стильно и высокомерно. Шотан относился к тем людям, которых Пантократор одарил сверх меры во всем.
- Следовало встретиться в охотничьем домике, - сказал он, и то были первые слова, произнесенные «солдатским графом» с момента приветствия. - Как я и предлагал. Еще до вечера всем в Мильвессе будет известно, что некие особы изволили встретиться кулуарно, без подобающей компании, слуг, вина, игр и женщин.
Курцио отметил, что женщин граф указал на последнем месте. Мелочь, но такие вроде бы незначительные пустяки рисуют образ человека.
- Встреча не есть комплот, - скупо улыбнулся князь. - Мало ли поводов для беседы может найтись у людей чести?
- Мне ли указывать вам, насколько в действительности мало таких поводов? - вернул еще более лаконичную улыбку граф.
- И то верно, - князь обозначил салют бокалом, будто признавая истинность слов собеседника.
О, Иштэн и Эрдег, отцы мира и времени, насколько же проще обсуждать сугубо деловые вопросы со своими, тоскливо подумал Курцио. Многовековая традиция и этикет Острова сами по себе превращают разговор в четко регламентированное действо, где каждый участник знает свое место, любое слово может быть высказанным. Материковые люди суетливы, недисциплинированны, а главное - совершенно не умеют слушать кого-либо кроме себя. Но, увы, как говорят на родине, приходится лепить из той глины, что привозит глиномес.
- Господа, - на правах посредника Курцио мягко взял бразды в свои руки, внешне кажущиеся изнеженными и безвольными. - Будьте снисходительны к моей провинциальности, и я позволю себе говорить прямо.
- Ой, да бросьте, почтенный, - махнул рукой князь. - Кто из нас тут не провинциал?
Герцог надменно задрал подбородок, граф едва заметно двинул скульптурно идеальной челюстью, которая была выбрита до чистоты и гладкости мрамора.
- Господа, - фыркнул князь Гайот, от чьего внимания не укрылось явное недовольство собеседников. - Ну, ей-богу или богов, кому как нравится, - он отвесил легкий поклон в сторону двоебожника Курцио. - Моя семья еще два поколения назад считала за подвиг разграбить деревеньку какого-нибудь дворянчика с равнины. Герцогство Малэрсид пошло бы с молотка в уплату долгов, что щедро накопили и передали в наследство предки. Если бы его нынешний владетель брезговал испачкать руки в чужой крови. А вы, любезный граф, насколько я помню, вообще презрели удел магната и землевладельца, дав клятву жить лишь с рыцарского копья. Потому что три фамильные деревеньки для второго сына это курам на смех.
- Четыре деревеньки, - поправил Шотан с непроницаемым лицом. - И я был третьим сыном.
Князь сделал паузу, словно дав собеседникам возможность обдумать услышанное, не слишком долго, впрочем. Курцио выдержал каменное лицо, но в душе отметил дипломатическое искусство князя, со стороны кажущегося тупым мясником. Гайот начал перечисление с себя, так что истина не слишком ужалила болезненное самолюбие аристократов и не вызвала мгновенное отторжение. Шотан, кажется, вообще принял происходящее со сдержанной иронией, хотя именно от него Курцио ждал самой нервной реакции.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
- За каждым из нас выстроилась длинная череда родовитых предков, но дали они нам лишь возможности. А сделали мы себя сами. И поэтому лучше многих понимаем, что на свете нет ничего такого, чего нельзя потерять.
Князь шумно перевел дух, Курцио разрывался между желанием аплодировать и отравить Гайота. Отравить, потому что князь с великолепным пренебрежением сломал весь план разговора, который они вдвоем столь тщательно продумали. Аплодировать, потому что, судя по всему, энергичная и демонстративно-откровенная речь горца в итоге оказалась куда эффективнее.
- Словесные кружева пусть заплетают манерные вырожденцы приматоры. А мы люди дела, - завершил мысль Гайот. - Так что давайте говорить по делу.
Граф молча поправил длинную лакированную прядь, изысканно и намеренно выбившуюся из прически. Поправил кружевной отворот рукава, чтобы ажурный край доходил до середины кисти и ни на волос дальше. Вежливо, но холодно заметил:
- Я ценю откровенность. Ценю ваше чувство юмора, оно… прямолинейно и потому весьма оригинально. Но пока не вижу предмета беседы.
- Вот и славно, - не смутился князь. - А предмет прост. Друзья мои, есть возможность потерять все. Или, по крайней мере, многое.
В наступившей тишине раздалось несколько хлопков - герцог Вартенслебен скупо аплодировал.
- Блестящая речь, - вымолвил он. - Что ж, не скажу за… друзей, но мое внимание вы привлекли. Пока, во всяком случае.
Князь молча взглянул на островитянина, дескать, передаю эстафету.
- Дела стоят дороже слов, - сказал Курцио, принимая передачу. - Но записанные слова иногда оказываются дороже любых дел. Господа, извольте обратить внимание…
Курцио снял с шеи небольшой ключик на стальной цепочке, отпер шкатулку. Достал на свет божий стопку одинаковых листов бумаги, ровно обрезанных и очень хорошего качества. Желтоватая поверхность была покрыта мелкими буковками и числами, от края до края, почти без полей. Почерк на всех листках был один и тот же.
- Прошу.
- Что это? - безэмоционально спросил граф, не делая даже попытки взять хотя бы один лист. В противовес ему герцог двинул бровью и, кажется, не на шутку заинтересовался.
- Это копии некоторых документов и отчетов, которые сейчас на рассмотрении вашего казначейства и наших Советов. В частности монетного, а также Совета Золота и Серебра. Полагаю, вам известно, что глава последнего вчера прибыла в столицу, чтобы провести некоторую ревизию и урегулировать болезненные вопросы оплаты наиболее «горячих» счетов.
- Счета интересуют меня ровно постольку, поскольку они оплачиваются, - с тем же безразличием сообщил граф. - У короны нет долгов передо мной или моей ротой.
- Будут, - коротко пообещал Курцио, которому надоел показной декаданс наемника, возомнившего себя аристократом высшей пробы. - И здесь написано, откуда они возьмутся.
Он положил перед графом отдельный лист, и чуть было не добавил «если вы умеете читать». Шотан поджал губы, бледные и четко обрисованные, как у статуи, но лист взял. А герцог достал из складок белой мантии монокль на ручке из драгоценной кости северного морского зверя.
Несколько минут в кабинете царила тишина, прерываемая лишь слабым, едва заметным шелестом. Несмотря на репутацию человека, который пишет клинком по телам врагов, Шотан читал на удивление бегло, работать с документами он умел. В едва уловимый момент отношение «солдатского графа» к записанному переменилось. Он чуть выпрямился и поджал губы. Курцио воздержался от улыбки, хотя искушение было велико. Островитянин даже знал, на какой именно строчке Шотан из брезгливого слушателя стал внимательным участником.
- Это более чем интересно, не буду скрывать. Но кое-какие числа требуют проверки, - сказал, наконец, Вартенслебен, положив монокль на стол, выложенный тончайшими плитками гематита.
