говорит Джек. — Именно.
— Жмот, — говорит она опять. — Уж эти ирландцы! Чуть что, так сейчас ругаться. А сам-то!
— Не связывайся, Джек. Пойдем.
— Жмот, — говорит она. — А ты, герой, хоть раз в жизни угостил кого-нибудь? Жена тебе небось каждое утро карманы наглухо зашивает. А туда же, жмот! Тебе от Ричи Льюиса тоже попало!
— Да, — сказал Джек. — А вы как — ни с кого денег не берете?
Мы вышли. Джек всегда был такой. За словом в карман не лазил.
Джек проходил тренировку на ферме у Данни Хогана в Джерси. Место там красивое, но Джеку не нравилось. Он скучал без жены и детей и все время ворчал и злился. Меня он любил, и мы с ним ладили. Хогана он тоже любил, но Солджер Бартлет скоро начал его раздражать. Шутник может здорово надоесть, особенно если шутки его начинают повторяться. А Солджер все время подшучивал над Джеком, все время отпускал шуточки. Не очень забавные и не очень удачные, и Джека это злило. Бывало, например, так: Джек кончал работать с тяжестями и с мешком и надевал перчатки.
— Поработаешь со мной? — спрашивал он Солджера.
— Ладно. Ну, как с тобой поработать? — говорил Солджер. — Вздуть тебя, как Уолкотт тебя вздует? Посадить тебя разок-другой в нокдаун?
— Валяй, — говорил Джек. Но это ему не нравилось.
Раз утром на прогулке мы зашли довольно далеко и теперь возвращались. Мы делали пробежку три минуты; потом ходьба — одну минуту. Потом опять пробежка. Джека нельзя было назвать спринтером. На ринге он двигался быстро, когда бывало нужно, но бегать не умел. Во время ходьбы Солджер только и делал, что высмеивал Джека. Мы поднялись на холм, где стояла ферма.
— Вот что, Солджер, — сказал Джек, — уезжай-ка ты в город.
— Что это значит?
— Уезжай в город, да там и оставайся.
— В чем дело?
— Меня тошнит от твоей болтовни.
— Ах, так? — сказал Солджер.
— Да уж так, — сказал Джек.
— Тебя еще хуже будет тошнить, когда Уолкотт с тобой разделается.
— Может быть, — сказал Джек, — но пока что меня тошнит от тебя.
Солджер уехал в то же утро с первым поездом. Я провожал его на станцию. Он был очень сердит.
— Я ведь только шутил, — сказал он. Мы стояли на платформе, дожидаясь поезда. — С чего он на меня взъелся, Джерри?
— Он нервничает, оттого и злится, — сказал я. — А так он добрый малый, Солджер.
— Вот так добрый! Когда это он был добрым?
— Ну, прощай, Солджер, — сказал я.
Поезд подошел. Солджер поднялся на ступеньки, держа чемодан в руках.
— Прощай, Джерри, — сказал он. — Будешь в городе до состязания?
— Навряд ли.
— Значит, увидимся на матче.
Он вошел в вагон, кондуктор вскочил на подножку, и поезд тронулся. Я поехал домой в двуколке. Джек сидел на крыльце и писал жене письмо. Принесли почту; я взял газету, сел на другой стороне крыльца и стал читать. Хоган выглянул из дверей и подошел ко мне.
— Что у него вышло с Солджером?
— Ничего не вышло. Просто он сказал Солджеру, чтоб тот уезжал в город.
— Я так и знал, что этим кончится, — сказал Хоган. — Он не любит Солджера.
— Да. Он мало кого любит.
— Сухарь, — сказал Хоган.
— Со мной он всегда был хорош.
— Со мной тоже, — сказал Хоган. — Я от него плохого не видел. А все-таки он сухарь.
Хоган ушел в дом, а я остался на крыльце; сидел и читал газеты. Осень только начиналась, а в Джерси, в горах, очень красиво, и я дочитал газеты и стал смотреть по сторонам и на дорогу внизу вдоль леса, по которой, поднимая пыль, бежали машины. Погода была хорошая и места очень красивые.
Хоган вышел на порог, и я спросил:
— Хоган, а что, есть тут какая-нибудь дичь?
— Нет, — сказал Хоган. — Только воробьи.
— Читал газету? — спросил я.
— А что там?
— Санди вчера трех привел к финишу.
— Это мне еще вчера вечером сказали по телефону.
— Следишь за ними? — спросил я.
— Да, держу связь, — сказал он.
— А Джек? — спросил я. — Он еще играет на скачках?
— Он? — сказал Хоган. — Разве это на него похоже?
Как раз в эту минуту Джек вышел из-за угла, держа в руках письмо. На нем был свитер, старые штаны и башмаки для бокса.
— Есть у тебя марка, Хоган? — спросил он.
— Давай письмо, — сказал Хоган. — Я отправлю.
— Джек, — сказал я, — ведь ты раньше играл на скачках?
— Случалось.
— Я знаю, что ты играл. Помнится, я тебя видел в Шипсхэде.
— А теперь почему бросил? — спросил Хоган.
— Много проиграл.
Джек сел на ступеньку рядом со мной и прислонился к столбу. Он жмурился, сидя на солнышке.
— Дать тебе стул? — спросил Хоган.
— Нет, — сказал Джек. — Так хорошо.
— Хороший день, — сказал я. — Славно сейчас в деревне.
— А по мне лучше в городе с женой.
— Ну что ж, осталась всего неделя.
— Да, — сказал Джек. — Это верно.
Мы сидели на крыльце. Хоган ушел к себе в контору.
— Как ты считаешь, я в форме? — спросил меня Джек.
— Трудно сказать. У тебя, во всяком случае, еще есть неделя, чтобы войти в форму.
— Не виляй, пожалуйста.
— Ну, хорошо, — сказал я. — Ты не в порядке?
— Сплю плохо, — сказал Джек.
— Это пройдет. День-два, и все наладится.
— Нет, — сказал Джек. — У меня бессонница.
— Тебя что-нибудь тревожит?
— По жене скучаю.
— Пускай она сюда приедет.
— Нет, для этого я слишком стар.
— Мы хорошенько погуляем вечером, перед тем как тебе ложиться, ты устанешь и заснешь.
— Устану! — сказал Джек. — Я и так все время чувствую себя усталым.
Он всю неделю был такой. Не спал по ночам, а утром чувствовал себя так — ну, знаете, когда даже руку сжать в кулак не можешь.
— Выдохся, — сказал Хоган. — Как вино без пробки. Никуда не годится.
— Я никогда не видал этого Уолкотта, — сказал я.
— Он Джека убьет, — сказал Хоган. — Пополам перервет.
— Ну что ж, — сказал я. — Надо же когда-нибудь и проиграть.
— Да, но не так, — сказал Хоган. — Люди подумают, что он совсем не тренирован. Это портит нашу репутацию.
— Ты слышал, что о нем говорили репортеры?
— Еще бы не слышать! Они сказали, что он ни к черту не годен. Сказали, что его нельзя выпускать на ринг.
— Ну, — сказал я, — они ведь всегда врут.
— Так-то так. Но на этот раз не соврали.
— Э, откуда им знать, в порядке человек или не в порядке.
— Ну, — сказал Хоган, — не такие уж они дураки.
— Только и сумели, что разругать Вилларда в Толедо. Этот Ларднер, сейчас-то он умный, а спроси
