Таинственные силы властны в Токио в краткий час захода солнца. Смешанный характер города менее очевиден. Претенциозные правительственные здания новой Японии приобретают больше достоинства с более глубокими тенями и возрастающей темнотой. Неприятная для глаза сеть перепутанных проволок исчезает в наступающих сумерках. Рахитические вагоны трамвая, переполненные до невозможности толпами горожан, возвращающихся домой, кажутся ползущими светлячками. Огни вспыхивают вдоль края валов. Еще больше огней отражается в глубине рвов. Темные тени сдвигаются, как морщины, у Ворот Вишневого Поля, где шестьдесят лет тому назад кровь Ии Камон но-Ками окропила зимний снег за то, что он осмелился открыть «страну богов» презренным иностранцам, и в криках уличных торговцев слышится голос старой Японии, протяжная жалоба, заглушаемая теперь шумом трамвайных колес и хрустением и шипением в местах соединения вспомогательных линий с главными.
Джеффри, сев поглубже в свою повозку, поднял воротник и смотрел, как облака закрывали закат, словно саван.
«Похоже на снег, — говорил он себе, — но ведь это невозможно!»
При входе в «Императорский отель» — правительственное учреждение, как, в конце концов, почти все в Японии, — стоял Танака в характерной для него позе собаки, ожидающей возвращения хозяина. Характерно было и то, что он болтал с каким-то японцем, великолепной особой с очками и напомаженными усами, одетой в костюм цвета зеленого горошка. Как раз при приближении Джеффри этот индивидуум поднял свою кеглеобразную шляпу, качнулся и исчез, а Танака принялся помогать своему патрону вылезти из коляски.
Когда он подходил к дверям своего помещения, кучка отельных боев рассеялась, как стайка воробьев. Это обстоятельство не обратило на себя внимания Джеффри. Туземные слуги как бы не существовали для него. Но скоро он должен был убедиться, что бой-сан — господин-слуга, — как он требует теперь, чтоб его назвали, нечто большее, чем забавная подробность местной обстановки.
Когда его улыбки, поклоны и характерный английский язык надоедят вам, он представляется уже в истинном свете, — как постоянная назойливость и всегда возможная опасность. Ад не знает фурии худшей, чем не получивший на чай бой-сан. Он не желает отзываться на звонок. Он внезапно совсем перестает понимать по-английски. Он стучит всеми дверьми. Свое драгоценное время он тратит на то, чтобы создавать для вас всевозможные сорта мелких неприятностей: сырые и грязные простыни, случайную порчу вашего имущества — целый ряд тайных шахматных ходов. А пожаловаться на боя — это значит раздразнить всю их касту, вызвать бойкот. Наконец чаевые даются. Сразу сияние, вроде солнечного, почтительные манеры, всевозможное внимание — все на недолгий период, в конце которого бой ожидает за свои услуги вознаграждения, вымогаемого им регулярно в определенные сроки.
Но что действительно ужасно и не может быть устранено никакой щедростью — это его национальное пристрастие к шпионству. Чем занят он в свободное время, которого у него так много? Он тратит эти минуты на подслушивание и подсматривание за гостями отеля. Он слышал легенды об огромных суммах, уплачиваемых за молчание или за выдачу тайны. Стало быть, здесь может быть денежный интерес, а уж развлечение — наверняка. И потому единственная работа, которую бой-сан выполняет действительно охотно, — это очищать дверь от пыли, полировать ее ручку, подметать порог, вообще все то, что ставит его в непосредственную близость к замочной скважине. Всем виденным и слышанным он обменивается с другими боями, а швейцар или дворецкий — обычно главарь этого осведомительного бюро и всегда в сношениях с полицией.
Прибытие гостей столь замечательных, как Баррингтоны, разумеется, сразу сосредоточило на себе внимание и честолюбивые стремления боев. К тому же рикша рассказал слуге, жена последнего — жене одного из поваров, а тот передал дворецкому, что есть какая-то связь между этими путешественниками и богачами Фудзинами. А бои знали, что такое Фудзинами, подозрительные тайны могли посыпаться как из рога изобилия. Началась игра, самая любопытная из всех, бывших в отеле за многие годы, по крайней мере с тех пор, как жена американского миллионера убежала с китайцем из Сан-Франциско.
Но для Джеффри, рассеявшего их собрание, бои были просто кучкой простодушных маленьких японцев.
Асако лежала на софе, читая. Титина убирала ее волосы. Когда Асако читала — а это случалось нечасто, — она предпочитала книги сентиментальной школы, вроде «Розария», показывающие жизнь через цветные стеклышки, и трагедии, переполненные благородством характеров.
— Я скучала и беспокоилась без вас, — сказала она, — а только что был посетитель. — Она указала на карточку, лежащую на круглом столике, тонкую, с печатной надписью — негравированной — на кремовом картоне.
Джеффри взял ее с улыбкой.
— Продавец редкостей? — спросил он.
Японские буквы были на одной стороне, английские — на другой: «С. Ито. Адвокат.»
— Ито — это адвокат, который выплачивает доход. Видели вы его?
— Нет, я была слишком утомлена. Но он только что ушел. Вы должны были пройти мимо него по лестнице.
Джеффри вспомнил о подвижном джентльмене, который разговаривал с Танакой. Послали за гидом и спросили его, но он ничего не знал. Джентльмен в зеленом просто остановился спросить у него, который час.
Глава VIII
Полукровка
Легкий мотылек;
Даже сидя, движет
Крылышками он.
На следующее утро шел снег и было страшно холодно. Снег в Японии, снег в апреле, снег, падающий на цветущие вишни, что же это за гостеприимная страна?
Снег шел целый день, окутывая молчаливый город. Постоянная тишина — характерная черта Токио. Эта громадная и важная столица всегда молчалива. Единственный постоянный звук на улицах — грохот и треск трамвая. Шум экипажей, лошадей и автомобилей совершенно отсутствует, потому что в качестве животных, служащих для передвижения, лошади обходятся дороже, чем люди, а в 1914 году автомобили были еще новостью. Правда, со времени знаменитой войны всякий богач-выскочка стремился купить себе автомобиль, но состояние дорог, то каменистых, то грязных, не могло ободрять их владельцев, а для тяжелых машин они были и вовсе непроходимы.
Поэтому невероятные тяжести и тюки переносятся руками носильщиков, а товары и продукты вообще сплавляются по темным водным каналам, придающим некоторым частям Токио живописность Венеции. Люди, слишком гордые, чтобы ходить пешком, ездят почти бесшумно в снабженных резиновыми шинами повозочках — рикшах, которые вовсе не старинный и типичный для Востока способ сообщения, как многие думают, а новейшее изобретение и притом английского миссионера по имени Робинсон. Больше всего слышны в городе скрип трамвайных вагонов на главных улицах и постукивание деревянных галош — постоянный раздражающий шум, похожий на падение капель дождя. Но теперь все это заглушилось снегом.
Ни снег, ни какая бы то ни было другая неприятность со стороны природы не могут долго удержать японца дома. Может быть, это потому, что его дом так несолиден и неудобен.
В этот день они, мужчины и женщины, тысячами двигались по улицам, бесцельно, но с видом необходимости, закутанные в серые одежды, закрывая шеи изорванными мехами — трогательным наследством домашней кошки, и пряча головы под огромные зонтики из промасленной бумаги, ставшие в глазах иностранцев символом Японии, гигантские подсолнечники дождливой погоды, огромные цветы, темно-синие, черные или оранжевые, на которых написаны курсивным японским почерком имена и адреса владельцев.
Большинство надело «ашиды» — высокие деревянные галоши, весьма неудобные в смысле соблюдения равновесия, потому что они с помощью деревянных платформ подняты над уровнем мостовой; они придавали фантастический вид этим молчаливо движущимся толпам.
Снег падал, скрывая неприятные мелочи города, его вульгарное обезьянье увлечение американизмом, его грубые рекламы. С другой стороны, настоящая туземная архитектура говорила сама за себя и была более чем когда-либо привлекательной. Чистый белый снег, казалось, окутал все эти миниатюрные совершенства — неровные крыши, балконы, как у швейцарских шале, широкие стены и беседки из камня и деревьев — тесно прилегающим плащом, их естественным зимним одеянием.
Холод и дурная погода удерживали Джеффри и Асако у домашнего очага. Но внутренний комфорт японского отеля очень невелик. Безвкусие общих комнат и ничем не сглаживаемое противоречие стилей в номерах частного пользования гонят всякую мысль о том, чтобы провести приятно день за чтением или писанием писем друзьям на родину о Востоке. Так что в середине первого же отчаянно скучного дня вопрос о визите в посольство решился сам собой.
