Этотъ послѣдній часъ я хотѣлъ провести на воздухѣ; здѣсь было свѣтлѣе, чѣмъ дома: кромѣ того, мнѣ казалось, что на свѣжемъ воздухѣ страданія не такъ сильны. Домой я всегда успѣю притти.
Я поднялъ маленькій камешекъ, обтеръ его рукавомъ и положилъ въ ротъ, чтобы только что-нибудь жевать; но я сидѣлъ не шевелясь, не поворачивая даже глазъ. Люди приходили и уходили, шумъ экипажей, топотъ лошадей, людскіе голоса раздавались въ воздухѣ.
— Однако, не попытать ли заложить пуговицы? Я очень боленъ, мнѣ надо итти домой, а «дядюшка» какъ-разъ по дорогѣ.
Наконецъ я поднялся и потащился, еле волоча ноги, по улицамъ. Голова моя горѣла какъ въ лихорадкѣ, и я торопился по мѣрѣ силъ.
Мнѣ снова приходилось итти мимо пекарни, гдѣ былъ выставленъ хлѣбъ.
— Нѣтъ, мы здѣсь не остановимся, — сказалъ я себѣ съ напускной важностью. А что, если я войду и попрошу кусокъ хлѣба? Мимолетная, молніеносная мысль! Нѣтъ! — прошепталъ я и покачалъ головой. Я пошелъ дальше.
Въ дверяхъ пассажа стояла влюбленная парочка и шушукаласъ; далѣе изъ окна выглянула молодая дѣвушка. Я шелъ медленно, стараясь дѣлать видъ, какъ-будто что-то обдумываю. Дѣвушка вышла на улицу.
— Что съ тобой, старикъ? Боленъ? И что у тебя за рожа! — съ этими словами дѣвушка быстро убѣжала.
Я остановился. Вѣроятно, я очень отощалъ и глаза вылѣзаютъ изъ орбитъ. Какой у меня долженъ быть видъ! Быть живымъ и походить на мертвеца, вотъ какую штуку сыгралъ со мной голодъ. И въ послѣдній разъ во мнѣ вспыхнуло бѣшенство и пробѣжало по всѣму тѣлу. И что у тебя за рожа! А у меня голова на плечахъ, подобной которой надо еще поискать, и кулаки, да проститъ мнѣ Господь, которыми я могъ бы истолочь въ порошокъ любого носильщика. И при всемъ этомъ я долженъ умирать съ голоду въ Христіаніи. Былъ ли въ этомъ какой-нибудь смыслъ?
День и ночь я работалъ какъ волъ, глаза свои проглядѣлъ на книгахъ, изнурилъ голодомъ свой разсудокъ — и для какого чорта! Даже уличныя дѣвчонки смѣются надо мной. Но теперь довольно! — понимаешь ли ты? — довольно, чортъ возьми.
Въ припадкѣ нараставшаго бѣшенства, скрежеща зубами, сознавая свое безсиліе, плача и ругаясь, я побрелъ дальше, не оглядываясь на прохожихъ. Я снова началъ мучить себя, ударялся головой о фонарные столбы, накалывалъ руки о гвозди, кусалъ языкъ, когда онъ говорилъ несвязно, и хохоталъ какъ бѣшеный каждый разъ, когда причинялъ себѣ боль.
— Но что же мнѣ теперь дѣлать? — спросилъ я себя, наконецъ. И, топнувъ два раза ногой, я повторилъ:- Что же мнѣ дѣлать?
Въ это время мимо меня проходитъ какой-то господинъ и говоритъ мнѣ со смѣхомъ:
— Пойди въ сумасшедшій домъ.
Я посмотрѣлъ ему вслѣдъ. То былъ одинъ изъ извѣстныхъ дамскихъ докторовъ, по прозвищу «герцогъ».
Даже онъ не понималъ моего состоянія, человѣкъ, котораго я зналъ, чью руку я пожималъ. Я успокоился. Да, я схожу съ ума, онъ правъ. Я чувствую, какъ безуміе разливается у меня по жиламъ, приливаетъ къ моему мозгу. Такимъ образомъ всѣ это должно кончиться. Да, да! Я снова продолжалъ свой медленный, грустный путь. Тамъ я найду, наконецъ, мирный пріютъ.
Вдругъ я остановился. «Но меня вѣдь не запрутъ! — говорю я, — нѣтъ, этого не будетъ!» Отъ страха я говорилъ хриплымъ голосомъ. Я просилъ, молилъ, чтобы меня не запирали. Я опять тогда попаду въ ратушу, въ темную камеру, безъ малѣйшаго луча свѣта. Нѣтъ, ни за что. Есть еще исходъ, нужно только найти его. Надо подумать, времени у меня довольно. Я буду ходить изъ дома въ домъ, да вотъ, напримѣръ, нотный торговецъ Эйслеръ? Я еще не былъ у него. Онъ посовѣтуетъ мнѣ что нибудь. Я чуть не плакалъ отъ умиленія. Только бы не быть запертымъ.
Эйслеръ? Можетъ быть, это было указаніе свыше? Это имя вспомнилось мнѣ случайно, и живетъ онъ такъ далеко. Тѣмъ не менѣе я отыщу его; я буду итти медленно и тѣмъ временемъ немного успокоюсь. Я зналъ дорогу; въ былое время я часто бывалъ у него и закупалъ много нотъ. Могу ли я попросить у него полкроны! Но это можетъ затруднить его, лучше попрошу у него цѣлую.
Я вошелъ въ лавку и спросилъ хозяина; мнѣ указали на его конторку; тамъ сидѣлъ человѣкъ, одѣтый по послѣдней модѣ, и просматривалъ счета.
Я пробормоталъ извиненіе и изложилъ свою просьбу. Будучи вынужденнымъ обстоятельствами обратиться къ нему… на самое короткое время… Какъ только я получу гонораръ за мою газетную статью… Онъ окажетъ мнѣ этимъ сущее благодѣяніе.
Еще не успѣлъ я докончить, какъ онъ повернулся къ конторкѣ и продолжалъ свою работу.
Когда я замолчалъ, онъ покосился на меня, покачалъ своей красивой головой и сказалъ: «Нѣтъ». Только нѣтъ. Ни объясненій, ни лишнихъ словъ, ничего.
Мои колѣни тряслись, я долженъ былъ опереться о шкапчикъ. Я еще разъ попробую. Почему мнѣ пришло на память именно его имя? Я почувствовалъ колотье въ лѣвомъ боку и облился потомъ. — Гм… Обстоятельства мои очень плохи и, къ сожалѣнію, я совсѣмъ боленъ, — сказалъ я; я смогу вамъ, навѣрное, возвратить это черезъ нѣсколько дней. — Неужели онъ не будетъ настолько добръ?
— Отчего вы, любезнѣйшій, обращаетесь именно ко мнѣ? — спросилъ онъ. — Вы ко мнѣ пришли съ улицы, вы мнѣ совершенно незнакомы, ступайте въ редакцію, гдѣ васъ знаютъ.
— Только хоть на этотъ вечеръ, — сказалъ я, — редакція уже заперта, а я такъ страшно голоденъ.
Онъ продолжалъ качать головой, качалъ ею даже тогда, когда я уже взялся за дверную ручку.
— Прощайте, — сказалъ я.
«Значитъ, не было указанія свыше», подумалъ я и горько улыбнулся. Я потащился обратно изъ одного квартала въ другой, садясь по временамъ отдыхать на лѣстницѣ. Только бы меня не заперли. Страхъ передъ заключеніемъ преслѣдовалъ меня все время и не давалъ мнѣ покоя. Каждый разъ, какъ я видѣлъ на своемъ пути городового, я старался проскользнуть незамѣтно въ переулокъ, чтобы избѣгнуть съ нимъ встрѣчи.
— Ну-съ, отсчитаемъ теперь сто шаговъ, — сказалъ я, — и попытаемъ cчастья. Должно же когда-нибудь мнѣ повезти…
То была маленькая торговля шерстью, въ которой я никогда не былъ раньше. Одинъ человѣкъ стоялъ за прилавкомъ, въ глубинѣ комнаты — контора съ фарфоровой дощечкой съ надписью на дверяхъ и длинные ряды запакованныхъ ящиковъ. Я подождалъ ухода послѣдней покупательницы, молоденькой дамы, съ ямочками на щекахъ. — Какая хорошенькая! Я не пытался даже произнести на нее впечатлѣніе со своей булавкой на пиджакѣ и отвернулся, едва удержавъ рыданіе.
— Что вамъ угодно? — спросилъ приказчикъ.
— Хозяинъ дома? — спросилъ я.
— Въ настоящее время онъ путешествуетъ въ горахъ, въ Іотунгейменѣ,- сказалъ онъ; — у васъ къ нему дѣло?
— Я хочу попросить у него нѣсколько ёръ на ѣду, — сказалъ я, силясь улыбнуться, — я голодаю, и у меня нѣтъ ни гроша.
— Значитъ, вы такъ же богаты, какъ и я, — возразилъ тотъ, приводя въ порядокъ пакеты съ шерстью.
— О, не отталкивайте меня, не дѣлайте этого, — сказалъ я и почувствовалъ, какъ я весь похолодѣлъ. — Я умираю съ голоду, вотъ уже нѣсколько дней, какъ я ничего не ѣлъ.
Съ серьезнымъ лицомъ, не говоря ни слова, онъ началъ выворачивать одинъ карманъ за другимъ. Можетъ-быть я ему не вѣрю?
— Только пять ёръ! Черезъ нѣсколько дней я принесу вамъ за это десять.
— Другъ мой любезный, ужъ не хотите ли вы заставить меня обобрать для васъ кассу? — спросилъ онъ нетерпѣливо.
— Да, сказалъ я, — да, возьмите 5 ёръ изъ кассы.
— Не на того напали, — сказалъ онъ и прибавилъ:- больше намъ не о чемъ говорить.
Умирая съ голоду и сгорая отъ стыда, я вышелъ изъ лавки. Изъ-за жалкой кости я особачился и все-таки не добился ея! Нѣтъ, долженъ же настать всему этому конецъ. Это зашло слишкомъ далеко. Столько лѣтъ я выдерживалъ съ гордостью всѣ испытанія, — твердо переносилъ не одинъ тяжелый часъ, а теперь я дошелъ до низкаго нищенства. Этотъ день запятналъ меня навсегда. Я не погнушался плакать передъ торгашами. И къ чему все это привело? Нѣтъ, меня тошнитъ отъ отвращенія къ самому себѣ! Да, да, пора положить всему этому конецъ! Однако, что, если запрутъ мои ворота? Мнѣ нужно поторапливаться, если я не хочу провести ночь въ ратушѣ…
Мысль эта поддержала мои силы: я не хочу спать въ ратушѣ. Слава Богу, на башнѣ Спасителя только 7 часовъ. У меня еще 3 часа впереди. А какъ я испугался.
«Я все, все испробовалъ, я сдѣлалъ все, что могъ, и въ продолженіе цѣлаго дня мнѣ ни разу не повезло. Если я разскажу это, никто мнѣ не повѣритъ, а если запишу, будутъ говорить, что это выдумано. Да, да, дѣлать было нечего; теперь прежде всего не нужно ходить и стараться растрогать кого-нибудь. Фу! Меня просто тошнитъ, увѣряю тебя, мой другъ, ты мнѣ, благодаря этому, просто противенъ! Разъ исчезла надежда, то уже навсегда. А не могъ бы я украсть горсточку овса въ конюшнѣ?» Мнѣ немного полегчало.
Я двинулся черепашьимъ шагомъ домой. Къ счастью, я почувствовалъ впервые въ этотъ день жажду и пошелъ отыскивать мѣстечко, гдѣ бы могъ напиться. Отъ базара я отошелъ слишкомъ далеко, а въ частный домъ я не хотѣлъ заходить, можетъ быть подождать, пока я дойду до дому? Это будетъ не позже, чѣмъ черезъ четверть часа. Потомъ неизвѣстно, удержитъ ли мой желудокъ глотокъ воды и не станетъ ли мнѣ отъ него хуже.
