Возможно, над ним тяготел некий рок, потому что любая человеческая близость, ведомая ему и доступная, неукоснительно оказывалась основанной на лжи и сопрягалась с обманом. Так и отец обманул Хавьера, сделав его невольным орудием гибели собственной матери. Но каким образом могла произойти с Якобом столь быстрая перемена? Душу Фалькона раздирали подозрения. Почему? Про себя он вновь проигрывал их встречу во всех подробностях и нюансах, минута за минутой, кадр за кадром, как в киноленте.
Начиная с прически, тоже вызвавшей подозрение. Или подозрения явились потом? Якоб всегда так холил свою пышную шевелюру. А может быть, он просто разыгрывал роль? А еще до бритой его головы подозрительной Фалькону показалась квартира. Но он не задал никаких вопросов. Чья это квартира? Это придется выяснить самому. Фалькон позвонил старинному своему приятелю по общей следственной работе в Мадриде, которого застал в баре по пути домой. Фалькон продиктовал ему адрес и попросил никому ни о чем не рассказывать. Имя и адрес владельца следовало скрывать от всех; докладывать же надлежало Фалькону лично, не оставляя ни записей, ни сообщений.
— Я даже и вопросов никаких задавать не стану, — заверил его друг, предупредив, что начать действовать он сможет только с понедельника.
В кромешной тьме за окном зажглись и метнулись в сторону головные фары. Напротив, через проход, кто-то не сводил с него глаз. Фалькон поднялся и, пройдя по вагонам, зашел в бар, где заказал себе пива. Что-нибудь еще? Вытащив записную книжку, он стал набрасывать туда свои отрывочные соображения. Доверие. Якоб постоянно напирал на то, как он ему доверяет. Ему единственному. «Я всегда выделял тебя из числа прочих». Вот когда его впервые охватило недоверие и он усомнился в надежности Якоба. «Ты единственный, кому я могу довериться. С кем могу говорить». Не от этих ли слов в сознание ворвалась безобразная мысль: не есть ли это попытка манипулирования? Фалькон припомнил собственный вопрос: «Чье же это влияние?» И пожатие плечами, которое было ему ответом. Возможно ли чье-то давление на Якоба? Ему стало известно, что МИБГ не одобряет его тесной дружбы со старшим инспектором. Может быть, они решили помешать этой дружбе и использовали для этого юного Абдуллу?
Он все писал и писал. План по спасению. План еще отсутствует, однако Якоб уже хочет втянуть в него Фалькона. Зачем? «Ты мой друг. Ты втянул меня во все это». Он тут же сослался на его вину. Он хотел, чтобы Фалькон чувствовал себя виноватым. А потом — эта воображаемая картина собственной гибели. Не переусердствовал ли он в жалости к себе самому? И наконец, эта нелепая ошибка. Якоб вдруг проговаривается, что виделся с Абдуллой в лагере. Случайна ли эта оговорка? На Якоба давят. Отсюда стресс, им испытываемый, а также возможные ошибки и случайно вырвавшиеся слова.
Он захлопнул книжку, отхлебнул пива, пытаясь загнать внутрь неопределенное, неизвестно откуда взявшееся беспокойство, которое ощущал. Как описать то, что чувствуешь, заподозрив, что твой брат хитрит с тобой и хочет обвести тебя вокруг пальца? Нет таких слов. А ведь случай не такой уж редкий, наверняка изобретены слова для описания. Разве испокон веков нас не предают самые близкие? И что при этом чувствует жертва? Американцы говорят «выжать и выбросить». Неплохо: ощущение и вправду такое, что тебя выжали как лимон, высосали из тебя все соки, все жизненные силы.
Он вытащил мобильник, не для обычного для пассажиров обмена ничего не значащими словами, а лишь затем, чтобы услышать голос человека, которому он безусловно доверял. Он набрал номер Консуэло. Ответил ее младший сынишка — восьмилетний Дарио.
— Hola, Дарио, как поживаешь? — сказал Фалькон.
— Ха-а-ви! — вскричал Дарио. — Мама, мама, это Хави!
— Тащи телефон в кухню! — распорядилась Консуэло.
— Как ты? У тебя все в порядке, Дарио? — спросил Фалькон.
— У меня все в порядке, Хави. А ты где? Ты же у нас должен был быть. Мама ждет и дождаться не может!
— Неси сюда телефон, Дарио!
Фалькон услышал торопливые шаги мальчика по коридору. Телефон был передан из рук в руки.
— Не подумай только, что я сижу здесь и тоскую, как влюбленная девчонка, — сказала Консуэло. — Это Дарио не терпится, чтобы ты наконец явился.
— Я в AVE и еду.
— Он отказывается идти спать до твоего приезда, а завтра нам в магазин надо. Новые футбольные бутсы покупать.
— Мне до тебя еще повидать кое-кого придется, — сказал Фалькон. — Так что буду я уже за полночь.
— Может быть, нам будет лучше пойти куда-нибудь поужинать, — сказала Консуэло. — Мальчику действительно пора в постель. Я отведу его к соседям. Он влюблен в их шестнадцатилетнюю дочку. А мы с тобой куда-нибудь отправимся, Хавьер.
— Передай ему, что утром мы с ним устроим футбол в саду.
Секундная заминка.
— Думаешь, сегодня ночью тебе подфартит? — поддразнила она его.
О том, чтобы остаться на ночь, речи не было. Это было одно из условий новых их отношений — ничего заранее не планировать.
— Я на это надеялся, — сказал он. — Возносил молитвы Святой Деве, чтобы подфартило.
Новая заминка.
— Хорошо, я передам Дарио то, что ты просил, — сказала Консуэло. — Только, дав такое обещание, будь готов, что уже в восемь утра от тебя потребуют встать и пулять ногой мячик!
— Где мы встретимся?
Она ответила, что обо всем позаботится сама, а ему только и надо, что найти ее в баре «Ла-Эслава» на площади Сан-Лоренсо, откуда они и отправятся.
Беспокойство отпустило его, и он даже почувствовал себя чуть ли не семейным человеком. Два старших сына Консуэло, Рикардо и Матиас, мало им интересовались в силу их возраста — двенадцать и четырнадцать. А Дарио, видимо, все еще мечтал об отце. Отношение ребенка еще больше сблизило его с Консуэло. Фалькон видел, что он нравится мальчику, хотя Консуэло и отказывалась в этом признаться, Дарио — ее любимчик. Ребенок придавал легкость их непростым отношениям и серьезным планам, привнося в них оттенок непринужденности.
С мыслью об этом он задремал.
Проснулся он, когда поезд уже стоял на вокзале Санта-Хуста, а пассажиры, шаркая, покидали вагон. Только что пробило 11.30. Выйдя из вокзала, он направился на улицу Иньеста. Фалькон хотел лишить Марису спокойного сна известием, что после их дневной беседы последовал анонимный звонок, но угроза не испугала его.
Паркуясь за церковью Санта-Исабель, он увидел в ее мансарде свет, освещавший растения на верхнем балконе. Он позвонил.
— Спускаюсь, — отвечала она.
— Это старший инспектор Хавьер Фалькон, — сказал он.
— Зачем вы здесь? — раздраженно бросила она. — Я ухожу!
— Мы могли бы и на улице переговорить. Если вы не возражаете.
Она открыла дверь, и он поднялся к ней на этаж. Впуская его, Мариса одновременно защелкнула мобильник с таким видом, словно приход Фалькона заставил ее просить кавалера явиться попозже, чтобы не встретиться с полицией.
— Вы не на праздник собрались? — спросил Фалькон, заметивший и ее нарядное платье бирюзового цвета, и распущенные по плечам медно-рыжие волосы, и золотые серьги, и переизбыток золотых и серебряных браслетов, и запах дорогих духов.
— На вернисаж и последующий банкет.
Она прикрыла за ним дверь. В движениях ее рук ощущалась какая-то принужденность. Браслеты сердито позвякивали. Сесть она его не пригласила.
— По-моему, днем мы достаточно поговорили, — сказала она. — Вы отняли у меня целый час рабочего времени, а сейчас еще покушаетесь на мой отдых.
— Мне днем звонил один ваш друг.
— Мой друг?
— И порекомендовал мне не совать нос в то, что меня не касается.
Ее губы чуть приоткрылись, но из них не вырвалось ни звука.
— И было это вскоре после нашего разговора, — сказал Фалькон, — когда я ехал в Мадрид на встречу еще с одним вашим другом.
— В Мадриде у меня нет друзей.
— Ну а старший инспектор Луис Зоррита?
— Вы что-то путаете, — сказала Мариса, слегка приободрившись. — Он мне никакой не друг.
— Но его, как и меня, чрезвычайно интересует произошедшая с вами история, — сказал Фалькон, — и он разрешил мне копаться в ней столько, сколько мне заблагорассудится.
— Да что такое вы говорите! — Лицо Марисы вспыхнуло яростью. — Какая история? Что вы имеете в виду?
— У всех у нас есть свои истории, — сказал Фалькон. — И все мы толкуем их так или иначе применительно к обстоятельствам, выдвигая те или иные версии. С помощью одной версии вашей истории Эстебан Кальдерон был упрятан за решетку. Теперь же мы собираемся выяснить истинный ход событий, и нас интересует, какую роль в них сыграли вы.
Броня ее красоты, ее гибкой, упрятанной в бирюзовый чехол сексуальности оказалась пробитой. Он почувствовал ее волнение, вспыхнувшее в ней беспокойство. В глубине больших карих глаз появилось выражение неуверенности. Всё — дело сделано. Пора уходить.
