рыбак. Бывают среди взрослых такие козлы, которых хлебом не корми, а дай на кого-нибудь наорать, прогнать откуда-нибудь и вообще продемонстрировать свое превосходство…
Шагая по шпалам, они вошли в запретную зону. Здесь Витька, как всегда, почувствовал себя как-то неуютно, словно в него со всех сторон и вправду целились невидимые охранники. Мишка испытывал схожие чувства, хотя, наверное, не признался бы в этом даже под пыткой. Но ничего не происходило, и страх, как обычно, пошел на убыль. Он исчез совсем, когда круглые насыпные холмы с капонирами остались позади, открыв взгляду откос противоположного берега и серую гладь речной воды, сквозь которую, как сквозь коричневое бутылочное стекло, смутно просвечивал белый песок отмелей. На реке, само собой, никого не было, да друзей это на самом деле и не интересовало. Просто Мишку всегда тянуло на этот мост, как будто ему тут было медом намазано, а Витька не имел ничего против: не все ли равно, где прогуливать уроки?
Заметив на краю насыпи кое-что интересное, Витька нагнулся и поднял железнодорожный костыль – рыжий от ржавчины, слегка искривленный, заостренный на конце, как кинжал, увесистый и длинный.
– Секи, Миха, – окликнул он приятеля и сделал выпад костылем, вонзив его в грудь воображаемого противника. – Мой меч – твоя голова с плеч!
– Говно это, а не меч, – равнодушно сообщил Мишка, в голове которого молнией блеснула гениальная идея.
Витька повертел костыль в руках. Да, конечно, чтобы хоть на время принять этот толстенный четырехгранный гвоздь за меч или хотя бы за нож, нужно было хорошенько напрячь воображение. Вот если бы он был плоский…
– Вообще, штука хорошая, – вторя его мыслям, сказал Мишка. – Вот если бы его расплющить…
В его голосе теперь явственно звучала подозрительная вкрадчивость, которой простодушный Витька, как всегда, не заметил. Он вообще ничего не замечал вокруг, обдумывая новую идею: расплющить…
Витька смотрел на отливающий голубизной рельс, а Мишка, пряча улыбку в уголках широкого ехидного рта, наблюдал за дружком. Он сам направил мысли приятеля в нужное русло и теперь мог читать их, как газету. Да оно и немудрено: мальчишки, растущие в двух шагах от железной дороги, считают насыпь и рельсы продолжением своего двора и чувствуют себя здесь как дома. Если, скажем, положить на рельс перед идущим поездом кусок щебня, тот взорвется под колесом, как петарда. Если вместо камня положить монетку, она превратится в тонюсенький блин, из гвоздя таким манером ничего не стоит соорудить отвертку или перочинный ножик… Правда, костыль – это не монетка и не гвоздь. Мишкин брательник, тот самый, что служил в десанте и набрался там всякой воинской премудрости, однажды по пьяному делу взялся делиться этой премудростью с Мишкой. Трезвый он бы ему такого нипочем не сказал, это факт, потому что сам вырос в поселке и отлично знал, в какие игры играет станционная шпана.
Так вот, как всякий нормальный десантник, Мишкин брательник прошел краткий курс диверсионной подготовки. Их там учили подкладывать взрывчатку, душить часовых проволокой, устраивать короткие замыкания на высоковольтных линиях и учинять в тылу противника всякие другие пакости при помощи всего, что под руку подвернется. И насчет железнодорожного костыля, каким рельсы приколачивают к шпалам, брательник ясно сказал: если эту вот хреновину правильно разместить на рельсе, тебе никакая взрывчатка не понадобится…
Мишка тогда, честно говоря, решил, что брательник просто перебрал самогонки. Что такое костыль и что такое тепловоз? Разве можно сравнивать?
Он снова посмотрел на Витьку. Витька посмотрел на костыль, потом снова на рельс и наконец перевел взгляд на Мишку. Это был отличный случай проверить, правду ли говорил тогда брат. Мишка не думал, что может произойти что-то по-настоящему плохое. С какой радости? Чего только они с Витькой и другими пацанами не вытворяли на дороге и что из этого вышло? Да ничего! Потому что тепловоз – это такая махина, которую с рельсов и трактором не свернешь.
Мишка Ежов в свои четырнадцать лет еще не вышел из того состояния, в котором окружающие кажутся нам не живыми людьми, а просто изображениями, статистами, картонными фигурками, наделенными способностью двигаться и говорить. В большей или меньшей степени этому заблуждению подвержены все люди от мала до велика, просто взрослые, зажатые со всех сторон рамками писаных и неписаных законов, умеют скрывать то, чего дети даже не стесняются: своя рубашка ближе к телу, а на окружающих плевать, потому что – ну, кто они такие?
Поэтому, видя колебания приятеля, Мишка молча опустился на корточки и положил ладонь на гладкий, холодный, слегка влажный рельс. Рельс едва ощутимо вибрировал – где-то далеко, еще невидимый, шел тяжелый грузовой состав. «А если пассажирский?» – промелькнула у него в голове неожиданно трезвая, взрослая мысль. «А, ерунда, – легкомысленно отмахнулся от этого неудобного вопроса Мишка Ежов. – Ничего не случится. А если что, костыль убрать всегда успеем…»
– Ну, чего там? – нетерпеливо спросил Витька.
– Идет, – сказал Мишка. – Давай клади. Да не так, баран ты криворукий! Вот как надо, гляди!
Отобрав у приятеля увесистую железяку, Мишка пристроил ее на рельсе – именно так, как учил, вернувшись из армии и на радостях упившись до белых лошадей, брат-десантник.
Убедившись, что костыль лежит как надо и не свалится, друзья сбежали с насыпи и залегли в высокой траве, дожидаясь поезда.
* * *
Мамед Аскеров действительно дал маху, торопясь поскорее убраться как можно дальше от бешеного миротворца. Когда Железный Мамед обнаружил свою ошибку, было уже поздно и осталось только молить Аллаха о том, чтобы он в безграничной милости своей даровал старому воину быструю, легкую смерть.
Мамед Аскеров был старый воин, взявшийся за оружие еще при покойном генерале Дудаеве. Война – дело тяжелое, хлопотное, кровавое, а сплошь и рядом еще и очень грязное. Поэтому тот, кто на протяжении десятилетий занимается данной работой на такой сравнительно небольшой территории, как Кавказ, неминуемо наживает множество врагов. А поскольку речь идет не о средней полосе России, Йоркшире или, не к ночи будь помянута, Калифорнии, а все-таки и именно о Кавказе, то это не просто враги, а враги кровные, и вендетта в их исполнении повергла бы в трепет даже самого воинственного и бесстрашного сицилийца.
Все началось, как это часто случается на войне, из-за сущего пустяка. Случилось так – к слову, не в первый
