Многие заметки папы были напечатаны, и я с гордостью и трепетом хранила вырезки из газет и журналов, которые привезла с собой и вклеила в его потрепанную записную книжку, где он писал простым карандашом. Часто что-то правил. Вычеркивал. Задавал вопросы сам себе и, видимо, не всегда находил ответы.
Я знала наизусть каждую строчку, каждую завитушку в каждом слове, но снова с трепетом и неутихающей душевной болью открыла блокнот размером с небольшую книгу, чтобы отыскать то, что занимало мои мысли.
Папа писал эти легенды о Туунбаке.
И я была совершенно уверена в том, что он упоминал демона с красными глазами.
Отыскав нужную страницу и укрыв ноги пледом, поскольку эта спальня не отапливалась, я читала, не обращая внимания, как при этом дрожат мои пальцы.
«…Имя чудища, Туунбак, означает «злой дух», а его прототипами можно считать мифических гигантских медведей — нанурлука и десятилапого кукувеака. Чудовище было тупилеком — злым духом, сброшенным, по поверьям эскимосов, богами на Землю. Злой дух принял образ Туунбака, огромного белого зверя, и охотился на людей. Эскимосы пытались сражаться с ним, но все было бесполезно. Сотни охотников были убиты. Иногда Туунбак глумился над семьями погибших, возвращая части мертвых тел – порой оставляя головы, руки, ноги и туловища сразу нескольких охотников сваленными в одну кучу, чтобы родственники не смогли даже провести погребальный обряд должным образом. Потом шаманы поняли, что общаться с ним могли только особые люди, обладавшие телепатическими способностями. При этом они не должны были разговаривать с другими людьми (Туунбак вырывал у них язык). Шаманы стали искать и воспитывать таких людей. С их помощью эскимосы смогли договориться с Туунбаком, пообещав не заходить в его владения и приносить ему еду и жертвы по особенному знаку на небе – красной полосе по время Северного сияния…»
Я не смогла сдержать дрожи, даже несмотря на то, что уже читала этот отрывок.
Страшно было понимать, что легенды не лгали.
Скоро в спальню заглянула Инира, давая понять, что теперь мы остались с ней одни в доме, а значит, я была спасена от расспросов и пронзительных взглядов, которые едва ли могла бы вынести.
– …я тоже не знаю, почему он не убил меня, – прошептала я подруге, когда та забралась на кровать рядом и скользнула под плед тоже, крепко обнимая меня в ответ.
– Не думай об этом, Алу. Духи спасли твою жизнь!
– Не могу не думать, ила… Я чувствую его, понимаешь? – мой голос дрогнул, когда я впервые решилась сказать об этом подруге, боясь, что даже она посчитает меня сумасшедшей. – Я не могу этого ни принять, ни объяснить, но каждое его появление рядом я ощущала нутром как-то по-особенному.
Инира тяжело сглотнула и не нашлась, что ответить на мое жуткое откровение. Только обняла меня сильнее и долго молчала, прежде чем выдохнуть:
– Он не только тебя не тронул. Но и одного из охотников.
Сердце забилось чаще от услышанного, и в голове отчетливо прозвучали мои слова, которые я прошептала демону, когда тот был готов растоптать и Самира: «Не губи его…»
Значит, послушал?
Сделал, как я попросила?
Просто немыслимо!
– Мужчина с арабской внешностью?
– Да.
– С ним все в порядке?
– Его оставили в шатре у повитухи. Хант сказал, что если отвезти сразу в больницу, то будет много вопросов, а он не готов отвечать на них и ему нужно время. Но старуха сказала, что угрозы для жизни мужчины нет. Он получил сильный удар по голове и поэтому потерял сознание. К утру обещает, что он придет в себя.
Я только быстро кивнула в ответ и снова задумалась о том, что произошло.
Обычно говорят, что ночь забирает все мысли и печали, а новое утро должно принести облегчение.
Так было всегда и со мной.
Но только не в этот раз.
Инуиты были испуганы произошедшим.
Поселение было слишком маленьким и сплоченным, чтобы можно было скрыть смертельные страшные увечья, которые получили чужие охотники.
Женщины молились в своих небольших домах, чтобы духи отвели от деревни беду, а мужчины решили нести дозор и охранять деревню.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Ни о какой охоте не было и речи.
Они просто боялись уходить достаточно далеко от поселения.
Но в моей душе росло все больше и больше сомнений… все больше и больше вопросов, ответить на которые я могла, только встретив его снова.
Его.
Туунбака.
Проведя ночь без сна в обнимку с сопящей Дочей, наутро я первым делом отправилась навестить Самира.
Может, я была не права, но он казался мне хорошим человеком.
По крайней мере он не был бездушно агрессивным и принимал каждое мое слово к сердцу.
Страшно было бы представить, что случилось, если бы он не вмешался и не спас тем самым жизнь одного белого медведя.
Одно я только не понимала – как он в принципе оказался в этой сомнительной компании, которая приехала лишь для того, чтобы пострелять в животных.
Доча следовала за мной, останавливаясь и иногда отставая по дороге, потому что каждый проходящий мимо инуит обязательно тискал ее, обнимал и кормил тем, что только было съестного в карманах.
Никто не боялся медведицу. Все ее обожали и были готовы делить кров и еду с хищницей, лишний раз доказывая, насколько чистыми и бескорыстными были инуиты.
– Он очнулся, – прохрипела старушка-повитуха, тоже не упустив случая приобнять Дочу, которую когда-то она так же спасла своими умениями и силой воли, что могли бы позавидовать даже мужчины-охотники. – Можешь войти, Алу.
– Спасибо. С ним все в порядке?
– Да. Через пару дней поправится окончательно.
– Хорошо. Я рада этому.
Когда я осторожно вошла в шатер повитухи, в котором всегда было влажно, тепло и непривычно пахло травами, Самир лежал на шкурах и не выглядел испуганным или хотя бы удивленным от всего происходящего вокруг.
Он улыбнулся мне, и единственное, что заставило его черные брови приподняться, – это Доча, которая протиснулась за мной и вошла тоже.
– Медведица не опасна, – быстро проговорила я, положив ладонь на широкую мохнатую спину и потрепав ее по шерсти, на что она довольно заурчала, тут же подставляя уши и требуя еще больше излюбленной ласки. – Доча живет среди людей практически с рождения, и не было ни единого раза, чтобы она попыталась на кого-то напасть или обидеть.
В темных глазах Самира появился восторг, с которым он подался вперед, рассматривая медведицу с удивлением и явным удовольствием.
– Я могу погладить ее тоже?
– Да. Вполне.
Я подошла ближе к нему и села на шкуры, отчего Доча прошлепала за мной и радостно увалилась рядом, растянувшись на полу, словно очень большая кошка.
– Красавица! – с дрожью нескрываемого восторга выдохнул мужчина, не боясь касаться хищника. – Она словно ангел!
Он гладил ее, водил руками, словно рисуя на белой шерсти какие-то рисунки, и смеялся, совершенно очарованный и довольный, когда Доча нюхала его руки и фыркала, подставляя большую морду с черной влажной пипкой носа.
– Она просто невероятная!
– Это так, – кивнула я, с улыбкой наблюдая, как взрослый мужчина играл с медведем, испытывая от этого самую настоящую радость, и потому выглядел словно ребенок.
– Что с ее лапой? Это сделали люди? – нахмурился Самир, когда увидел, что у медведицы отсутствует одна из задних лап.
– Да. Такие же охотники, как те, с которыми прибыл ты, – я положила ладонь на морду разомлевшей Дочи, в тысячный раз содрогнувшись от этих воспоминаний. – Белые медведи не ложатся спать в берлоги с наступлением зимы. Прячутся только беременные медведицы, чтобы спокойно родить и обеспечить безопасность своего потомства до весны. Охотники вытравили медведицу раньше времени. Убили ее. И просто переехали Дочу, когда та пыталась бежать за своей умершей матерью…
Самир нахмурился и долго молчал, только гладил Дочу, которая даже после такого жуткого потрясения детства не перестала верить людям. И иногда мне казалось, что зря.
– Это было два года назад?
