— Имеется приказ, — монотонным голосом сказал чтец, — то есть нелепое и возмутительное распоряжение того же Восточного Царя. Предлагается населению вывесить на воротах иероглиф «шунь», обозначающий повиновение, изгнать всех буддийских духовных лиц, проживающих в храмах, и переселить их туда, где живут бедняки…
— Однако, — сказал генерал-ревизор, странно дергая головой, — этот вождь разбойников распоряжается в Нанкине, как будто он уже здесь! А кто приложил печать к этой бумаге?
— Печати нет, — сокрушенно ответил чтец, — но написано: «Внимание и повиновение!»
— Мы примем меры, — величественно объявил генерал-ревизор. — Завтра мы соберем всех гражданских и военных чиновников на совет. Необходимо положить конец проделкам злокозненных бандитов!
Совет был назначен на утро следующего дня. Но, когда военные и гражданские чиновники собрались на совет, выяснилось, что генерал-ревизора Ян Вэнь-дина в городе нет. Еще до того, как был дан сигнал к открытию городских ворот, он с домочадцами и семейными ценностями покинул Нанкин и принял решение направиться на восток, в город Чжэньцзян. Чиновникам пришлось заняться спасением Нанкина без генерал-ревизора.
Река действительно расцвела, как весенний сад, хотя была еще зима. Флот тайпинских кораблей, отчаливших от Ханькоу, расцветил всю ширину Янцзы пестрыми пятнами — красными, оранжевыми, розовыми, черными. Это были паруса джонок. Около полумиллиона вооруженных повстанцев плыло вниз по реке. Впереди шла джонка Небесного Царя, украшенная на носу большими желтыми знаменами с позолоченной головой дракона. За ним двигались джонки Восточного Царя Ян Сю-цина и Северного Царя Вэй Чан-хоя. А дальше тысячи парусов почти скрыли течение реки. Казалось, что по Янцзы движется длинный плавучий остров, весь заросший цветами. Джонки шли строем, повинуясь сигналам труб и барабанов. По северному и южному берегам продвигались сухопутные войска. Такого огромного похода еще не видел Китай. И вся эта масса восставшего народа, как грозовое облако, шла к Нанкину, и города по течению Янцзы сдавались один за другим.
Глашатаи громко читали с помостов воззвание Восточного Царя:
«…Я предал смерти хищных вельмож и развращенных чиновников, но не тронул ни одного человека из народа, так что все могут заботиться о своих семьях и заниматься своим делом без тревоги и страха. Предлагающий товар да будет принят, и путешественник да будет спокоен в дороге…»
Солнце светило уже по-весеннему. Великую флотилию тайпинов встречали толпы народа в праздничных платьях. Звуки труб, гул литавр и щелканье хлопушек распугивали птиц, и над рекой с гомоном проносились птичьи стаи.
По берегам продвигались тайпинские отряды, и ружейные выстрелы слышны были более отчетливо, когда горы сужались с двух сторон. Миновали «Расщепленный холм», где скалы снова сжали реку каменной хваткой. Склоны были покрыты зарослями дикого чайного куста, скрывавшего за собой разработки известняка. В каменоломнях никого не осталось: рабочие присоединились к армии.
Сплошь и рядом на фоне ярко-голубого неба вырастали на холме стройные очертания многоэтажной храмовой башни — а их на Янцзы несколько сотен — с изъеденными водой и ветром старинными каменными фигурами. Деревень часто нельзя было заметить издали: они скрывались между холмами. Видны были только тростниковые хижины рыбаков и их сложные приспособления для рыбной ловли.
«Сын моря» Янцзы то прорывается между громадными желтыми и черными скалами, то разливается во всю ширь озерами, усыпанными низко лежащими островами. Высокий тростник колышется над этими островами, и флаги тайпинских разведчиков смело продвигаются через заросли. Доносится звук трубы — это значит, что путь свободен, и люди с копьями и ружьями вновь возвращаются на джонки.
Миновали знаменитую «Петушиную голову», диковинную скалу, нависающую над водой и бросающую тень почти на всю ширину реки. Здесь птиц было еще больше. Выстрел из ружья перекатывался над Янцзы, повторенный десятикратным эхом и усиленный резкими криками тысяч бакланов, которые одновременно поднимались со скатов «Петушиной головы» и темнили небо над мачтами джонок.
Миновали городок Цзюцзян, который сдался без сопротивления. Цинские солдаты разбегались, бросая оружие. Они успели поджечь дома, но население потушило пожар. Миновали чистые воды протока, который ведет из Янцзы в озеро Поян и который шире, чем сама река. Длинные столбы дыма над лесами отмечали отступление цинской армии. Мелькнули вдали снежные вершины гор и словно растаяли в синеве неба. Миновали «Сиротку» — высокую, отвесно поднимающуюся гору, увенчанную буддийским храмом. На вершину этой горы можно подняться только по ступеням, высеченным в скале. Существует предание, что по этой лестнице может подняться только праведник. Тайпины были праведниками, потому что они не только вывесили флаг над храмом, но поставили там военный пост с пушкой.
В деревнях на Янцзы жители вместе с тайпинской армией встречали Новый год — необыкновенный год свободы. На всех дверях шелестели красные бумажки со знаками Тайпин Тяньго и «шунь». Только чиновничьи и судебные канцелярии да летние дворцы вельмож, спрятавшиеся в горах, были пусты, и порывистый ветер гремел створками сломанных ворот.
В начале марта тайпинские воины увидели Нанкин. Перед ними на сорок километров в окружности тянулись могучие стены с тринадцатью массивными, многоэтажными башнями ворот. Ни один город в Европе не строил таких мощных укреплений, какие строились в Китае с древних времен. Казалось, целая армия великанов не в состоянии взять эти стены и башни, похожие на горы.
Все ворота были обложены мешками с песком. На стенах реяли флаги. Речное северное предместье Нанкина было сожжено, пристаней не было, кругом полное безлюдье. Кто не успел бежать к тайпинам, был убит. Лодки на реке были увезены либо затоплены.
Восьмого марта перед заходом солнца первые тайпинские флажки появились у стен города. На следующий день в юго-западном предместье Нанкина уже раскинулся целый лагерь.
В центре его стоял большой шатер со знаменем Восточного Царя, но сам Ян Сю-Сю-цинразъезжал по передовым постам. Линь видел его на батареях так близко, что мог бы притронуться к его стремени древком копья, и не раз случалось юноше ловить властный и настойчивый взгляд царя.
— Смотри! — говорил Го молодому воину. — Смотри и учись! Бывший батрак, сын угольщика, командует штурмом императорской крепости. Бог сделал его великим полководцем. Бог может сделать царем и тебя..
Царем! Линя! Нет, лучше и не думать об этом!
Линь вовсе не хотел быть царем. Он хотел быть храбрым солдатом.
Девятого марта тайпинские пушки впервые ударили по городу с высот монастыря Баоэнь. Гул прокатился по всему предместью, и первые ядра подняли облако пыли и битого кирпича над Южными воротами. Цинские артиллеристы отвечали с башен беспорядочными частыми выстрелами. Густой дым пополз вниз, по рыжеватым скосам стен.
Яо Чжэнь, которого Линь пытался обезоружить в Учане, стал одним из лучших стрелков во взводе. Раньше он торговал лекарствами, но цинские солдаты сожгли его лавку, дом и все имущество. Он в короткий срок научился быстро перезаряжать свое длинное кремневое ружье. Стрелял он метко. Но у него была странная манера при каждом выстреле перечислять свое погибшее в огне имущество:
— Это вам за коробку с толчеными костями тигра, которая лежала у меня с левой стороны от входа в лавку… Это вам за печень казненного разбойника, которая находилась в банке на самой верхней полке, над ящиком с деньгами… Это вам за отвар из трав против злобы и дурного расположения духа, который был налит в фарфоровый горшочек с изображением бога…
После каждого такого бормотания следовал выстрел, обычно точный и безошибочный. Яо Чжэнь стрелял с удовольствием, когда ему доводилось вести огонь в одиночку. Но стрелять вместе с другими, по команде, он не любил.
— Моего голоса в хоре не слышно, — ворчал он.
Впрочем, некоторые выстрелы он оставил «про запас».
— Мои лучшие выстрелы еще впереди, — говорил он. — Это будет, во-первых, выстрел за порошок из рогов молодого оленя, а во-вторых, выстрел за подлинный корень жэньшеня[25], подобного которому не было во всей провинции. Трудно представить себе, какая ценная вещь пропала даром!
Линь очень удивился, когда в один из мартовских дней увидел, как Яо Чжэнь, сидя на каких-то мешках, аккуратно подплетает к своим густым волосам длинную косу.
— Что с тобой? — закричал Линь. — Ты изменник?
— Я ухожу в Нанкин, — коротко ответил Яо.
— В Нанкин? К маньчжурским дьяволам?
— Да, — сказал Яо, и его подвижная физиономия расплылась в хитрой улыбке, — но мальчики не должны быть так любопытны и задавать столько вопросов взрослым. Если хочешь, спроси у Ван Яна.
