Таким образом, и меня, и весь наш вид отличает столь всепоглощающая склонность к эгоизму и глупости, что любой проблеск разума вызывает некоторое удивление. Гениальный Шиллер ошибался, когда писал в «Орлеанской деве», что против глупости «и сами боги» «не в силах устоять». На самом деле как раз посредством богов мы превращаем нашу глупость и легковерие в нечто неописуемое.
Телеологические доказательства — плоды все того же нарциссизма — делятся на два вида: макроскопические и микроскопические. Их самое известное изложение — книга Уильяма Пейли (1743–1805) «Натурфилософия». Именно там впервые встречается бесхитростная притча о первобытном человеке, наткнувшемся на тикающие часы. Даже не зная, для чего они предназначены, он способен понять, что это не камень и не овощ, а продукт труда, причем труда целенаправленного. Пейли хотел применить эту аналогию к природе и человеку. Джеймс Фаррелл
В «Осаде Кришнапура» хорошо схватил самодовольное упорство Пейли в своих заблуждениях, отобразив его в портрете викторианского священника, увлеченного его идеями:
— Как объясните вы тонкое устройство глаза, несравненно более сложное, чем жалкие телескопы, изобретенные человеком? Как объясните вы прозрачную роговую пленку, что защищает глаз угря от камней и грунта? Как получилось, что рыбий зрачок не сокращается? Ах, бедный, заблудший юнец, все потому, что Всевышний приспособил глаз рыбы к сумраку в ее водяном обиталище! Как объясните вы индийского кабана? — воскликнул он. — Для чего, по-вашему, два загнутых клыка, длиной более ярда, что растут вверх из его верхней челюсти?
— Для самозащиты?
— Нет, молодой человек, для этой цели у него имеются два бивня, исходящие из нижней челюсти, как у обыкновенного кабана… Нет, дело в том, что индийский кабан спит стоя и, чтобы не уронить голову, цепляет верхние бивни за ветви деревьев… ибо Творец позаботился и о сне индийского кабана!
(Пейли не удосужился объяснить, зачем Творец наказал такому количеству своих двуногих созданий обращаться с вышеупомянутым животным, как если бы оно было чертом или страдало проказой.) Джон Стюарт Милль был гораздо ближе к истине в своей оценке природы:
Если бы десятая доля того усердия, с каким разыскиваются следы всемогущего благого бога, была затрачена на сбор свидетельств злонамеренности творца, чего только не нашлось бы в животном царстве! Оно делится
на пожирающих и пожираемых, и большинство тварей щедро наделено пыточными приспособлениями.
После того, как суды защитили американцев (по крайней мере, на какое-то время) от обязательного преподавания «креационистского» идиотизма в школах, мы можем повторить слова другого выдающегося викторианца — лорда Маколея: «Каждый школьник знает», что Пейли поставил свою скрипучую телегу впереди своей загнанной, хрипящей лошади. Плавники у рыб не для того, чтобы жить в воде, а птицы снабжены крыльями не для того, чтобы соответствовать своему определению в словаре. (Помимо всего прочего, слишком много видов птиц не способны к полету.) Все было с точностью до наоборот: приспособление к среде обитания и естественный отбор. Конечно, не стоит недооценивать силу первого впечатления. Уиттакер Чеймберс в своей эпохальной книге «Свидетель» описывает мгновение, когда он отверг исторический материализм, мысленно сбежал из коммунистического лагеря и начал дело дискредитации сталинизма в Америке. Однажды утром он обратил внимание на ушко своей маленькой дочери и молниеносно прозрел: прелестные изгибы и завитки этого внешнего органа не могут быть продуктом случая. Мочка столь неизъяснимой красоты должна иметь божественное происхождение. Я, разумеется, тоже не раз любовался симпатичными ушками своих дочек. При этом, правда, я всегда замечал, что: а) их не помешало бы немного почистить; б) они кажутся продуктами конвейерного производства даже по сравнению с менее совершенными ушами чужих дочерей; в) если смотреть на уши сзади, с возрастом они выглядят все более нелепо; г) у гораздо менее развитых животных — например, у кошек и летучих мышей — уши намного изящней, а слух острей. Вторя Лапласу, я сказал бы, что есть много, очень много причин не боготворить Сталина, но обличение сталинизма не нуждается в допущениях г-на Чеймберса, основанных на мочках ушей его потомства.
Форма ушей предсказуема и однотипна, а их мочки прелестны даже у глухих от рождения детей. В определенном смысле того же нельзя сказать о вселенной. В ней встречаются аномалии, загадки и изъяны (сдержанно выражаясь), которые не имеют признаков приспособления, не говоря уже об отборе. Томас Джефферсон в старости частенько уподоблял часовому механизму самого себя, когда, в ответ на расспросы о здоровье, писал друзьям, что старая пружина работает, а шестеренки износились. Напрашивается неприятный (для верующих) образ производственного брака, не подлежащего ремонту. Считать ли брак частью «творения»? (Как водится, те, кто приписывает себе успехи, умолкают и смотрят в пол, как только речь заходит о неудачах.) Если же вспомнить о беспросветной космической пустыне, где кружатся красные гиганты, белые карлики и черные дыры, где взрываются и гибнут гигантские звезды, остается только с содроганием заключить, что «творение» еще не вполне закончено. Не это ли «подумалось» динозаврам, когда метеориты, просвистев сквозь земную атмосферу, положили конец бесцельному соперничеству среди доисторических болот?
Даже сравнительно надежная симметрия Солнечной системы, при всей очевидной нестабильности и энтропии, беспокоила Исаака Ньютона и побудила его предположить, что бог время от времени поправляет орбиты планет. Этим Ньютон навлек на себя насмешки Лейбница, спросившего, почему бог не смог все как следует настроить с самого начала. Именно благодаря страшной пустоте остального космоса нас так впечатляют уникальные, прекрасные условия, сделавшие возможной разумную жизнь на нашей планете. Учитывая наше тщеславие, как они могут нас не впечатлять? Тщеславие позволяет нам закрывать глаза на то неумолимое обстоятельство, что на всех остальных небесных телах даже в пределах нашей системы либо слишком холодно, либо слишком горячо для любых известных форм жизни. Более того, это относится и к нашей голубой планете. Жара и холод превращают обширные участки Земли в бесплодные пустыни, и опыт научил нас, что мы живем на острие климатического ножа. Что до солнца, то оно рано или поздно раздуется и проглотит свои подопечные планеты, словно ревнивый вождь или племенной божок. Тоже мне «творение»!
С макроскопическим разобрались. Что сказать о микроскопическом? С тех пор, как верующие — вынужденно и с большой неохотой — вступили в этот спор, они пытаются вторить словам Гамлета о вещах, что и не снились нашим мудрецам. Наша сторона только рада согласиться: мы готовы к тому, что грядущие открытия могут потрясти наши умы еще сильней, чем бездна знаний, накопленная со времен Дарвина и Эйнштейна. Однако мы знаем, что открытия эти, как и прежде, будут итог ом терпеливых, скрупулезных и (будем надеяться, на этот раз) ничем не стесненных исследований. Пока же нам приходится упражнять свои умы опровержением очередных глупостей, придуманных правоверными. Когда в XIX веке начали выкапывать и изучать кости доисторических животных, нашлись такие, кто говорил, что эти останки создал бог, дабы испытать нашу веру. Такое не оспоришь. Нельзя оспорить и мою собственную любимую теорию: планета Земля, судя по наблюдаемому поведению ее обитателей, была, втайне от нас, задумана, как исправительная колония и приют для душевнобольных; далекие высшие цивилизации ссылают сюда отбросы своего общества. Однако Карл Поппер научил меня тому, что слаба та теория, которую в принципе нельзя экспериментально опровергнуть.
Теперь нам толкуют, что такие поразительные приспособления, как человеческий глаз, не могут быть продуктом, так сказать, «слепого» случая. Лучшего примера пропагандисты «разумного замысла» отыскать не могли. Современным биологам много известно и об устройстве глаз, и о том, у каких животных они есть, у каких нет, и почему так получилось. Предоставляю слово своему другу Майклу Шермеру:
Эволюция также предполагает, что современные организмы должны демонстрировать разнообразие простых и сложных структур, отражающих не одномоментное творение, а эволюционную историю. Человеческий глаз, к примеру, является продуктом сложного пути длиной в сотни миллионов лет. Сначала это было простое глазное пятно с небольшим количеством светочувствительных клеток, которые снабжали животный организм информацией о важном источнике света. Затем пятно превратилось в неглубокую глазную ямку, наполненную светочувствительными клетками, которые теперь могли определять направление света. Затем ямка стала глубже, и дополнительные клетки на ее дне начали собирать более точную информацию об окружающей среде. Затем ямка эволюционировала в камеру-обскуру, способную создать изображение на задней стороне глубоко лежащего слоя светочувствительных клеток; затем в глазной бокал с линзой, способной фокусировать изображение; затем в сложный глаз таких современных млекопитающих, как человек.
