Потом притащилась тетя Ираида. Пока вынимала пакет с макаронами, все рассыпала по полу. Персонал оживленно хрустел макаронами, какой-то профессор поскользнулся и долго ползал под кроватями больных — искал потерянное пенсне. «А у тебя, я вижу, макароны уже есть, кушай, племянник, кушай, в них калорий много, а я пока своих насобираю, много ли мне, старухе, надо. А у нас новости!» — лопотала тетя Ираида, — Помнишь Семен Семеныча из аптеки? Ну который с перевернутым протезом. Так у него по пьянке протез стащили, Ходит, сердешный, деревяшкой стучит — тетя поучительно посмотрела на меня. Невольно поджав ногу, я зачем-то пробормотал: «Протезы часто крадут». «А Зойку-то, воровку, с работы сняли. Так она теперь палкой с крюком по мусорным бакам шарит. Пьяная шляется пуще прежнего. Ну ладно, заболталась я, надо еще поймать Петровича, чтоб комод починил. А ты, Дима, помни, не к тому тебя мать в муках рожала, чтоб ты водку хлестал. Ну я днями еще загляну». И торопливо побежала, рассыпая из авоськи остатки макарон…
Господи, за что! Внутренний голос шепчет: очутиться бы со всей компанией на необитаемом острове, вот начнется песня! Как можно жить в липком климате взаимной зависти, подозрительности, скрытой враждебности? Если держаться уклончиво и вежливо — прослывешь гордецом, если стараться всем понравиться — обзовут подлизой. Не все ли равно. Да и можно ли назвать «семьей» группу случайных прохожих, вышедших из магазина или парка, с эскалатора или заводской проходной, объединенных сугубо материальными интересами, общими анекдотами и разрозненными знакомыми на протяжении пары десятков лет?
Семья должна иметь, прежде всего, традицию, этический стандарт и общего духовного предка. Только при таких условиях возможно это оригинальное соединение. И, прежде всего, семья должна быть патриархальна. Книга Бахофена «Материнское право» относится к очень отдаленному мифическому прошлому, ее отношение к современности сугубо сказочное. Люди меняются с каждым поколением, через десяток поколений их просто не узнать. Достаточно посмотреть фотографии начала двадцатого века и сравнить с современными — разница невероятная. Там чувствуется традиция и чувствуется семья. На современных изображениях лица ангажированы постоянными заботами, трудами, беспрерывной спешкой, ожиданием неурядиц и неудач. И ясно, что так оно и будет. Радость — самая обыкновенная вещь в мире — опустилась до уровня выигрыша в лотерею или в игорном автомате. Страдание — до истерических воплей и мордобоя.
Когда я вернулся домой — застал новых жильцов. Петрович — знакомый тети Ираиды — решил сделать из комода «дворцовую мебель» и покрывал его скверной позолотой, которая мазала все и вся — даже плешь субъекта в синем галифе, что придавало оному вполне генеральский вид. Он сразу посуровел и ко мне более не приставал. Петрович соорудил в центре комнаты печку (ихнее отопление взорвет и затопит весь дом) приставил лесенку и поселил на печке свою бабку — он принимал ее за кошку и зачастую покрикивал «брысь». Бабка ночью распевала революционные песни и отличалась мужеством чрезвычайным: завыла «знают польские паны, знают псы-атаманы», свалилась в таз с грязным бельем и, как ни в чем не бывало, замяукала «как много девушек хороших». Петрович пришел в полный восторг и пригласил к нам жить двух баянистов. Синхронных баянистов: у одного была выбрита левая щека, у другого — правая; у одного бутылка водки торчала из левого кармана, у другого — из правого.
Отец с матерью ужасно перепугались прибавлению семьи. Мать горячо шептала отцу: «Вот соберешься утром на работу, а надеть нечего». Отец ее успокаивал: «Да это ФСБ. Свои ребята из пятого отдела». Но, тем не менее, старался улизнуть пораньше на работу. Вообще на него как-то перестали обращать внимания. Петрович даже спросил у матери: «А муженек ваш на фронте изволил пропасть? Так гнать надо этого дармоеда!» И выбросил пожитки отца в подъезд. Отец кричал, скандалил, кому-то жаловался, милицию приводил, наконец, получил срок и успокоился.
Петрович позолотил комод и стал начальником семьи. Мать шептала тете Ираиде: «Вот это мужчина! Не то что тот размазня. Ничего, в Мордовии из него человека сделают». Потом приревновала тетю Ираиду к Петровичу. Тот усмехался: «Тощие вы больно. Вот приведу Машку Самоквасову (он описал в воздухе нечто облако или ватообразное) — на всех хватит». В этот момент люстра в верхней квартире упала — кирпичи и штукатурка посыпались на бабку. Старуха ошалела, сняла кирпич со лба и заорала: «Раскинулось море широко». Баянисты заливисто подхватили. Тут вошла Машка Самоквасова — нечто необъятное в цветастой юбке — и пустилась вприсядку. Баянисты перемигнулись и вытащили поллитровки. «Стоп, — цыкнула Машка, — я стирать пришла. Грязища-то несказанная!» Посрывала кофты да блузки с матери и тети Ираиды, стащила с генерала синее галифе и заплескала в корыте цветной водой. Баянисты пробовали ее пощипать — на совесть отделала их мокрой тряпкой. «Ты бы, Петрович, портрет какой принес для плезира», — щегольнула Машка иностранным словом. «Есть, Марья Тимофеевна», — козырнул Петрович и вышел, печатая шаг. Отсутствовал, примерно, час, принес красивый яркий портрет: «Подвинься, бабка, дыру в потолке заделаем, а то взяла моду под люстрой спать». «Кто ж такой будет?», — поинтересовалась мать. «Это не кто-нибудь, деревня, а сам Григорий Сковорода.» «И что ж ты будешь на нем жарить?», — прыснула мать.
В это время послышались гулкие удары в наружную стену. «Ах ты, боже мой, — захлопотал Петрович, — я же Леньку-шофера позвал ядром стены поразбивать, чтоб просторней было, семья-то, глядишь, прибавляется.» Действительно, падали жильцы верхней квартиры — люди, холодильники, диваны. Свалилась тетя Соня — подруга тети Ираиды — с настольной лампой и «Советской энциклопедией» и продолжала читать про падение Трои. «Что-то у вас Ираидочка, квартиры объединяют? Или землетрясение какое?» Баянисты прятали водку в чей-то холодильник — затеплела больно. «Включить бы надо», — шепнул один. «А ты помалкивай, — прошипел второй. — А то Машка заметит — беда». Но Машка занялась другим делом: вылила корыто, развесила мокрое белье на пришельцах, скинула компьютер, за которым храпел старичок в длинной шинели, на старичка навесила занавески, носки и ковер. «Хоть на человека похож стал, а то ни дать ни взять обалдуй с шарманкой. А теперь тебя в порядок приведу», — обратилась она к тете Соне. Облила ее водой из таза и принялась стирать вместе с энциклопедией. «Что вы, Маша, — зарыдала тетя Ираида, — ах Сонечка, Сонечка!» «Что Сонечка, Сонечка, — съязвила Машка, — я тебя спрашиваю, когда она в последний раз в баню ходила? А еще ученая…»
Пейзаж постепенно формировался: бабка на печке бросила петь и занялась штопкой чулка; генерал грозил мне пальцем «помни мол»: баянисты пили водку, спрятавшись в холодильник: маленькие девочки из соседних квартир прыгали в скакалки: взрослые парни басовито вскрикивали «рыба» и стучали домино: откуда-то приплелся инвалид об одном костыле и совал документы управдому: визгливая деваха проводила экскурсию по новому дому: Машка Самоквасова закончила стирку Сонечки и пошла за краской для ремонта. «Благодать, — вздохнул Петрович, — все на месте, все при деле, Теперь можно и газетку почитать. Ну-ка послушаем. Слушайте, все слушайте!» Он достал смятый листок из кармана и закричал: «Мировая победа». Печка развалилась, бабка продолжала штопать чулок. Баянисты вывалились из холодильника, накрылись баянами и захрапели. Генерал вытирал тетю Соню и рокотал комплименты. Машка красила потолок. Ленька-шофер доламывал дом. Петрович застучал кулаком,
Мировая победа
Ало-оранжевая медуза, вольготно раскинув складки, мирно плыла по мировому океану. (А что такое медуза, спросил генерал к тети Сони. Почем я знаю, фыркнула она, верно подлодка. А может утюг. Генерал недовольно захлюпал носом.) «Тихо там, — заорал Петрович, — кому не нравится, помогайте Машке красить потолок.»
Спокойно плыла, держа на голове гарнир, тьфу, гартоль… (А что это за гартоль такая, спросила бабка, штопая чулок.) «Вылетишь из семьи, тогда узнаешь, старая гусыня!» — затопал ногами Петрович. Народ из разбитых квартир валился, хромая, цеплялся за бетонные искореженные плиты — всем хотелось послушать нового оратора. «Так вот, уважаемые члены улучшенной семьи, медуза держала на голове этот самый гартоль.»
В это время по берегу острова Таити прохаживался напудренный мистер Смит, потрясая отбойным молотком. Имел он, несомненно, коварные намерения. (Причем тут отбойный молоток, пробурчал пьяный баянист.) «А вот причем, — Петрович ловко подпрыгнул и выдал подзатыльник баянисту. — Тащи стремянку, Машке помогай! В семье нужна трудовая терапия.» На чем я остановился? Ах да. Поплевал мистер Смит на ладони и бросился за ненавистной медузой, стрекоча отбойным молотком. Не тут-то было — Петрович значительно поднял вверх указательный палец. Медуза обернула мистера своей красной простыней и потащила на дно морское. И объявила свободу народу медуз.