Семья Джафаровых живет в темной комнате с грудой подушек и одеял. Они рассказали мне, что их сын Чингиз был убит армянами 8 мая 1992 года во время штурма Шуши. Когда я спросил у них о жизни в советское время, то услышал слова, которые слышал десятки раз от людей с обеих сторон: "Мы раньше с армянами жили нормально". Разрушительный вирус ненависти проник в их души извне, а не зародился внутри.
Лучший друг Чингиза Заур – приятный мужчина с густыми усами и фигурой регбиста – вошел в комнату Джафаровых хромая и опираясь на палку. Он рассказал, что весной 1992 года служил в милиции и в числе других азербайджанцев защищал город. За шесть недель до решающего штурма Шуши армянскими войсками, рядом с ним разорвался снаряд "Града", и ему осколками изувечило ноги. Зауру ампутировали левую ногу, и, прежде чем встать с больничной койки, он перенес двадцать две операции. У него нет постоянной работы, и большую часть времени он проводит в переполненном санатории. "Приближается лето, и месяца через три-четыре мы будем умирать от жары. Мы же горцы, мы не привыкли к такой жаре. Вот когда мы начинаем сильно тосковать по родным местам".
У Заура когда-то было два близких друга-армянина. Они выросли вместе на одной улице, которая бежит вниз от мечети. Они вместе играли в волейбол и футбол, помогали друг другу покупать вещи на черном рынке. Когда Заур пошел в армию, один из его армянских друзей заплатил за его стрижку в парикмахерской, в знак пожелания ему удачи. "Я все время боялся увидеть Вигена или Сурика в прицел моего автомата. Я даже видел кошмары по ночам", – вспоминает он.
Заур ввел меня в круг шушинских азербайджанцев в изгнании. Известие о том, что я собираюсь совершить поездку в их родной город, взволновало их. Среди моих новых знакомых оказался адвокат Юсиф. Ему было лет тридцать-сорок, и во всем его облике: тихом голосе, тонких черных усах, грустных глазах, – ощущалась какая-то чеховская печаль. Он был более замкнутым и ожесточившимся, чем Заур. Юсиф признался, что только совсем недавно нарушил данный им обет не жениться до тех пор, пока его город не будет освобожден от армян. Юсиф просил меня узнать, что сталось с его домом. На клочке бумаги он нарисовал план и подробно объяснил, как найти его дом в городе.
Весной 2000 года в полуразрушенной Шуше проживало менее трех тысяч человек – примерно одна десятая часть его прежнего населения. Большинство составляли неимущие армянские беженцы из Азербайджана. Возле облицованного мрамором источника в очереди за водой стояли люди с ведрами в руках. Среди них было лишь два местных старожила, которые знали город.
Я подумал, что, скорее всего, друзей Заура в городе не осталось. Однако вскоре меня подвели к четырехэтажному дому рядом с церковью, где представили коренастому мужчине с густыми усами и большими черными глазами. Это был друг Заура Виген. Пока я объяснял цель своего появления, его жена приготовила нам кофе.
Поначалу Виген был озадачен, но потом очень обрадовался, узнав, что я принес ему привет от Заура, с которым он не виделся уже десять лет. "Как там его семья? – спросил Виген. – У него, кажется, отец умер". Война на мгновение была забыта, поскольку его интересовали новости и сплетни о старой Шуше, но я не мог сообщить ему ничего особенного. Он уже знал, что его старый друг потерял ногу: "Я воевал в районе Мартакерта", – сказал Виген. Я услышал по рации голос одного знакомого из Шуши. Я настроился на их частоту, мы разговорились, и он рассказал, что Заура ранили". Шушинский "уличный телеграф" заработал через линию фронта. Некоторые "враги" по-прежнему оставались друзьями.
Я рассказал ему, как Заур боялся увидеть в прицел своей винтовки лицо друга, и Виген с улыбкой заметил: "И я боялся того же". Будущее он оценивал достаточно трезво. Ведь он все-таки тоже прошел войну и теперь работал на правительство сепаратистского квази-государства в Нагорном Карабахе. Смогут ли шушинские азербайджанцы вернуться в город? Кивнув в сторону своего шестилетнего сына, Виген сказал: "Думаю, его поколение успеет повзрослеть, прежде чем такое случится".
Мое следующее задание представлялось более сложным. У меня было мало надежды найти в разрушенном городе дом Юсифа. И тем не менее, через несколько дней я вместе с двумя приятелями-журналистами отправился на поиски. Мы разыскали бывшего соседа Юсифа, который вспомнил его и проводил нас к четырехэтажному жилому дому. Почти все квартиры в доме были сожжены, но в пяти-шести жили люди. Квартира 28, где раньше жил Юсиф, оказалась среди уцелевших. С балкона второго этажа (наверно, это был его балкон) смотрела темноволосая армянка.
Ее звали Ануш. Она позвала нас наверх. Извиняясь, мы стали объяснять причину нашего прихода. Наш неожиданный визит ее сильно взволновал – что неудивительно – но она все равно пригласила нас войти. Ануш работала учительницей, ей было столько же лет, сколько и Юсифу – чуть за тридцать. Пока мы, сидя на диване, слушали рассказ Ануш о том, каким образом она оказалась в этой квартире, ее дочка сварила нам кофе. Это была еще одна история жизни, исковерканной войной. Шуша еще горела, когда она приехала сюда 10 мая 1992 года, то есть меньше, чем через двое суток после того, как Юсиф с отцом покинули город.
Новые власти Карабаха убеждали людей, оставшихся без крыши над головой, перебираться в Шушу, и надо было действовать быстро, потому что мародеры могли спалить весь город. Ануш была идеальным кандидатом на получение нового жилья: три месяца назад она лишилась квартиры в Степанакерте, когда в ее дом попал снаряд "Града", выпущенный из Шуши, а перед этим ее дом в родной деревне был сожжен во время наступления азербайджанцев. Вот она и заняла квартиру номер 28, которая стала ее единственным домом. "Дверь была не заперта, все вещи вынесены", – объяснила она. Мы поспешили успокоить ее, сказав, что пришли вовсе не за тем, чтобы предъявить права прежнего владельца или оспорить ее право здесь жить. Но тяжелый и не имевший ответа вопрос: "Кому принадлежит этот дом?" – все равно повис в воздухе.
Всю стену от пола до потолка в гостиной новой квартиры Ануш занимала огромная фоторепродукция русского осеннего пейзажа. Это была типичная картина, которую можно встретить в миллионах советских квартир: группа серебристых березок с красными и золотыми листьями на фоне северного леса. Ануш обратила наше внимание на оторванный с одной стороны край картины, и рассказала, что им с дочкой пришлось дорисовать краской отсутствующие деревья. Реставрационная работа была проведена так тщательно, что не сразу бросалась в глаза. Ануш нервно улыбалась, как бы давая понять, что это знак ее привязанности к дому.
Фотообои с березками были самым убедительным доказательством того, что мне удалось найти квартиру Юсифа. Вернувшись, я разыскал его в шумной адвокатской конторе в центре Баку и показал несколько снимков, которые я сделал в Шуше. Когда мы дошли до фотографии с березками на стене, он глубоко вздохнул и сказал: "Да, это мой дом". Мы вышли на шумную улицу и продолжали разговаривать, а потом зашли в кафе на Площади Фонтанов, где нам подали кебаб. Постепенно Юсиф стал терять нить разговора, по-видимому, погружаясь в свои мысли. Возможно, я поступил неправильно. Одно дело, когда он, до некоторой степени отвлеченно, говорил о том, что жил в квартире комер 28 в Шуше, и совсем другое – когда он убедился, что его квартира все еще цела, но в ней проживают враги.
Потом Юсиф стал пристально рассматривать другую фотографию, на которой был запечатлен его сад. От многоквартирного шушинского дома к небольшому садику была протянута водопроводная труба. А рядом, в нескольких шагах, тянулись выложенные плиткой дорожки, росли фруктовые деревья и смородиновые кусты, – в общем, это был крохотный зеленый оазис. "Когда мы увидели, откуда проложена труба, мы решили, что этот садик принадлежит хозяевам этой квартиры", – пояснила Ануш. Она выращивала там овощи. А Юсиф в Баку рассказал мне, что этот садик был предметом гордости и радости его отца. "Не знаю, смог бы отец выдержать все это?" – пробормотал он, внимательно разглядывая фотографию своего сада во всем великолепии майского цветения.
В Баку я встретился со многими "шушалылар" – шушинскими изгнанниками. Кроме хромого милиционера Заура и адвоката Юсифа, я познакомился с журналистами Керимом и Хикметом и художником Арифом. Тот факт, что я посетил их родной город, ныне для них недосягаемый, в их глазах придал мне некий особый статус талисмана. Фотографии вновь пробудили в них горечь утраты Шуши, но и открыли двери в потерянный мир воспоминаний, служивший им отдушиной. Они подолгу рассматривали эти фотографии, не упуская ни одной даже самой мелкой детали. "На какой это улице он стоит?" – спрашивал один из них, разглядывая снимок маленького мальчика на углу. Или: "Если посмотреть за мечеть налево, можно увидеть дом Гусейна".
Однажды ветреным июньским днем "шушалылар" повели меня обедать в кафе рядом с озером на окраине Баку. Во время нашего четырехчасового разговора они вновь и вновь возвращались к одной и той же теме – своих армянских друзей-врагов. Керим, который был редактором шушинской газеты, имел хорошее чувство юмора и несколько раз ироничной шуткой разряжал возникавшее напряжение. Заур, одетый в темно-синий блейзер и смахивающий на профессионального регбиста в выходной день, был настроен наиболее миролюбиво. Он с видимым удовольствием рассказывал истории из жизни своих приятелей и отзывался об армянах без всякой неприязни, хотя и не верил в положительный итог мирных переговоров.
