пригласил растафарианцев в свою резиденцию для обсуждения некоего животрепещущего вопроса
(49). Строгий Абуна Базилиос, неизменно выступавший с консервативных позиций, предупреждал братьев не говорить в присутствии Хайле Селассие о его божественной натуре – его величество ничего об этом не знал, и подобное богохульство наверняка пришлось бы ему не по душе. «Если себя не считает богом Он, то мы точно знаем – он действительно бог, – возразили апостолы, – ибо смиренный возвысится, а возвысившийся выкажет покорность». Если верить «Докладу меньшинства», растафарианцы принялись увещевать Абуну, усердно цитируя один за другим отрывки из Священного Писания, доказывая, что Хайле Селассие – как минимум возвратившийся на землю Христос. И продолжали до тех пор, пока патриарх, на тот момент уже в годах, от усталости им не уступил: «Да, Библию можно трактовать и так». «Потом мы пили с ним чай с медом и вино», – писал брат Филмор после обеда, считая, что они одержали победу. Следующие несколько дней апостолы, в ожидании приглашения во дворец, объезжали сахарные и кофейные плантации, посещали ремесленные мастерские, общественные центры и наведались в плодородный Шашэмэннский край. В пятницу, 21 апреля 1961 года, в десять часов утра волхвы со спутанными гривами
(50) наконец предстали перед Богом.
В золоченой гостиной императорского дворца все замерло в тихой торжественности, но когда Бог заговорил на амхарском языке, который гостям переводил святой отец, стены закружились, вторя вращению земли. В приветственном слове к членам миссии его величество назвал их «братьями одной с ним расы и крови», вручил каждому золотую медаль и сказал, что Эфиопия всегда открыта для тех африканцев, которые решат вернуться домой. Затем выразил надежду, что Ямайка пришлет «хороших людей». Когда остальные делегаты отправились осматривать дворец, троица дредов осталась наслаждаться его божественным сиянием, дабы вручить дары. После того как Альваранга преподнес резную деревянную шкатулку с картой Африки и портретом его императорского величества на крышке, божество впервые за все время заговорило на английском языке.
– Это же Африка. Шкатулку мне прислало растафарианское братство?
«Его слова свидетельствовали о том, что он знал о нас и раньше», – рассказывал потом брат Фил.
– Да, – ответили мы.
Брат Мэк подарил снимки растафарианской общины Ямайки.
– Фотографии; спасибо.
От брата Планно он получил в дар шарф в красных, золотистых и зеленых тонах.
– Вы сами его вязали?
– Да.
– Еще раз большое спасибо.
Напоследок его императорскому величеству преподнесли снимок ямайской вдовы и шестерых ее детей – мужа женщины, принадлежавшего к растафарианцам, застрелила полиция.
– И кто о них сейчас заботится? – спросил бог.
Вернувшись в Кингстон, апостолы столкнулись с Фомой неверующим (51) в образе некоего Клайда Хойта. Этот человек, редактор еженедельника «Общественное мнение», устроил Планно форменный допрос, навязчиво интересуясь, спросили ли они Хайле Селассие напрямую о его божественной природе. А когда тот в ответ сказал, что эту тему никто из них не поднимал, Хойт с вызовом спросил, какой была бы его реакция, если бы его императорское величество отверг подобное предположение. «Я бы смело посмотрел ему в лицо и сказал: “Вы, Хайле Селассие I, Бог”», – ответил ему на это Планно. Не желая сходить со своих антагонистичных позиций, Хойт написал по этому поводу личному секретарю императора, попросив его величество прояснить вопрос о том, считает ли он себя божеством. И вскоре получил от пресс-секретаря Хайле Селассие такой ответ:
Его Императорское Величество живейшим образом желает, чтобы растафарианцы отказались от этих представлений.
Снедаемый злорадством, Хойт бросился к Планно домой, но апостол, как оказалось, уехал в Нью-Йорк. Тогда он опубликовал на первой полосе письмо, присовокупив к нему в виде доказательства конверт, но на последователей культа Хайле Селассие это не оказало ровным счетом никакого влияния – Его согласие было наименее важным атрибутом.
Столкнувшись с неизбежным фактом своего обожествления, некоторое время спустя благочестивый император, друг папы римского и таких евангелистов, как Билли Грэхем, объявил о намерении отправить на Карибы миссионеров из Эфиопской православной церкви и поручил епископу Аббе Лейку Мандефро прочесть ряд проповедей несговорчивым обитателям Запада. «Ехать я никуда не хотел (52), – вспоминал Абба Мандефро, – но император сказал мне: “Я хочу помочь этим людям. Из-за трудного положения, в котором они оказались, у меня щемит сердце. Помоги им обрести истинного Бога. Вразуми их”». И епископ стал паковать вещи, не забывая ничего, что нужно для литургий: «Император отдал приказ, и я не смог ему отказать». На Ямайке его встретил тайный священник Джозеф Хибберт, и Мандефро, вкусив красоты растафарианских верований, к вящему неудовольствию официальных лиц Ямайки, склонился на сторону растафарианцев.
Этот церковнослужитель знал, что тысячи растафарианцев приняли крещение только потому, что он был эмиссаром живого Бога, в их глазах Хайле Селассие и Иисус Христос представляли собой одно и то же. Но осудить их Абба Мондефро не смог и опровергнуть аргумент о том, что христианство использовалось для оправдания порабощения их предков, тоже затруднился. Священник мягко напомнил им заповедь: «Да не будет у тебя других богов пред лицем Моим – ибо я Бог твой, Бог-ревнитель». А потом рассказал, как Хайле Селассие каждое утро истово молился этому самому Богу. Вместе с тем ходил слух, что наедине с дворцовым секретарем император не раз просил его читать вслух письма (53) от растафарианцев и слушал их, тронутый до глубины души.
Начиная с 1964 года в Шашэмэнне хлынул поток растафарианцев. Число братьев выросло до двухсот тысяч человек, каждый поселенец получил для возделывания землю, несколько раз их лично навещал Хайле Селассие. Но о правовых институтах, с помощью которых растафарианцы могли бы получить эфиопское гражданство, никто не позаботился, поэтому Шашэмэнне в определенном смысле представлял собой ворованные земли (54). Эти земли не пустовали в ожидании поселенцев из Ямайки, а принадлежали народу оромо, издавна угнетаемому и порабощаемому амхарскими правителями, которые безосновательно называли их бродягами, незаконно вторгшимися во владения амхаров. И хотя у самого Хайле Селассие в роду по отцовской линии были предки из племени оромо, император стремился колонизовать и объединить эфиопские провинции на основе мифа об идентичности амхар и терпеть не мог любых проявлений национализма оромо, считая его «народом без истории».
Выступая в роли борца с колониализмом и символа панафриканизма, по отношению к собственному народу император вел себя точно так же, как империалисты, против которых он выступал. Во время нападения итальянцев некоторые предводители народа оромо увидели в этой войне возможность для самоопределения и стали сотрудничать с врагом. Позже шашэмэннские крестьяне из племени оромо восприняли безжалостную раздачу их земель как наказание. Если растафарианцы считали себя эфиопами, вернувшимися домой, то коренное население Сиона видело в них лишь иммигрантов, а культ их поклонения Хайле Селассие считало напрочь лишенным смысла. Братья-растафарианцы хоть
