Судя по всему, определенные люди считают, будто поэзия должна быть такой, а не сякой. Этим вот не светит ничего, кроме горестных лет впереди. Будет появляться все больше и больше людей и ломать их представления. Это трудно, я знаю, как будто кто-то ебет твою жену, пока ты на работе, но жизнь, как говорится, продолжается.
[Стиву Ричмонду]23 июля 1965 г.
[…] слушай, детка, Джефферса можно добыть почти в любой библиотеке… попробуй его «Такие советы давала ты мне» и «Чалого жеребца», «Тамар и другие стихи», особ. «Жеребца». Джефферс лучше в длинных поэмах. Кроме того, я думаю, Конраду Эйкену, несмотря на то что он более-менее уютного поэтического, почти что сучьего типа, и впрямь удалось некоторые рубежи перепахать. Главный его недостаток в том, что он слишком уж хорошо писал: шелково-хлопковые звуки чуть ли не скрывали собою смысл, а, разумеется, такова игра большинства говнопоэтов – выглядеть глубже, чем они есть, украдкой протаскивать меленькие восхитительно нежные дротики, а затем удаляться к надежным своим уютам. Жизнь становится все реальней – для меня, но поэзия почти вся, похоже, остается все той же. Могу взять любой номер «Поэзии» Чикаго, выпущенный за последние десять лет, и почувствовать, что меня обставили, а это и впрямь возможно, что с нами так и поступили. беда с нами в том, что мы ведемся на их кажущееся превосходство, а они, следовательно, и СТАНОВЯТСЯ превосходящими нас. однако в итоге они начинают писать в «Нью-Йоркер» и подыхать, а мы в итоге вкалываем в угольных шахтах и подыхаем, поэтому какая разница?
Уэббы выпустили две книги Миллера после того, как издали «Оно ловит сердце мое в ладони» и «Распятие в омертвелой руке» Буковски.
[Генри Миллеру]16 августа 1965 г.
что ж, сегодня мой 45-й день рожденья, и с таким вот скверным оправданьем я позволяю себе снисходительность вам написать – хотя я чертовски хорошо воображаю, что сейчас вы получаете писем столько, что хватит свихнуться. Даже я их получаю, по большей части вполне бодренькие и даже наэлектризованные. Сплющиваются они, когда доходят до стихов. а стихи к ним прикладывают. слушая Шопена – ага, Христе, я в каких-то смыслах квадратный, и глуша пиво. Познакомился с вашим Доком Финком и его шуточками про евреев, а также с его какой-то открытой достоверностью и широтой. он принес пива вместе с женой, и я слушал и подарил ему коллаж или что-то такое, что сам сделал. он ваш поборник, но, бля, это не новость – мы многие таковы.
в общем, он мне подарил экземпляр Селина – как бишь называется? – «Путешествие на край ночи». теперь послушайте, от большинства писателей меня тошнит. их слова даже не касаются бумаги. тысячи миллионов писателей и их слов, а их слова даже бумаги не касаются. кроме Селина. мне от него стало стыдно, до чего ж я скверный писатель, так и захотелось все это бросить. проклятый мастер нашептывал мне в голову. боже, да я как будто снова маленький мальчик стал. слушал. между Селином и Достоевским нет ничего, если это не Генри Миллер. в общем, приуныв после того, как узнал, до чего я мал, я двинулся дальше и прочел книгу, и меня вели за руку, охотно. Селин был философ, знавший, что философия бесполезна; ебила, знавший, что ебаться – едва ль не надувательство; Селин был ангел, и он плевал в глаза ангелам и ходил по улице. Селин знал все; то есть знал он столько, сколько можно было знать, если у тебя всего две руки, две ноги, хуй, несколько лет жизни или меньше того, меньше, чем у каждого или любого. конечно же, хуй у него был. вы это знали. он не писал, как [Жан] Жене, который пишет очень, очень хорошо, который пишет слишком уж хорошо, который пишет так хорошо, что усыпляет. ах черт, и тем временем с верха домов стреляют, а как-то ночью на Голливуд-блвр. и Айвар сбросили коктейль Молотова, а это довольно близко, но не настолько, чтоб я поцеловал. Я работаю с негритосами, и большинство их меня любит, и потому, может, мне следует носить табличку на шее: «ЭЙ ЭЙ! НЕГРИТОСЫ МЕНЯ ЛЮБЯТ!!», только это все равно не подействует, потому что меня тогда пристрелит какая-нибудь белая сволочь. Боже, тут женщина кормит ребенка, и пока я вам пишу – перегибаюсь и говорю: «уууу, попробуй-ка банана, БАНАНА ПОПРОБУЙ!!» – и это я-то, крутой малыш. ну, мы все падаем. они тут с начала этого письма, а у меня включено радио, и я курю дешевую сигару себе под пиво, поэтому если тут все так невнятно, то не потому, что под столом зеленая мартышка цапает меня за яйца.
пьян, немного, как обычно, да. Шопен заводится под пальцами… кого? Пеннарио, Рубенштейна? слух у меня не настолько хорош. Кости Шопена мертвы, а с крыш стреляют, и я сижу в грязной шумной кухне в аду и пишу Генри Миллеру. еще пиво, еще пиво. я исхожу из теории небросания: я не намерен бросать писать, если все ко мне вернется, я не собираюсь бросать, если даже мне пришлют хор блядей, который станет пинаться в мои глазные яблоки, и шестимальчуковый комплект педовых барабанщиков, что примутся отстукивать на бонгах боповый твист гаваны боже мой. Я начал, когда мне уже исполнилось 35, и если подожду еще 35, мало что от меня останется. стало быть, мне сегодня сорок пять, и я пишу Генри Миллеру. годится. Думаю, Док Финк думает, что я сноб. Я просто не верю, когда стучатся в дверь. Я всегда был одиночкой. Буду прям: мне не нравится большинство людей – они меня утомляют, путают, имают мне глазные яблоки, грабят меня, врут мне, ебут меня, дурачат меня, учат меня, оскорбляют меня, любят меня; но главным образом они говорят говорят ГОВОРЯТ, покуда я себя не чувствую кошкой, которую в жопу пежит слон. все это мне просто никуда не годится, очень уж много чего не годится мне. на фабриках и бойнях им очень уж некогда разговаривать, и за это я желаю поблагодарить доброту моего богатого начальства. даже когда мое начальство меня увольняет, я никогда не слышу их голосов, а я самый бросающий работу и увольняемый сукин сын, какой только вам встречался; но я никогда не слышу их голосов: там все тихо, нежно и учтиво, и я просто оттуда выхожу и даже не думаю о том, чтобы кого-нибудь подстрелить с крыши. Я думаю, что ж, неделю отосплюсь, а потом стану озираться. или поеду домой и собью какую-нибудь жопку, и буду пить всю ночь. такое вот. Я идеально вписываюсь в такие планы. Говно я. но все равно одиночка. и вот теперь у меня опубликовано несколько стихотворений, и мне стучатся в дверь, а я все равно их видеть не желаю. разница тут в том, что если ты одиночка и никто, ты псих; если ты одиночка и немного известен – тогда ты сноб. они всегда найдут подходящий колодец, куда тебя сунуть, куда б ты ни дергался. даже эта женщина тут, ей надо постоянно меня поправлять. что бы я там, к черту, ни говорил. Просыпаюсь я утром и говорю: «Господи, ну и жара». а она в ответ: «Ты просто думаешь, будто жарко. а сейчас не так жарко, как вчера. А если б ты был в Африке…». такое вот.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
