Кирилл знал и эллинов – Гераклита и Аристотеля, Плутарха и Пифагора, Эпикура, – и римлян – Ювенала, Цицерона, Федра и Публия Сира. В его арсенале были и их высказывания об уме и мудрости. Не чуждался Кирилл и устной молвы простых людей, замечаний глубоких и метких. Так, среди эллинов бытовала народная мудрость, объявляющая, что глупость – мать всех зол, а лень – мать всех пороков, и потому древние мудрецы считали истинами, не требующими доказательств, по-гречески – аксиомами, оба этих утверждения. Гераклит Эфесский, живший за 1300 лет до Кирилла, утверждал, что мышление – великое достоинство, и мудрость в том, чтобы говорить истинное и чтобы, прислушиваясь к природе, поступать сообразно с нею. А старший его современник – математик Пифагор – считал разум силой, равной богам. Абсолютизируя его, Пифагор писал: «Одному только разуму, как мудрому попечителю, должно вверять свою жизнь».
Младший собрат Гераклита – Платон – обращал внимание своих последователей на то, что основа всякой мудрости – терпение, а рассудительность – это умение обуздывать свои желания, и в старости никто не станет мудрым, не будучи терпеливым.
Демокрит из Абдер, родившийся в 460 году до Христа, в тот самый год, когда Гераклит умер, говорил, что не телесные силы и не деньги делают людей счастливыми, но правота и многосторонняя мудрость. Он же определил три особенности мудрости: выносить прекрасные решения, безошибочно говорить и делать то, что следует. Он понимал и другое: трудно бороться со своим сердцем, однако рассудительному мужу свойственно его побеждать.
За две тысячи лет, прошедших с тех пор, как появились доступные Кириллу древние книги, в который уже раз переписанные византийскими грамотеями, одно из почетных мест занимали сочинения величайшего из мыслителей древности, учителя Александра Македонского, ученого-энциклопедиста Аристотеля Стагирита, жившего в 384–322 годах до Рождества Христова. Он предупреждал человека об окружающих его соблазнах, указывая, что разумный гонится не за тем, что приятно, а за тем, что избавляет от неприятностей. И он же указывал, как добиться этого. Назначение человека, утверждал Стагирит, выполняется благодаря рассудительности и нравственной добродетели; ведь добродетель делает правильной цель, а рассудительность предоставляет средства для ее достижения. Невозможно не быть собственно добродетельным без рассудительности, не быть рассудительным без нравственной добродетели. Сентенции Аристотеля не пропали даром. Их подхватили не только его ученики, но и далекие от его учения сторонники Демокрита. Один из них, младший современник Аристотеля, – Эпикур (341–270 гг. до н. э.), все же вторя Стагириту, писал: «Начало всего есть благоразумие. От благоразумия произошли все остальные добродетели, оно учит, что нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо, и, наоборот, нельзя жить разумно, нравственно и справедливо, не живя приятно».
Учения о мудрости, основанной на нравственности, жили столь же долго, как и сама вечная проблема взаимосвязи этики с умственной деятельностью человека. Отдавая должное обоим этим началам, некоторые ученые ставили ум на первое место, отодвигая нравственность на второй план.
Один из крупнейших древнегреческих историков – Плутарх, живший в 46–120 годах новой эры, полагал мудрость определяющей силой бытия. «Два основных достояния человеческой природы, – утверждал он, – это ум и рассуждения».
Между Аристотелем, его воспитанником македонским царем Александром и Плутархом лежала полоса великих завоеваний, когда Греция и Македония – родина Кирилла и Мефодия – взошли в зенит своего могущества и славы. Александр Македонский, скончавшийся в 323 году до Рождества Христова в возрасте 33 лет, завоевывал земли от берегов Дуная до Египта и от Эгейского моря до Индии и Средней Азии. И во всех этих странах, очень разных, совершенно не похожих друг на друга, оказавшихся по воле завоевателя в одном гигантском государстве – империи, наиболее сильным элементом, цементирующим разные народы и страны, стала культура греков и македонян, которых называли эллинами, так как «покорители мира» пришли из Эллады. Принесенная ими культура, соединившаяся с местным культурным наследием, позже получила название эллинизма. Наибольшее влияние эллинизм оказал на соседнюю Италию, где он принял формы раннего просветительства, развивая философию и культуру древних греков. Кирилл хорошо знал римских поэтов, драматургов и историков, ибо Византия была наследницей и Афин, и Рима. Среди известных ему авторов был древнеримский поэт Публий Сир, живший незадолго до Рождества Христова. Еще при жизни прославился он своими афоризмами, многие из которых посвящены были уму и глупости. Сир говорил: «Чужим пороком мудрый исправляет свой»; «Кто глуп и понял это, тот уже не глуп»; «Молчание для глупца – замена мудрости». Кирилл был не только ученым, но и миссионером-проповедником, и потому он не оставил в стороне сочинения великого оратора, гражданина Древнего Рима Марка Тулия Цицерона (106–43 гг. до Рождества Христова), не лишенного и высокого практицизма и говорившего: «Недостаточно обладать мудростью, нужно уметь пользоваться ею». А коли так, то, стало быть, мудрецу несвойственно делать то, о чем ему пришлось бы жалеть. «Однако, – утверждал Цицерон, – нет пользы мудрецу в мудрости, если он сам себе не может помочь». Кирилл, как мы уже знаем, прежде всего был просвещеннейшим богословом, но, отыскивая ключи к сердцам вчерашних язычников, он не чурался и произведений тех, кого христиане считали идолопоклонниками, в чем мы тоже неоднократно убеждались. Среди них был и Децим Юлий Ювенал, римский поэт-сатирик, родившийся через тридцать лет после Вознесения Христа, но все-таки оставшийся язычником. Однако Ювенал не был обойден благодатью мудрости и говорил, что мудрость не скажет того, что противно природе. Это было истиной, а Кирилл всегда следовал истине, из чьих бы уст она ни исходила.
А баснописец Федр – современник Христа, живший в 17–70 гг. новой эры, и тоже, как и Ювенал, язычник, – почитал ум выше храбрости, хотя в то время отвага и неустрашимость стояли на первом месте среди мужских достоинств.
Такая точка зрения была близка Кириллу. Да и Мефодий думал так же, иначе зачем бы он в зрелом возрасте оставил меч военачальника и взял в руки посох проповедника-пилигрима и миротворца? Но, конечно, превыше древних эллинов и во многом унаследовавших их мудрость язычников-римлян почитал Кирилл премудрость Божию, рассыпанную словесным золотом не только в Священном Писании – Библии, не только в Новом Завете, но и во многих трудах ветхозаветных пророков и мудрецов, в богослужебных книгах. «Кто внимает обличениям, тот благоразумен», – говорил царь Соломон. А в Талмуде утверждалось: «Кто мудр? – Научающийся чему-нибудь у всех и каждого». И Кирилл следовал этому завету, учась и у Конфуция, и у царя Соломона, хотя книга Соломона «Премудрости» не считалась у христиан канонической.
Однако же учил он славян прежде всего премудрости Божией, черпая ее из послания апостола Павла к жителям города Коринфа – коринфянам. А следует сказать, что апостол Павел оказался очень близок душе и сердцу солунских братьев, ибо они являлись гражданами города, который, как мы уже знаем, исстари был нерушимым оплотом христианской веры. О премудрости Божией писал Павел в первом послании к коринфянам. И говорил апостол: «Где мудрец, где книжник? Где совопросник века сего? Не обратил ли Бог мудрость мира сего в безумие? Ибо когда мир своею мудростью не познал Бога в премудрости Божией, то благоугодно было Богу юродством проповеди спасти верующих».
Кирилла не смущало то, что даже проповедь объявлялась юродством, ибо по сравнению с премудростью Божией и проповедь была ничтожна. Подлинная же премудрость представляет собою благодать, каковую Бог дарует смертному человеку в истинном разумении.
Впрочем, довольно. Отвлечемся от азбуки Кирилла и оживим наше повествование известной сценой из повести Максима Горького «Детство» – сценой обучения Алеши Пешкова чтению его дедом Василием Кашириным:
«Помню, был тихий вечер: мы с бабушкой пили чай в комнате деда, он был нездоров, сидел на постели без рубахи, накрыв плечи длинным полотенцем, и, ежеминутно отирая обильный пот, дышал часто, хрипло…
Вдруг дедушка, достав откуда-то новенькую книжку, громко шлепнул ею по ладони и бодро позвал меня:
– Ну-ка, ты, пермяк, солены уши, поди сюда! Садись, скула калмыцкая. Видишь фигуру? Это – аз. Говорил: аз! Буки! Веди! Это – что?
– Буки.
– Попал! Это?
– Веди.
– Врешь, аз! Гляди: глаголь, добро, есть, – это что?
– Добро.
– Попал! Это?
– Глаголь.
– Верно! Это?
– Аз.
…От него жарко пахло уксусом, потом и печеным луком, я почти задыхался, а он, приходя в ярость, хрипел и кричал в ухо мне:
