Альфа прижимала к груди букетик, составленный из цветов, уцелевших от двух букетиков, купленных ею на берегу. На фоне царящей вокруг мертвенности они были единственными живыми пока еще существами и единственными свидетелями своего бракосочетания. Может, поэтому во время своего праздничного обеда или ужина (из-за неизменности света трудно было определить время, да и чувство времени было уже утрачено), их взгляды то и дело обращались на пестроту цветов в центре стола.
Когда еще во время подписания протокола он в шутку предложил ей наступить ему на ногу, Альфа ответила серьезно:
– Я не могу повелевать таким мужчиной.
И посмотрела на него с непонятным боязненным чувством, словно и верила и не верила в то, что все это происходит на самом деле.
– Ты подумай хорошенько еще раз, это не шутка! – сказал он. – Бортовой дневник – официальный документ. Я пойду с ним к твоему мужу.
– Ты наступи, – настаивала она на своем, как бы боясь собственной непокорности. – Наступи, прошу тебя!
И только после того, как он послушался, поставила свою подпись рядом с его подписью.
Сначала они станцевали вальс, запись которого долго искали на одной из кассет, потом он включал все подряд, чтобы разогнать сгустившуюся от их собственного торжественного молчания тишину.
– И все же, что ты думаешь обо всем этом? – спросила его Альфа во время одной из пауз, явно чувствуя себя виноватой за то, что боится.
– Оставь. Пытаться понять бесполезно. Пусть будет сфера Римана со свадьбой в самом ее центре. Настоящий ритуальный дом, в котором природа сочетает своих детей. Или нирвана, абсолютное бытие.
– Йоги едва ли представляют себе, что в абсолютном бытии они будут пить шампанское и заниматься любовью.
– Почему же нет? Если они в процессе самоусовершенствования отказываются от всех прелестей жизни, возможно, в абсолютном бытии постараются наверстать. Пить, конечно же, будут не шампанское, – засмеялся он. – Для абсолютного бытия необходимо абсолютное питие. Интересно, каким оно будет на вкус?
– Ну давай поговорим серьезно, а? – взмолилась Альфа, и было видно, что она очень нуждается в таком разговоре.
– Невеста ты моя дорогая, да ведь и я серьезно! Познание цивилизации по-прежнему остается деструктивным, ты это знаешь. Рвем, режем, разбиваем, по частям пытаемся гадать о целом, и все не удается. Да и плевать мы хотели на целое, ведь все время удается заставить ту или иную его часть служить нам. Не знаем до конца, что представляет собой электричество, а умеем заставить его даже музицировать для нас, так ведь? – указал он рукой на стоявший рядом магнитофон. – В то время как на Востоке во главу угла поставлен интеграционный путь… Я припоминаю два стихотворения. Одно европейское, а второе восточное, японское. О цветке. Жаль, не могу точно вспомнить, но суть такова: в европейском варианте поэт срывает цветок и затем радуется его аромату, краскам. В японском же наоборот. Поэт садится рядом с цветком на корточки и пытается увидеть мир заново посредством чувств этого цветка.
– И ты поэтому убегаешь от людей в море и раздеваешься донага на своей яхте? – спросила она и, взяв из вазочки цветок, торжественно преподнесла его профессору, словно вознаграждение за откровенность. Он повертел его в пальцах, понюхал и поставил обратно.
– И поэтому тоже. Когда надоедает безысходность, заполнившая наши лаборатории, убегаю.
– Из одной безысходности в другую, – усмехнулась она.
– Ага, для разнообразия. А может, правильный путь где-то посередине? По мнению йогов, природа открывает свое истинное лицо, к сожалению, только усовершенствовавшемуся человеку. И ведь ни один из этих чертей, что постигли абсолютное небытие, не расскажет тебе, что он видел там. Природа, мол, обладает самозащитой, она не хочет показываться кому попало, поэтому отнимает у счастливца, постигшего единение с нею, способность передавать ее истины другим. Что же касается наших ученых, они требуют только формул, ни больше ни меньше. И мое жалкое сознание требует формул, и только формул. Мне скучен интеграционный путь, вот и все. Сел, скрестил ноги, выбрал точку и… айда! В абсолютное небытие! А я хочу делать что-то в течение этих пятидесяти-шестидесяти лет, которые отпущены нам для осмысленной жизни, пребывая в этом бытии, каким бы относительным оно ни было! Ну да хватит! Давай сначала усовершенствуемся как супруги!
Альфа изъявила желание, чтобы их посиделки стали ужином, за которым последует первая брачная ночь. Изъявила желание спать в затемненном помещении. Он же – опять вопреки здравому смыслу – не предложил перейти в приготовленную им на всякий случай лодку. Словно бы все происходившее в предыдущие дни осталось за пределами каюты, в которой они уединились. Альфа краснела совсем как девчонка, складочки в уголках губ подрагивали совсем по-девичьи.
Он закрыл иллюминаторы снаружи, запер обе двери. Потом ощупью, по учащенному дыханию, нашел свою невесту, поникшую, у кровати. Профессор не помнил, с чего он начинал в ту давнюю свою первую брачную ночь. Альфа сама помогла ему отыскать молнию на вечернем платье. Их руки столкнулись в темноте и словно бы испугались собственного прикосновения. А какое-то время спустя они стали снимать друг с друга одежду. Наконец, продрогшие, забрались в постель, обнялись, и объятие это было таким же паническим: «Если это все же какое-то локальное искривление пространства… – подумал он про себя уже потом, засыпая. – Ну да черт с ним, пусть что угодно!»
Да, ему было уже все равно, ведь главное, что волновало его в данный момент, была мысль, хорошо ли было женщине, лежавшей рядом с ним, потому что в какой-то момент он почувствовал в собственном усердии всего лишь попытку забыться.
Он проснулся, не понимая, сколько прошло времени. Очень ломило спину. Значит, спал неспокойно или же в неудобной позе. Повернулся на другой бок и, нечаянно прикоснувшись к чьему-то обнаженному телу, замер, мысленно спрашивая себя: «Почему Ольга все еще здесь, в моей постели?»
Он редко позволял своим подружкам оставаться на всю ночь. Любил, чтобы утро принадлежало только ему одному, даже воскресное. В выходные он занимался своими домашними делами… Или еще рано? Но тишина, подобная этой, наступала в его доме где-то только между тремя и четырьмя утра, когда весь транспорт спал. Ольга лежала к нему спиной, и он провел по впалому животу и по крутому изгибу бедра, неожиданно крутому, и это толкнуло его на грубое обладание ею.
Очевидно, даже не просыпаясь, она облегчила его старания способом, свойственным для супругов с большим стажем. Его несколько удивила ее грудь, она показалась ему как бы крупнее, чем обычно, и он еще больше возбудился.
Ольга медленно, сквозь сон, расслабилась, словно ничего и не произошло, но он чувствовал, что она не спит. Теперь она должна протянуть руку к его руке и сплести свои пальцы с его пальцами, чтобы они оставались сплетенными в этот краткий миг беспамятства, который обычно наступал у них в такие минуты. Она всегда делала так, и ему это нравилось. Но женщина лежала неподвижно, словно выжидая.
– Прости, что так, – сказал он, но не стал искать в темноте ее руку. Ему хотелось пить и хотелось в туалет. – Ты спи, спи, – добавил он, отметив, что ее дыхание почему-то участилось.
Отодвинулся на край кровати, опустил ноги на пол и вдруг услышал крик Ольги:
– Ты кто такой?!
– Ольга, что с тобой? – изумился он и подумал, уж не случилось ли с ней чего.
– Какая Ольга! Ты кто такой?! – снова закричала женщина, и голос ее был явно незнаком ему. Таким же незнакомым показалось совсем недавно и ее тело.
Он потерянно притих и вспомнил, что в годы студенчества кто-то из однокурсников, завидуя его успехам в учебе, напоил его какой-то снотворной смесью, и наутро он проснулся в чужой квартире рядом с незнакомой девушкой, совершенно голый. Он не знал, было ли у него что с ней, не было ли, но, пожалуй, нет, поскольку девушка расплакалась, убежала, не пожелав слушать его объяснений. Наверняка ее тоже напоили. Но неужели теперь, когда он профессор?… Однако сейчас он не чувствовал себя опоенным чем-то. Напротив, в нем все играло после недавнего любовного акта.
– Кто вы? Что вы здесь делаете? – повторила свой вопрос незнакомка, теперь уже в более вежливой форме.
Это действительно была не Ольга. Но теперь уже он должен спросить ее, что она делает в его постели! Профессор потянулся к ночнику, однако не нашел его и окончательно запутался.
– Я прошу вас, я очень прошу вас, – забормотал он. – Я тоже ничего не понимаю!
И нырнул в темноту, неожиданно ударившись обо что-то твердое. Затем налетел на какой-то угол, потом больно ушиб пальцы о дверь и только после этого нащупал наконец ручку. Рванул дверь на себя, и в следующее мгновение на него обрушилась бездна света. (В довершение ко всему все это безобразие произошло днем?!)
