Ворона[112]
Когда не хочешь быть смешон,Держися звания, в котором ты рожден.Простолюдин со знатью не роднися;И если карлой сотворен,То в великаны не тянися,А помни свой ты чаще рост.
Утыкавши себе павлиньим перьем хвост,Ворона с Павами пошла гулять спесиво —И думает, что на нееРодня и прежние приятели ееВсе заглядятся, как на диво;Что Павам всем она сестраИ что пришла ее пораБыть украшением Юнонина двора[113].Какой же вышел плод ее высокомерья?Что Павами она ощипана кругомИ что, бежав от них, едва не кувырком,Не говоря уж о чужом,На ней и своего осталось мало перья.Она было назад к своим; но те совсемЗаклеванной Вороны не узнали,Ворону вдосталь ощипали,И кончились ее затеи тем,Что от Ворон она отстала,А к Павам не пристала.
Я эту басенку вам былью поясню.Матрене, дочери купецкой, мысль припала,Чтоб в знатную войти родню.Приданого за ней полмиллиона.Вот выдали Матрену за барона.Что ж вышло? Новая родня ей колет глазПопреком, что она мещанкой родилась,А старая за то, что к знатным приплелась:И сделалась моя МатренаНи Пава, ни Ворона.
Из «Книги восьмой»
Лев состарившийся[114]
Могучий Лев, гроза лесов,Постигнут старостью, лишился силы:Нет крепости в когтях, нет острых тех зубов,Чем наводил он ужас на врагов,И самого едва таскают ноги хилы.А что всего больней,Не только он теперь не страшен для зверей,Но всяк, за старые обиды Льва, в отмщенье,Наперерыв ему наносит оскорбленье:То гордый конь его копытом крепким бьет,То зубом волк рванет,То острым рогом вол боднет.Лев бедный в горе толь великом,Сжав сердце, терпит все и ждет кончины злой,Лишь изъявляя ропот свойГлухим и томным рыком.Как видит, что осел туда ж, натужа грудь,Сбирается его лягнутьИ смотрит место лишь, где б было побольнее.«О боги! – возопил, стеная, Лев тогда. —Чтоб не дожить до этого стыда,Пошлите лучше мне один конец скорее!Как смерть моя ни зла:Все легче, чем терпеть обиды от осла».
Лев, серна и лиса
По дебрям гнался Лев за Серной;Уже ее он настигалИ взором алчным пожиралОбед себе в ней, сытный, верный.Спастись, казалось, ей нельзя никак:Дорогу óбоим пересекал овраг:Но Серна легкая все силы натянула —Подобно и́з лука стреле,Над пропастью она махнулаИ стала супротив на каменной скале.Мой Лев остановился.На эту пору друг его вблизи случился:Друг этот был – Лиса.«Как! – говорит она. – С твоим проворством, силойУжели ты уступишь Серне хилой?Лишь пожелай, тебе возможны чудеса:Хоть пропасть широка, но если ты захочешь,То, верно, перескочишь.Доверь же совести и дружбе ты моей:Не стала бы твоих отваживать я дней,Когда б не зналаИ крепости, и легкости твоей».Тут кровь во Льве вскипела, заиграла;Он бросился со всех четырех ног;Однако ж пропасти перескочить не мог:Стремглав слетел и – до смерти убился.А что ж его сердечный друг?Он потихохоньку в овраг спустился,И, видя, что уж Льву ни лести, ни услугНе надо боле,Он, на просторе и на воле,Справлять поминки другу стал,И в месяц до костей он друга оглодал.
Крестьянин и лошадь
Крестьянин засевал овес;То видя, Лошадь молодаяТак про себя ворчала, рассуждая:«За делом столько он овса сюда принес!Вот говорят, что люди нас умнее:Что может быть безумней и смешнее,Как поле целое изрыть,Чтоб после рассоритьНа нем овес свой по-пустому?Стравил бы он его иль мне, или гнедому;Хоть курам бы его он вздумал разбросать,Все было б более похоже то на стать;Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;А попусту бросать! Нет, это просто глупость».Вот к осени меж тем овес тот убран был,И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.
Читатель! Верно, нет сомненья,Что не одобришь ты Конёва рассужденья;Но с самой древности, в наш даже век,Не так ли дерзко человекО воле судит Провиденья,В безумной слепоте своейНе ведая его ни цели, ни путей?
Белка[115] («У Льва служила Белка…»)
У Льва служила Белка,Не знаю, как и чем; но дело только в том,Что служба Белкина угодна перед Львом;А угодить на Льва, конечно, не безделка.За то обещан ей орехов целый воз.Обещан – между тем все время улетает;А Белочка моя нередко голодаетИ скалит при царе зубки́ свои сквозь слез.Посмотрит: по лесу то там, то сям мелькаютЕе подружки в вышине;Она лишь глазками моргает, а онеОрешки знай себе щелкáют да щелкáют.Но наша Белочка к орешнику лишь шаг,Глядит – нельзя никак:На службу царскую то кличут, то толкают.Вот Белка наконец уж стала и стара,Царю наскучила: в отставку ей пора.Отставку Белке дали,И точно, целый воз орехов ей прислали.Орехи славные, каких не видел свет;Все на отбор: орех к ореху – чудо!Одно лишь только худо —Давно зубов у Белки нет.
Щука
На Щуку подан в суд донос,Что от нее житья в пруде не стало;Улик представлен целый воз,И виноватую, как надлежало,На суд в большой лохани принесли.Судьи́ невдалеке сбирались;На ближнем их лугу пасли;Однако ж имена в архиве их остались:То были два Осла,Две Клячи старые да два иль три Козла;Для должного ж в порядке дел надзораИм придана была Лиса за Прокурора.И слух между народа шел,Что Щука Лисыньке снабжала рыбный стол;Со всем тем, не было в судья́х лицеприязни,И то сказать, что Щукиных проказУдобства не было закрыть на этот раз.Так делать нечего: пришло писать указ,Чтоб виноватую предать позорной казниИ, в страх другим, повесить на суку.«Почтенные судьи́! – Лиса тут приступила. —Повесить мало, я б ей казнь определила,Какой не видано у нас здесь на веку:Чтоб было впредь плутам и страшно и опасно —Так утопить ее в реке». – «Прекрасно!» —Кричат судьи́. На том решили все согласноИ Щуку бросили – в рекý!
Кукушка и орел[116]
Орел пожаловал Кукушку в Соловьи.Кукушка, в новом чине,Усевшись важно на осине,Таланты в музыке своиВыказывать пустилась;Глядит – все прочь летят,Одни смеются ей, а те ее бранят.Моя Кукушка огорчилась,И с жалобой на птиц к Орлу спешит она.«Помилуй! – говорит. – По твоему веленьюЯ Соловьем в лесу здесь названá;А моему смеяться смеют пенью!»«Мой друг! – Орел в ответ. – Я царь, но я не Бог.Нельзя мне от беды твоей тебя избавить.Кукушку Соловьем честить я мог заставить;Но сделать Соловьем Кукушки я не мог».
Бритвы[117]
С знакомцем съехавшись однажды я в дороге,С ним вместе на одном ночлеге ночевал.Поутру, чуть лишь я глаза продрал,И чтó же узнаю? – Приятель мой в тревоге:Вчера заснули мы меж шуток, без забот;Теперь я слушаю – приятель стал не тот.То вскрикнет он, то охнет, то вздохнет.«Что сделалось с тобой? мой милый!.. я надеюсь,Не болен ты». – «Ох! ничего: я бреюсь».«Как! только?» Тут я встал – гляжу: проказник мойУ зеркала сквозь слез так кисло морщит рожу,Как будто бы с него содрать сбирались кожу.Узнавши наконец вину беды такой,«Что дива? – я сказал. – Ты сам себя тиранишь.Пожалуй, посмотри:Ведь у тебя не Бритвы – косари;Не бриться – мучиться ты только с ними станешь».«Ох, братец, признаюсь,Что Бритвы очень тупы!Как этого не знать? Ведь мы не так уж глупы;Да острыми-то я порезаться боюсь».«А я, мой друг, тебя уверить смею,Что Бритвою тупой изрежешься скорей,А острою обреешься верней:Умей владеть лишь ею».
Вам пояснить рассказ мой я готов:Не так ли многие, хоть стыдно им признаться,С умом людей боятсяИ терпят при себе охотней дураков?
Сокол и червяк
В вершине дерева за ветку уцепясь,Червяк на ней качался.Над Червяком Сокóл, по воздуху носясь,Так с высоты шутил и издевался:«Каких ты, бедненький, трудов не перенес!Что ж прибыли, что ты высоко так заполз?Какая у тебя и воля, и свобода?И с веткой гнешься ты, куда велит погода».«Тебе шутить легко, —Червяк ответствует, – летая высоко,Затем, что крыльями и си́лен ты, и крепок;Но мне судьба дала достоинства не те:Я здесь, на высоте,Тем только и держусь, что я, по счастью, цепок!»
Бедный богач[118]
«Ну, стоит ли богатым быть,Чтоб вкусно никогда ни съесть, ни спитьИ только деньги лишь копить?Да и на что? Умрем, ведь все оставим.Мы только лишь себя и мучим и бесславим.Нет, если б мне далось богатство на удел,Не только бы рубля, я б тысяч не жалел,Чтоб жить роскошно, пышно,И о моих пирах далёко б было слышно;Я даже делал бы добро другим.А богачей скупых на муку жизнь похожа».Так рассуждал Бедняк с собой самим,В лачужке низменной, на голой лавке лежа;Как вдруг к нему сквозь щелочку пролезКто говорит – колдун, кто говорит – что бес;Последнее едва ли не вернее:Из дела будет то виднее.Предстал – и начал так: «Ты хочешь быть богат,Я слышал для чего; служить я другу рад.Вот кошелек тебе: червонец в нем, не боле;Но вынешь лишь один, уж там готов другой.Итак, приятель мой,Разбогатеть теперь в твоей лишь воле.Возьми ж и из него без счету вынимай,Доколе будешь ты доволен,Но только знай:Истратить одного червонца ты не волен,Пока в реку не бросишь кошелька».Сказал – и с кошельком оставил Бедняка.Бедняк от радости едва не помешался;Но лишь опомнился, за кошелек принялся.И что ж? Чуть верится ему, что то не сон:Едва червонец вынет он,Уж в кошельке другой червонец шевелится.«Ах, пусть лишь до утра мне счастие продлится! —Бедняк мой говорит. —Червонцев я себе повытаскаю груду,Так завтра же богат я будуИ заживу как сибарит».Однако ж поутру он думает другое.«То правда, – говорит, – теперь я стал богат;Да кто ж добру не рад!И почему бы мне не быть богаче вдвое?Неужто леньНад кошельком еще провесть хоть день!Вот на дом у меня, на экипаж, на дачу;Но если накупить могу я деревень,Не глупо ли, когда случáй к тому утрачу?Так удержу чудесный кошелек:Уж так и быть, еще я поговеюОдин денёк,А впрочем, ведь пожить всегда успею».Но что ж? Проходит день, неделя, месяц, год —Бедняк мой потерял давно в червонцах счет;Меж тем он скудно ест и скудно пьет;Но чуть лишь день, а он опять за ту ж работу.День кончится, и по его расчетуЕму всегда чего-нибудь недостает.Лишь кошелек нести сберется,То сердце у него сожмется;Придет к реке – воротится опять.«Как можно, – говорит, – от кошелька отстать,Когда мне золото рекою само льется?»И наконец Бедняк мой поседел,Бедняк мой похудел;Как золото его, Бедняк мой пожелтел.Уж и о пышности он боле не смекает:Он стал и слаб и хил; здоровье и покой —Утратил всё; но всё дрожащею рукойИз кошелька червонцы вон таскает.Таскал, таскал… и чем же кончил он?На лавке, где своим богатством любовался,На той же лавке он скончался,Досчитывая свой девятый миллион.
Булат[119]
