Блуждание в потемках, побеги от самих себя, внезапные отъезды то на юг, то в Германию, неожиданные письма с призывами «приходите» в тех же ярко-синих конвертах и бдения до утра… Она была умна, не по возрасту образована, он, как и вся Россия, «искал смысла», общество раскололось на «за Распутина» и на «за революцию», промежуток был пуст. Поэт хотел уберечь ее от опрометчивых шагов, а ей казалось, что он слишком застенчив. Можно предположить, что Елизавета его пугала и он не хотел развития их отношений, которые могли привести к непредсказуемому, а она ревновала его не только к женщинам, но и к воздуху, и к друзьям, и к стихам, которые он читал другим… Блок для нее стал тем первым толчком, который вывел Елизавету на путь богоискательства.
В судьбе почти каждой значительной личности происходят события, которые меняют не только весь ход мыслей, но и жизни. Чаще всего это происходит в кризисные моменты поиска собственного «я» и, конечно, желания найти родственную душу.
По окончании гимназии 1 сентября 1909 года Елизавета Пиленко стала слушательницей философского отделения Бестужевских курсов. Она увлечена занятиями: «В этот период мне пришлось много заниматься философией. Очень по-студенчески одолевала я премудрость отдельных философов, вместе с Кантом торжествовала победу над философской мыслью, не постигшей еще тайн критицизма, от Канта шла дальше, к неокантианцам. И каждый вновь постигнутый элемент знания именно по-студенчески воспринимался как нечто очень прочное, близкое по своей достоверности к математике».
Как правильно вырвалось у нее – «шла дальше»! Об этом периоде рассказ отдельный, а то, что встреча с Блоком стала поворотной на ее пути, так это несомненно. Можно предположить, что влюбленность в «принца» принесла огорчения, а поэтому и столь внезапная свадьба, которая повергла всех в удивление, – некий отчаянный жест девушки выбить клин клином. Замужество не принесло счастья, а только большее осознание, что Блок и есть ее судьба. В 1915 году она пишет: «Передо мной проходят все мысли последнего времени, проверяю решения. Россия, ее Блок, последние сроки – и надо всем ХРИСТОС, единый, искупающий все <…> Что мы можем? Что могу я, любя Вас? Потому что сейчас в Вас будто мы все, и Вы символ всей нашей жизни. Даже всей России символ. Перед гибелью, перед смертью Россия сосредоточила на Вас все свои самые страшные лучи».
Еще во время их первой встречи в 1908 году Блок говорил ей, что принадлежит к умирающему поколению, он советовал всем, кто еще кровно не связан с этим уходящим временем, бежать куда глаза глядят, искать новых путей. Елизавета Кузьмина-Караваева последовала совету Блока – она отошла от декадентов, покорно ожидающих гибели, и стала искать другой путь. Таких путей в Петербурге было немало, хотя зачастую они отличались от старых лишь названиями и попросту являлись тупиками. В то время возникали и распадались многочисленные течения и группы. Молодые поэты кочевали из одного кружка в другой, пытаясь определиться. Иной из них успевал за один сезон побывать в пяти-шести «обществах», а затем и сам брался за основание чего-нибудь своего, столь же недолговечного, как и другие. Найти истинный путь в этом лабиринте было нелегко.
Так она попадает на «башню» к Вячеславу Иванову – поэту-символисту, эстету и историку. На Таврической, 35, в башне с куполом собирались философы, поэты, художники, историки и артисты… Невозможно даже перечислить всех тех, кто бывал здесь. Огромная квартира Иванова имела исключительное значение для всей духовной предвоенной России с 1905 по 1913 год она стала центральным местом для всего художественного Петербурга, своеобразной Академией Искусств. Забегая вперед, можно сказать, что Елизавете поначалу было все это «брожение» интересно, а потом надоело. Скорее всего, именно общение с Блоком помогло ей разобраться в расстановке сил и порвать с обитателями «башни».
Как известно, Иванов многократно приглашал поэта на свои «среды», упрекая его в том, что он уклоняется, на что Блок дипломатично отвечал: «Как Вы странно говорите “уклониться”. Я совсем не уклоняюсь от существенного, живу напряженно, избегаю только литературной среды, притом окончательно, как избегал ее почти всю жизнь». В разговорах с Лизой он отмечал, что в тогдашних «салонах» «много светского, внешнего»[21].
В начале июля 1916 года Лиза находится в Джемете, узнав о его мобилизации на фронт, она посылает Блоку письмо, спокойное и даже торжественное. И хотя в нем много слов о ее любви и нежности к нему, но они скорее указание на родство и единство духа, но не на страсть: «Итак, если Вам будет нужно, вспомните, что я всегда с Вами и что мне ясно и покойно думать о Вас. Господь Вас храни. Елиз. Кузьмина-Караваева». И в конце приписка: «Мне бы хотелось сейчас Вас поцеловать очень спокойно и нежно».
И сразу же она получает ответ: «Я теперь табельщик 13-й дружины Земско-городского союза. На войне оказалось только скучно. О Георгии и Надежде, – скоро кончится их искание. Какой ад напряженья! А Ваша любовь, которая уже не ищет мне новых царств. Александр Блок». Война, настроения солдат и офицеров все больше разочаровывали, все больше раздражали и затягивали, с его слов, «лошадиные, аэропланные, телефонные, кухонные и окопные интересы», надежды увидеть на войне героическую победу рушились с каждым днем. Упоминание о святых Георгии и Надежде сделано не зря – это очень жестокий вывод всей катастрофической ситуации: повержен не дракон, а сам Георгий и все надежды на спасение.
Елизавета немедленно отвечает:
«20. VII. 1916. Дженет[22].
Мой дорогой, любимый мой, после Вашего письма я не знаю, живу ли я отдельной жизнью или все, что “я”, – это в Вас уходит. Все силы, которые есть в моем духе: воля, чувство, разум, все желания, все мысли – все преображено воедино и все к Вам направлено. Мне кажется, что я могла бы воскресить Вас, если бы Вы умерли, всю свою жизнь в Вас перелить легко. Любовь Лизы не ищет царств? Любовь Лизы их создает, и создает реальные царства далее, если вся земля разделена на куски и нет на ней места новому царству. Я не знаю, кто Вы мне: сын ли мой, или жених, или все, что я вижу, и слышу, и ощущаю. Вы – это то, что исчерпывает меня, будто земля новая, невидимая, исчерпывающая нашу землю…»
Следующее письмо Елизавета Юрьевна написала 26 июля, в нем были и стихи о великомученике Георгии: «После Вашего письма писала я стихи. Если Вы можете их читать как часть письма, то прочтите; если же нет, то пропустите. Они выразили точно то, что я хотела Вам сказать:
Увидишь ты не на войне,Не в бранном, пламенном восторге,Как мчится в латах, на конеВеликомученик Георгий.
Ты будешь видеть смерти лик,Сомкнешь пред долгой ночью вежды;И только в полночь громкий крикТебя разбудит – зов надежды!
И белый всадник даст копье,Покажет, как идти к дракону;И лишь желание твоеНачнет заутра оборону.
Пусть длится напряженья ад, —Рассвет томительный и скудный.Нет славного пути назадТому, кто зван для битвы чудной.
И знай, мой царственный, не яТебе кую венец и латы:Ты в древних книгах бытияОтмечен, вольный и крылатый!
Смотреть в туманы – мой удел,Вверяться тайнам бездорожья,И под напором вражьих стрелТвердить простое слово Божье.
И всадника ввести к тебе,И повторить надежды зовы,Чтоб был ты к утренней борьбе,И в полночь, – мудрый и готовый.
Это был безнадежный зов, она понимала, что близится финал их отношений, рушилась Россия, в «терновом венце революции» приближался роковой 1917 год. Ответа от Блока не последовало, и, как она вспоминает, «воцарилось страшное гробовое молчание». Прощальное письмо из Петрограда, куда она приезжала (в последний раз) весной 1917 года, тоже осталось без ответа: «Дорогой Александр Александрович, <…> мне хотелось бы Вам перед отъездом сказать вот что: я знаю, что Вам скверно сейчас; но если бы Вам даже казалось, что это гибель, а передо мной был бы открыт любой другой самый широкий путь, – всякий, всякий, – я бы все же с радостью свернула с него, если бы Вы этого захотели. Зачем – не знаю. Может быть, просто всю жизнь около Вас просидеть…»
Может показаться странным, но символический Георгий, боец и победитель, возникал на их пути уже не раз. В самом начале их знакомства, в 1906 году, когда Лиза была только на подступах к поэзии, Блок записал ей на память две строки Бальмонта: «Святой Георгий, убив дракона,/ взглянул печально вокруг себя».
