— Сама кикимора! — Предслава хлестнула ее березовой веткой, которую держала в другой руке.
Елисава вцепилась в ветку, дернула и, вырвав, набросилась на сестру с такой яростью, словно перед ней была одна из русалок, которых в конце Русальной недели ловят всей толпой, хлещут ветвями и торжественно бросают в воду. Предслава с визгом помчалась вдоль опушки, но Елисаве вдруг стало стыдно: что это они, две великовозрастные колоды, верещат и носятся, как девчонки! И сама же все затеяла!
В досаде бросив ветку, Елисава повернулась и пошла через рощу куда глаза глядят. Она миновала пенек, на котором сидела сегодня избранная «Леля», принимая подношения, — в траве еще белела яичная скорлупа и лежали помятые венки — и брела все дальше, надеясь, что там ей никто не встретится. Ей хотелось уйти от всех: от девушек, к которым вот-вот приедут сваты, от веселых нарядных парней, ни один из которых не годится ей в женихи, от улыбающихся молодых женщин, чьи расшитые праздничные сороки словно бы бросают упрек ее вечному девичьему венку! И напрасно Эйнар, Торлейв, Таиша с Искряхой и тот новенький, из бодричей, то ли Светомир, то ли Витомир, вечно околачиваются возле женского крыльца и ждут, не пойдет ли она куда-нибудь, чтобы проводить. Напрасно они ловят ее взгляд, отгоняют конюхов и подают ей поводья, чтобы коснуться ее белых пальцев, — им не на что надеяться, как и ей самой!
Елисава попробовала вообразить ожидаемого герцога Фридриха, но его расплывчатая фигура в этой весенней роще, где каждая травинка была живой и призывала жить настоящей жизнью, казалась такой нелепой, бесплотной, противной! Княжна поморщилась от досады, ударила кулаком по ближайшей березе, но тут же раскаялась и обняла дерево богини Лады, прижалась лбом к шероховатому стволу. Береза не виновата, она всегда хочет как лучше. Свежий, чуть горьковатый запах коры и сока щекотал ноздри, и сердце разрывалось от жажды жить и любить! Любовь приносит такое счастье всему живому, и только она одна этого лишена!
— Смотри, какая грустная! — раздался вдруг совсем рядом чей-то голос. Незнакомец говорил на северном языке, и Елисава, продолжая держаться за ствол, резко подняла голову. — Может, мы ее развеселим?
— Ты мне обещал, подлый обманщик, что тут сегодня всем подряд пива наливают, но я что-то не вижу его! — прозвучал другой голос. — Правда, столько девчонок — это тоже хорошо.
Елисава обернулась, и лицо ее мгновенно приняло привычное строго-надменное выражение. Новгородских обозов в этом году еще не было, а значит, эти два голоса принадлежат киевским варягам. Она готова была кивком даровать прощение тем наглецам, которые назвали девчонкой Ярославову дочь, но только после того, разумеется, как его попросят.
Однако те двое, что стояли чуть поодаль, никакого прощения просить не собирались. Напротив, при виде княжны на их лицах отразился полный восторг, а один даже охнул, словно нашел что-то очень приятное. Елисава их не знала. Оба выглядели лет на тридцать, и, если бы не речь, признать в них скандинавов было бы нелегко. На узких штанах и полусапожках виднелись поперечные полоски шелка, какими украшают одежду воины Византии, но на рукоятях мечей сверкало серебряное плетение из жестких ломаных линий и звериных когтистых лап, изготовленное явно норманнским мастером. Кожа их была загорелой и обветренной, но лица, продолговатые, с высокими и широкими, почти прямоугольными лбами, грекам, конечно, принадлежать не могли. У того, который первым ее заметил, волосы и брови, выгоревшие на солнце почти до белизны, ярко оттеняли смуглую от загара кожу, а обладатели таких скуластых лиц с прямыми короткими носами рождаются только в Нордлёнде и нигде больше. Уж в этом-то Елисава не могла ошибиться!
Зато внешность второго поразила ее настолько, что она даже растерялась. Он был почти на голову выше своего товарища, да и во всей Ярославовой дружине, пожалуй, не нашлось бы ему соперников. Широкие плечи, длинные руки и ноги производили впечатление такой мощи, цельной, собранной и подвижной, что Елисава вздрогнула и крепче обняла березу: перед ней был живой ураган, способный сметать на своем пути решительно все. Она, своим родом и положением защищенная от всех на свете опасностей, кроме Божьего гнева, сейчас содрогнулась от благоговейного ужаса перед этой силой, словно перед ней стоял сам этот Божий гнев, судьба, рок, который сильнее любого смертного. Каждая черта этого жесткого, выдубленного северными и южными ветрами лица, каждый волосок из длинной густой гривы казались такими яркими, резкими, что мгновенно проникали в самую глубину души и завладевали ею. И нельзя сказать, чтобы он был красив, — варяжское лицо с прямыми грубоватыми чертами, одна бровь немного выше другой, небольшая бородка, блестящие, как голубая молния, острые и зоркие глаза, тонкий, но заметный шрам, неровно протянувшийся от подбородка до скулы. Это лицо излучало силу, которая была больше красоты и которая делала красоту ненужной. Перед Елисавой стоял человек, привыкший всегда и во всем быть первым, понимавший первенство как свое неотъемлемое право. Золотистые волосы, заплетенные вдоль лица в две косы, сзади падали на спину свободной волной; в каждом волоске отражалось солнце, и оттого казалось, что его голова окутана пламенем. Борода, усы и брови, имевшие мягкий рыжеватый оттенок, были чуть темнее волос, и эта единственная черта придавала его облику немного тепла и человечности.
Прижавшись к стволу березы, Елисава неожиданно растерялась, застыла и не знала, что ей делать — то ли гневаться, то ли звать на помощь. Какой-то глубинный внутренний голос призывал ее бежать без оглядки, — но, увы, в состязании с таким львом даже самая быстроногая лань заранее обречена.
Кроме того, мужчины, похоже, совершенно не представляли, кто она такая. Одетая в две обычные льняные рубашки и шерстяную поневу с девичьим узором, с пояском из тесьмы, княжна сейчас отличалась от простых девок разве что парой дорогих перстней.
— Что это она на нас так смотрит? — спросил у товарища белобрысый. — Неужели мы такие страшные?
— Слушай! — Высокий оживился, двинул бровью и даже слегка подался в сторону Елисавы, из-за чего она вздрогнула и крепче прижалась к березе. — Если тут праздник, то мы с ней можем сделать все, что хотим? Это же вроде Праздника Дис, я правильно помню?
— Нет, ты перепутал! — Белобрысый поспешно схватил его за локоть. — До того праздника, когда все можно, еще два месяца. Тогда везде будут жечь костры. Вот не думал, что придется объяснять тебе, что к чему, ведь ты когда-то так хорошо в этом разбирался! Ты помнишь хоть какие-нибудь русские слова? — спросил он своего спутника и с подчеркнутым дружелюбием улыбнулся Елисаве.
