Мамуля сказала:
– Загадываю простое, – она закрыла глаза, улыбнулась, потом открыла их и спросила. – В любом магазине, что значит, если просят четвертушек в кассу номер пять?
Оба они носили одни и те же вещи ещё с того дня, как она забрала его после школы. В каком бы мотеле они не остановились, когда он забирался в постель, мамуля щёлкала пальцами и требовала его штаны, рубашку, носки, трусы, а он передавал ей всё из-под одеяла. Утром, когда она возвращала ему вещи, иногда они были выстираны.
Когда в кассу просит четвертушек, сказал мальчик в ответ, имеют в виду, что там стоит красивая женщина, и всем нужно подойти на неё посмотреть.
– Ну, на самом деле не только, – заметила мама. – Но да.
Иногда мамуля засыпала, привалившись к дверце, а все другие машины объезжали их. Если работал мотор, иногда на приборной доске зажигались красные огоньки, о которых наш мальчик даже понятия не имел, показывая все аварийные случаи. В те разы из щелей капота начинал валить дым, и мотор замолкал сам по себе. Машины, застрявшие позади, начинали гудеть сигналами. По радио говорили о новом заторе: о машине, которая заглохла на центральной полосе дороги, заблокировав движение.
Когда люди сигналили и смотрели через окна на них, о которых сообщали по радио, глупый маленький мальчик считал, – такое значит быть знаменитым. Пока сигналы машин не разбудят её, мальчик махал рукой. Он вспоминал жирного Тарзана с обезьяной и каштанами. То, как мужчина способен был удержать улыбку. То, что унижение будет унижением, только если ты сам решишь страдать.
Маленький мальчик улыбался навстречу всем злобным лицам, которые его разглядывали.
И наш маленький мальчик слал воздушные поцелуи.
Только когда в сигнал трубил грузовик, мамуля вскакивала и просыпалась. Потом снова тормозила и целую минуту откидывала с лица большую часть волос. Заталкивала в ноздрю белую пластиковую трубку и втягивала её. Проходила ещё минута бездействия, прежде чем она вытаскивала трубку и щурилась на маленького мальчика, торчащего рядом с ней на переднем сиденье. Щурилась на новоявленные красные огоньки.
Трубка была тоньше тюбика её помады, с нюхательной дырочкой на одном конце и чем-то вонючим внутри. После того, как она её нюхала, на трубочке всегда оставалась кровь.
– Ты в каком? – спрашивала она. – В первом? Во втором классе?
В пятом, отвечал маленький мальчик.
– И на этой стадии твой мозг весит три? Четыре фунта?
В школе он был круглым отличником.
– Так значит тебе сколько? – спрашивала она. – Семь лет?
Девять.
– Ладно, Эйнштейн, всё, что тебе рассказывали в этих приёмных семьях, – говорила мамуля. – Можешь смело забыть.
Сказала:
– Они, приёмные семьи, не знают, что важно.
Прямо над ними на месте завис вертолёт, и мальчик наклонился, чтобы смотреть прямо вверх через синюю полоску наверху ветрового стекла.
По радио рассказывали про золотой “Плимут Дастер”, который заблокировал проезд по центральной полосе шоссе. Машина, говорили, видимо, перегрелась.
– В жопу историю. Все эти ненастоящие люди – самые важные люди, о которых ты должен знать, – учила мамуля.
Мисс Пэппер Хэйвиленд – это вирус Эбола. Мистер Тернер Эндерсон означает, что кого-то вырвало.
По радио сказали, что спасательные службы отправились помочь убрать заглохшую машину.
– Все вещи, которым тебя учили по алгебре и макроэкономике – можешь забыть, – продолжала она. – Вот скажи мне, что толку, если ты можешь извлечь квадратный корень из треугольника – а тут какой-то террорист прострелит тебе голову? Да ничего! Вот настоящее образование, которое тебе нужно.
Другие машины клином объезжали их и срывались с места, визжа колёсами на большой скорости, исчезая в другие края.
– Я хочу только, чтобы ты знал больше, чем всякие там люди сочтут безвредным тебе сообщить, – сказала она.
Наш мальчик спросил:
– А что больше?
– А то, что когда думаешь об оставшейся тебе жизни, – ответила она, прикрыв газа рукой. – Ты никогда по-настоящему не заглядываешь дальше, чем на пару предстоящих лет.
И ещё она сказала такое:
– К тому времени, когда тебе наступит тридцать, твой худший враг – это ты сам.
Ещё она сказала такую вещь:
– Эра Просветления закончилась. И живём мы сейчас, что называется, в Эру Раз-просветления.
По радио сказали, что о заглохшей машине уведомили полицию.
Мамуля включила радио погромче.
– Чёрт, – произнесла она. – Умоляю, скажи мне, что это не мы.
– Говорят – золотой “Дастер”, – отозвался мальчик. – Это наша машина.
А мамуля ответила:
– Это показывает, как мало ты знаешь.
Она открыла свою дверцу и скомандовала проскользнуть и выйти с её стороны. Посмотрела на быстрые машины, которые проезжали мимо них, стремительно исчезая вдали.
– Это не наша машина, – заявила она.
Радио орало, что, кажется, пассажиры покидают транспортное средство.
Мамуля помахала рукой, чтобы он за неё схватился.
– Я тебе не мать, – сказала она. – Вообще, даже близко.
Под ногтями у неё тоже была засохшая кровь.
Радио орало им вслед. “Водитель золотого “Дастера” и маленький ребёнок сейчас подвергают себя опасности, пытаясь проскочить сквозь четыре полосы дорожного движения”.
Она сказала:
– Похоже, у нас около тридцати дней, чтобы наскладировать весёлых приключений на всю жизнь. А потом истечёт срок у моих кредиток.
Сказала:
– Тридцать дней – если нас не поймают раньше.
Машины гудели и уклонялись. Радио орало им вслед. Вертолёты ревели над головой.
И мамуля скомандовала:
– А теперь – прямо как с вальсом “Дунайские волны”, крепко возьми меня за руку, – сказала. – И не думай, – сказала. – Только беги.
Глава 16
Следующий пациент – женщина, возрастом около двадцати девяти лет, вверху на внутренней стороне бедра у неё родинка, которая выглядит ненормально. При таком свете трудно точно сказать, но она слишком большая свиду, несимметричная, сине-коричневых оттенков. Бахромчатые края. Кожа вокруг вроде бы разодрана.
Спрашиваю – она её чесала?
И – не было ли у неё в семье случаев рака кожи?
Около меня, держа перед собой планшетку формата А5, сидит Дэнни, удерживая над зажигалкой конец пробки, поворачивая её, пока конец не станет чёрным, и Дэнни объявляет:
– Братан, я серьёзно, – говорит. – У тебя сегодня ночью какие-то дикие проявления враждебности. Ты что, позанимался этим?
Говорит:
– Вечно ты ненавидишь целый свет, как потрахаешься.
Пациентка падает на колени, её ноги широко расставлены. Она отклоняется назад и начинает толчками приближаться к нам в замедленном движении. Одними сокращениями мускулов задницы толкает свои плечи, груди, лобковые мышцы. Всё её тело волнами рвётся к нам.
Признаки меланомы нетрудно запомнить при помощи букв АБЦД:
Асимметричная форма.
Бахромчатый край.
Цветовые вариации.
Диаметр шире шести миллиметров.
Она бритая. Загорелая и смазанная до безупречности, она напоминает не столько женщину, сколько щель для втыкания кредитной карточки. Она толкает себя нам навстречу, и во мрачной красно-чёрной цветовой смеси выглядит лучше, чем есть на самом деле. Красные лампы стирают шрамы и синяки, прыщи, всякие там татуировки, плюс следы от резинок одежды и “дороги” от иглы.
Прикольно, что красота произведения искусства гораздо больше зависит от рамки, чем от самого творения.
Фокус со светом заставляет даже Дэнни казаться полным здоровья: его цыплячьи крылья-ручонки торчат из белой футболки. Планшетка у него светится жёлтым. Он подворачивает нижнюю губу и закусывает её, переводя взгляд с пациентки на свой труд, потом обратно на пациентку.
Толкая себя нам навстречу, перекрикивая музыку, та спрашивает:
– Что?
Она вроде бы натуральная блондинка, высокий фактор риска, поэтому интересуюсь – не было ли у неё накануне беспричинных потерь веса?
Не глядя на меня, Дэнни спрашивает:
– Братан, ты себе представляешь, сколько бы мне стоила настоящая модель?
Бросаю ему в ответ:
– Братан, не забудь набросать все её вросшие волоски.
Пациентку спрашиваю, не замечала ли та каких-нибудь нарушений в своём цикле или в испражнениях?
Стоя перед нами на коленях, широко расставив руки с чёрными крашеными ногтями по обе стороны в выгибаясь назад, глядя на нас по всей длине выгнутого дугой тела, она спрашивает:
– Что?
Ору:
– Мне нужно прощупать твои лимфоузлы!
А Дэнни окликает:
– Братан, так ты хочешь знать, что мне сказала твоя мама, или нет?
Ору:
– Ещё дай пальпировать твою селезёнку!
Делая быстрый набросок жжёной пробкой, он спрашивает:
– У тебя период стыда, я прав?
Блондинка обхватывает колени руками и перекатывается на спину, крутя по соску между большим и указательным пальцами каждой руки. Широко раззявив рот, демонстрирует нам согнутый язычок, потом сообщает:
