каким-то слишком размашистым шагом, сцепив руки за спиной. Поспеть за ней было практически невозможно. «Ну, вылитый Ленин в Горках», — подумала Василиса, глядя на тетку.
— Думала уже. Святым может быть и пламень, и даже мост. Если пойдем дальше в этом направлении, то можем дойти и до отмщения младенца и до его же ярости. Нет. Надо передохнуть и взглянуть на все это свежим взглядом.
Они уже подходили к подъезду, когда Александра Сергеевна внезапно остановилась и спросила: «А откуда у Вас эта книга вообще?»
И Василисе пришлось поведать тетке всю историю появления у нее книги.
— Правда, правда, я хотела отнести книгу обратно в библиотеку. Но сначала не до нее было, потом забыла. А после уже и нести некуда стало — библиотека закрылась, — закончила свой рассказ Василиса.
— И правильно, что не отнесли, — заключила, улыбаясь, Александра Сергеевна. — Чем бы мы сейчас с Вами занимались? Мне вот какая мысль в голову пришла: не зайти ли нам с другой стороны? Потрудитесь-ка узнать, что за старушка владела этой книгой. Наверное, как-то можно отыскать и завхоза бывшего из библиотеки. Вдруг что-то проявится?
Подниматься к Вам не стану. Холодно, да и ехать уже надо. Второй день прогулять не смогу — студенты не простят. А Вы, как узнаете что-нибудь, сразу же сигнализируйте.
На том и попрощались.
Глава 4
Василиса не нашла фамилии старушки. Похоже, что это было невозможно. Но адрес бывший завхоз библиотеки Николай Геннадьевич помнил, и не столько его назвал, сколько объяснил на пальцах, как туда ехать.
Василиса с нетерпением дождалась выходного и помчалась в Дубиновку — маленькую и, со слов добрейшего завхоза, почти заброшенную деревеньку.
Говоря так, Николай Геннадьевич ничуть не лукавил.
От некогда богатой, большой деревни почти ничего не осталось. Три-четыре полузаброшенных дома и несколько огородиков с покосившимися заборами — все, что увидела Василиса, выйдя из плотно набитого ранними дачниками, промерзшего автобуса.
На что и как тут жили люди, оставалось загадкой. В первых двух домах на стук никто не отозвался. В третьем доме, похоже, теплилась какая-то жизнь.
К Василисе вышел полупьяный мужик в оборванной телогрейке на голое тело и почему-то в военных галифе.
— Чего тебе? — странно не удивившись новому человеку, спросил мужик.
— Мне бы про старушку спросить, — цепенея, пробормотала Василиса.
— Слышь, Марин! — окликнул кого-то, обитающего в недрах дома. — Фря городская про старушку приехала спросить.
На зов из дома выплыла тетка. О, эта тетка была воплощением и олицетворением всех сожительниц таких вот мужиков. Она была довольно помята и всклокочена, но ничуть этим не смущена. Тушь, размазанная вокруг глаз, синий в огромных красных розах халат, большие розовые тапки. Венцом этого великолепия выступала гигантская заколка, усыпанная сверкающими на солнце стразами в давно некрашенных и неухоженных волосах.
— Борь, кто это? — хриплым с пьяного сна голосом спросила тетка.
— Да говорю тебе, фря городская приехала что-то про бабку спросить, — отозвался мужик и обратился к Василисе: «Пить будешь?»
Василиса помотала головой.
— А баба твоя? — заученно проговорил мужик и захохотал, радуясь, что ошарашил городскую избитой уже шуткой.
«Ужас какой», — подумала Василиса, но решительно продолжила: «В вашей деревне старушка жила. Полгода, как умерла. Не подскажете, где ее дом?»
— А тебе зачем? — прищурился подозрительно мужик.
— Да родственники ее попросили съездить, старые квитанции и письма из дома забрать, — на ходу стала придумывать Василиса.
— Ишь, какие! Как хоронить, так не дождешься! Квитанции им подавай! Мы вот этими руками да за свои деньги Ольгу Семенну хоронили! А они где были? — начал кипятиться мужик.
— Да Борь, остынь! Не мы хоронили, а из Рябиновки приезжали, забрали бабку-то, — внезапно вступилась тетка. — Тебе волю дай, так ты много чего наговоришь!
Чего надо-то? Дом показать? — обратилась она уже к Василисе. — Вон, дальний, — махнула она рукой в сторону.
— Это наш теперь дом! Тут все теперь наше! — продолжал пузыриться неугомонный мужик. — Мы тут все снесем. Конюшню для богатеев сделаем. И коней закупим, да! Конюшня будет получше, чем у депутатов ваших. Обзавидуются все. А Никитка из Рябиновки больше всех. Сунется, а я ему: «Эти кони для богатых, а не для тебя, оборванец!» Будет он мне еще доказывать что-то!
— О, понес, понес, коневод проклятый! Водка весь мозг вымыла. Конюшня, ага. Ты лошадей-то только в кино и видал. Заведет он! Иди в дом, животновод со стажем, — проговорила тетка, заталкивая своего мечтательного сожителя в дом.
— А ты туда ступай, в дальний дом, ищи там свои квитанции. Может что осталось, — обратилась она к Василисе и захлопнула дверь.
Василиса постояла еще, послушала приглушенную тяжелой, обитой дерматином дверью ругань коневода со своей дамой сердца и пошла к указанному дому.
Дом, видно, когда-то аккуратный и ухоженный, после смерти хозяйки осиротел и осунулся. Засохшие, неубранные на зиму цветы в горшках, расставленных на веранде, задавали грустное настроение, навевая мысли о бренности бытия. Старая, облезлая дверь с гордым номером 19 на бронзовой табличке, меж тем, была плотно закрыта и снаружи придавлена березовым поленом. Зачем был оставлен этот номер, и насколько давно в деревне было такое количество домов, оставалось неизвестным.
С трудом отодвинув рассохшееся полено, Василиса отворила тяжелую дверь. Перешагнув порог, гостья, оторопев, остановилась.
Перед ней открылась приличных размеров комната, очевидно, служившая и спальней, и кухней, и даже какой-то мастерской — в дальнем углу стояли козлы с банками, кистями и тряпками. Вся комната была густо расписана портретами, пейзажами, батальными сценами, натюрмортами и еще бог знает чем. Одно вытекало из другого и плавно вплывало в следующее.
Так, в нижнем углу масштабной и по размерам и силе изображения батальной сцене с рыцарями на серых конях, очень мастерски, тонко и изысканно был написан портрет дамы, сидящей вполоборота и с лукавством взирающей на незванную гостью. Тут же, недалеко от битвы был изображен дворик какого-то городка с каменным мостиком, переброшенным через канал. А на месте дома, к которому вроде как должен был вести этот мостик, написана была ваза с букетом цветов, на лепестках которых навсегда каплями застыла вода. Над портретом гордого мужчины в черном, старинном наряде с тяжелой золотой цепью, спускающейся на грудь, бродили единороги, вокруг которых кружились странного вида птицы: то ли павлины, то ли орлы. Длинные, роскошные хвосты и мощные крючковатые клювы сбивали с толку и не давали определиться.
Живопись на стенах была великолепной, но общее впечатление от комнаты, от темных, мрачных красок, от старой, растрескавшейся мебели создавалось тягуче-тоскливое и походящее на безрадостное болото в хмурый, осенний
