Испуганный и растерянный взгляд, которым она смотрела на него, дрожащие губы делали ее похожей на восьмилетнюю девочку, ставшую свидетелем несправедливости или злой выходки, которой она не понимала. Ей хотелось обнять его, даже несмотря на то, что он заставил ее плакать!
— Леа, отвечайте мне! Вы считаете, что я на стороне этих мерзавцев?
Она прижалась к нему.
Сжимать ее в своих объятиях… вдыхать запах ее волос, шеи, чувствовать ее губы… От счастья Франсуа закрыл глаза.
Открыв их, он натолкнулся на полный отчаяния взгляд Жана. «Бедный паоень, он тоже влюблен в эту несносную девчонку», — подумал Тавернье. Затем нежно отстранил девушку.
— Завтра Сару должны перевести на улицу Соссэ. Я отправлюсь туда ночью, во время перевозки. Нам известен маршрут, трое наших будут контролировать ключевые точки.
— Я хочу быть там, — сказал Жан.
— Нет, старина, вы засветились и уедете сегодня вечером. Попрощайтесь с Леа. Я оставляю вас. Пойду засвидетельствую свое почтение тетушкам.
Оставшись одни, юноша и девушка почувствовали себя неловко.
— Я даже не спросила тебя о Рауле. Как у него дела? Где он?
— От одного нашего общего друга я узнал, что прошлым летом он бежал из Германии. С тех пор о нем ничего не известно.
— Бедный Рауль, нам втроем было так хорошо. Помнишь, как мы купались в Гаронне? Помнишь наши велосипедные прогулки среди холмов?..
— Тогда ты нас еще любила… Без тебя Монтийяк изменился. Дом как бы съежился. Окна закрыты. Когда Руфь и Камилла выходят, кажется, что они передвигаются на цыпочках. Такое впечатление, что они всю жизнь проводят в ожидании. С тех пор как Матиас уехал в Германию, Файяр молчит. Время от времени он появляется на виноградниках и отдает несколько кратких приказаний. У него появилась привычка выходить по ночам и расхаживать по двору с лампой в руке. С женой он обращается, как с собакой.
— А Лоран?
— Я уже давно его не видел, но его группа действует. Это одна из самых активных групп на Юго-Западе. Они участвуют во всех самых опасных делах. Лучше бы им не попадаться, немцы не питают к ним теплых чувств. Сам он может средь бела дня, без всякой охраны, приехать повидаться с женой и сыном. Мне бы хотелось работать с ним, но я нужен «Троице» в Париже… Помнишь, как мы ходили в лес?
— Все это кажется мне таким далеким… Сейчас я чувствую себя очень старой. И мне страшно… Если бы ты знал, как мне страшно!
— Ты хорошо держишься, — сказал он, привлекая ее к себе. — Ты совсем не изменилась, только стала еще красивее. И еще — твой взгляд… Да, твой взгляд изменился, стал чуть строже и беспокойнее. Тебе нужно вернуться в Монтийяк, бросить все это. Заняться виноградниками и спокойно ждать, когда закончится война.
— Спокойно ждать!.. Мой бедный друг, можно подумать, что ты забыл, в какое время мы живем. Чего ждать? Что они будут продолжать грабить страну, пытать наших друзей, преследовать Лорана и дядю Адриана? Если ничего не делать, они никогда не уйдут. Не могу ждать, я хочу жить, ты слышишь, жить, и не хочу видеть их в нашей стране. После их ухода из Монтийяка мы вместе с Сидони и Руфью сделали генеральную уборку. Ах! Если бы можно было очистить дом огнем! Франсуаза, не понимавшая нас, говорила: «Но у нас же была генеральная уборка весной…» Вначале я сказала себе: надо привыкнуть к их присутствию. Это нормально, мы проиграли войну. Горе побежденным!.. Затем, мало-помалу, разговаривая с Камиллой, слушая радио Лондона и особенно видя, как наши родственники, наши соседи гнут перед ними спину, я начала испытывать чувство стыда. И вот сейчас, когда я думаю о том, что они сделали с Сарой, мне хочется взять в руки оружие и сражаться.
— Это занятие не для женщины.
— Это я уже слышала. Однако женщины уже не раз участвовали в сражениях.
— Я бы не хотел, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
В дверь постучали. Это была Франсуаза.
— Меня послала за вами тетя Альбертина.
Не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты.
— Я должен идти. Передай от меня привет тетушкам. А сейчас оставь меня. Я должен запомнить ту информацию, что дал мне «Троица».
— Поцелуй меня и постарайся время от времени давать о себе знать.
Поцелуй вернул их в лето 1939 года, на террасу Монтийяка, когда вопрос «как бы нам сегодня развлечься?» был для них основным. В объятиях друг друга, погрузившись в свои воспоминания, они не слышали, как открылась дверь и вошел Франсуа Тавернье. Он улыбнулся, увидев обнимающихся друзей, и осторожно вышел.
— Я люблю тебя, Леа.
— Я знаю; люби меня, мне это очень нужно.
— Такая, какой я тебя знаю, ты не должна испытывать недостатка в возлюбленных, начиная с твоего Тавернье.
— Ты не будешь меня ревновать?.. Сейчас совсем не время для этого.
— Ты права. Я, как и Рауль, не могу видеть, как за тобой ухаживает другой мужчина.
— Ты и твой брат всегда были глупыми, — ласково сказала она.
— До свидания, Леа. Будь осторожна.
— До свидания, Жан. Ты тоже будь осторожен.
В последний раз поцеловав его, Леа присоединилась к своей семье. Через десять минут Жан Лефевр покинул дом на Университетской улице.
В маленькой гостиной, где теперь, экономя тепло, обедала вся семья, в ожидании ужина сидели Лиза и Альбертина и слушали шифровки из Лондона:
«Краб скоро навестит змей. Повторяем: краб скоро навестит змей».
«Предавшись мечтам, я медленно шагаю по уединенной тропинке. Повторяем: предавшись мечтам, я медленно шагаю по уединенной тропинке».
«Морис и его друг в добром здравии встретили Новый год и думают о двух мимозах, которые скоро должны расцвести».
— Мы рады за него, — с доброй улыбкой сказала Лиза.
7
Леа была в ярости. Уже больше недели она не получала известий от Франсуа Тавернье. Что сталось с Сарой? Удалось ли Жану добраться до Вандеи? Даже молчание Рафаэля ее беспокоило. Не в силах больше терпеть, она решила отправиться на улицу Соссэ.
Ее молодость и красота заставили принявшего ее немецкого офицера забыть о подозрительности и любопытстве. «Сара Мюльштейн?..» Это имя ему что-то говорило… Ах, да! Это та еврейка, которую привезли раненой… Нет, ее здесь больше нет. Нужно пойти на авеню Анри-Мартен, 101; может быть, там ей смогут помочь. Если она ничего не узнает, то может вернуться, он постарается что-нибудь для нее сделать… Всегда приятно помочь такой симпатичной девушке… Леа поблагодарила его.
На улице она отвязала велосипед и по авеню Мариньи доехала до Елисейских полей. На Рон-Пуан полицейский, сидя в своем стеклянном убежище, окруженный панелями с немецкой сигнализацией, контролировал «движение»: несколько велосипедов, редкие автомобили, спешащие куда-то пешеходы, придерживающие воротники своих слишком легких пальто. Моросил холодный мелкий дождь, и дорога была очень скользкой. В конце авеню на фоне свинцово-серого неба возвышалась Триумфальная арка — смехотворный символ былого величия. Удрученная этим зрелищем, Леа решила поехать другой дорогой и свернула на авеню Монтеня. Дождь все усиливался.
Авеню Анри-Мартен… Под равнодушными взглядами прохожих Леа привязала велосипед к решетке садика, окружавшего здание. Войдя, она сняла с головы берет, поправила волосы и вытерла платком лицо.
Леа с удивлением осмотрелась. Богатая обстановка, вокруг все спокойно, нет ничего такого, что указывало бы на присутствие немцев. Невозможно поверить в то, что здесь происходят зверства, описанные Франсуа Тавернье. Большая стеклянная дверь за будкой консьержа вела внутрь здания. Леа в нерешительности остановилась посреди отделанного мрамором холла. Справа от нее вела наверх очень красивая лестница с резными перилами из темного дерева, которую поддерживала высокомерная кариатида с выпуклой грудью, отполированное дерево на этом месте свидетельствовало о том, сколь часто задерживались здесь руки жильцов и их посетителей. Прямо перед собой Леа увидела высокое окно, освещавшее затейливо переплетенную решетку лифта. Две длинные скругленные деревянные ступени вели к двустворчатой двери, на которой была прикреплена медная табличка. Леа прочла: «Французская экономическая служба. Бюро закупок». Что это могло значить? Ей казалось, что Сару отвезли именно сюда, на первый этаж, да и слова на табличке были чем-то знакомы. Франсуа, как-будто, упоминал о бюро закупок. Но вот что конкретно он говорил? Обессиленная и продрогшая, она опустилась на ступеньку и прислонилась головой к кариатиде.
Внезапно дверь распахнулась, и оттуда вывалился человек, выброшенный невидимыми руками. Несчастный потерял равновесие и рухнул на мраморные плиты пола. Несмотря на полумрак, царивший в помещении, Леа заметила, что руки его связаны за спиной, а опухшее лицо все в крови, испачкавшей белый мрамор. Почти сразу за ним вышли двое мужчин. Они смеялись, застегивая пальто. Тот, что был помоложе, пнул распростертое тело.
