Между тем после революции этот важнейший принцип в Советском Союзе оказался подорванным, и в национальном вопросе воцарилась опасная вакханалия. Установил ее, как известно, не Сталин. Эта вакханалия только чудом не снесла Россию с лица земли, и не прими Сталин жестких и даже жестоких мер по наведению порядка в этой сфере, в духе своей знаменитой и непобедимой формулы «требование отделения окраин в корне противоречит интересам народных масс», – не было бы сегодня нашей страны.
Многоязыкое разнообразие, придающее народу большую силу, в то же время является его ахиллесовой пятой, в которую прежде всего целятся противники и конкуренты. Четко осознавая это, страны Запада еще с дореволюционных времен принялись активно подстрекать националистические настроения в России. Неудивительно, что после революции националистические группировки, рвавшиеся к власти, отметились практически во всех национальных областях и районах России.
В своей профессиональной деятельности мне пришлось вплотную столкнуться с аналогичными происками Запада на Ближнем Востоке и могу с уверенностью сказать, что принцип «разделяй и властвуй» применительно к национальным отношениям являлся в течение ХХ века основой экспансионистской политики Великобритании, а затем и США. История доказала, что только применение самых суровых, не исключая и широкие репрессии, мер против национализма и сепаратизма было способно защитить государство от катастрофических последствий их деятельности.
Конечно, несправедливо было бы утверждать, что сепаратизм и национализм в СССР целиком и полностью культивировались только иностранными спецслужбами. Разумеется, что в значительной степени они представляли собой самостоятельный процесс. По существу, националисты только отступили перед шествием советской власти, даже самые активные из них до конца 1930-х годов не подвергались преследованию. Совершенно правильно, что Сталин нанес жестокие удары по поднимавшим голову националистическим центрам в Татарской и Крымской АССР, на Украине, в Средней Азии и на Кавказе. Можно только пожалеть, что Сталин побил националистов мало, а также, что все они были впоследствии реабилитированы как невинные жертвы «сталинских политических репрессий».
Вообще в отношении национального вопроса позиция у Сталина была железная и, надо сказать, безупречная. Именно здесь, по-видимому, он заслужил прежде всего эпитет «отца народов».
Касаясь национальной темы, нельзя, разумеется, обойти молчанием и еврейский вопрос. Со стороны особенно активных патриотов приходится слышать, что Россия после революции оказалась под еврейской диктатурой. Трудно с этим вполне согласиться. Что-то больно многовато получается над нами диктатур. И что мы, в таком случае, за великий народ?
Действительно, после революции вследствие разгрома русских национальных кадров большое число государственных должностей заняли именно евреи. К 1933 году количество евреев, проживавших в Москве, увеличилось по отношению к 1912 году более чем в сорок раз. Подавляющее большинство из них работало не токарями и не дворниками, естественно, а занимало высокие и ответственные посты в партийном и советском аппарате, средствах массовой информации, в литературе и искусстве.
Сталин раньше других понял ненормальность такого положения. Он был человеком дела, а сделать дело с образовавшимся после революции аппаратом не мог – не получалось! Сталин понял – как бы большевики ни отрицали старую Россию, построен Советский Союз был на основе русской государственности, единственным и уникальным носителем которой являлся, является и будет являться русский народ. Попытки подменить русских кем-либо иным заставляли страну без конца сотрясаться от кризисов, точно в лихорадке, и вместо движения вперед – топтаться на месте, утопая в дискуссиях и лозунгах.
В силу исторической закономерности объективно в России один только русский народ выработал в себе качества, необходимые для исполнения государственной службы. Русские были привержены демократии, свободны от восточной деспотичности и жестокости, корпоративности и кумовства. Только русские обладали едино понимаемым чувством Родины, не имея иной родины географической или религиозной. Это не означало, что представителям других народов были закрыты какие-либо пути, это означало лишь то, что они должны были не противопоставлять свою культуру русской традиции, а вплетать ее в общий труд на благо России .
При этом нет никакого противоречия в том, что в конце 1920-х годов Сталин допускал резкие высказывания по отношению к отдельным попыткам возрождения русского самосознания, предпринимаемым «снизу», нередко называя их происками шовинизма. Причина здесь в том, что он в тот период не мог, не имел достаточно власти и сил, чтобы противопоставлять себя и свое мнение позиции большинства ЦК, состоявшего главным образом из оголтелых большевиков-интернационалистов зачастую нерусского происхождения и региональных партийных князьков.
Возможно, еще со времен работы наркомом по делам национальностей Сталин понял, что основной и постоянной угрозой существования СССР, существования России будет сложный комплекс противоречий, связанных с неравномерностью экономического и культурного развития центра и национальных окраин страны. Сталин не мог не прийти к пониманию того, что национализм и сепаратизм местных властей будут нарастать прямо пропорционально развитию национальных республик, законсервировать которое означало бы остановить и развитие России в целом.
В предвоенный период Сталин неоднократно пытался решить эту проблему политическими методами, изменяя статус республик в составе СССР, варьируя объем полномочий их властей и т. д. Однако, не добившись успеха, убедился, что лидеры национальных окраин всегда будут стремиться вырваться из-под контроля Москвы и, вернувшись к привычному укладу, переодеться из кожаных курток комиссаров в байские халаты.
Единственным, что могло помешать этому и навеки сцементировать СССР, было приснопамятное, царское еще выделение в СССР номинально привилегированного этноса, стать которым, разумеется, мог только русский народ.
Сталин, и это не вызывает сомнений, поставил себе задачу вернуть русскому народу роль руководящей и направляющей силы страны . Без этого Россия не могла бы дальше существовать, устремившись к вырождению и гибели. К сожалению, Сталин не успел довести это дело до конца, но и за то, что он сделал, простые люди всех национальностей нашей страны должны быть ему только благодарны.
Что касается «еврейской» бюрократии, то она в массе своей, конечно, превратилась в тормоз для развития страны. Уже к началу 1930-х годов вокруг наиболее высокопоставленных большевиков еврейского происхождения сформировались влиятельные кланы, каждый из которых включал в себя десятки человек. Большинство представителей этих кланов не имели отношения ни к революции, ни к партии большевиков. Они являлись типичными представителями мещанско-потребительской прослойки и вели паразитический образ жизни за счет государства, пользуясь роскошными квартирами, дачами и дорогостоящим имуществом, и дискредитировали власть и партию. Так, только Генрих Ягода ежемесячно расхищал из бюджета НКВД около полутора миллионов рублей на содержание в Москве своих многочисленных родственников (заработная плата в СССР составляла 200–300 рублей).
Указанные лица, возомнив себя новой знатью, любили вращаться в кругах интеллигенции, нередко подкармливая представителей искусства из расхищенных в бюджете страны средств.
У Сталина не было иного выхода, кроме как вырывать все эти кланы с корнем, фактически невзирая на реальную индивидуальную виновность каждого отдельного арестованного. Неудивительно, что в определенных кругах интеллигенции, лишившейся близости к власти и связанных с этим подачек, аресты нескольких сотен человек вызвали ощущение массовых репрессий с очевидной антиеврейской направленностью. На самом же деле причина возмущения таких «интеллигентов» не в любви к братьям по крови и не в общем гуманизме, а только лишь в том, что их оторвали от даровой кормушки и лишили права паразитировать на теле народа.
Много говорится и о том, насколько преобладание нерусских кадров, в частности евреев, в составе партийных органов и органов ГПУ-НКВД повлияло на характер и размах «сталинских репрессий».
Действительно, говоря о репрессиях, нельзя не удивиться – отчего вдруг в стране Толстого, Достоевского и Чехова, имевшей уникальные, неповторимые традиции государственности и гуманизма, в которой уже около ста лет каждая смертная казнь являлась событием национального масштаба, стали главенствовать фанатизм, нетерпимость к инакомыслию, жестокость и политическая истерия? Возможно, именно потому, что такой тип государственности, своего рода восточной деспотии, вообще был свойственен представителям тех народностей, которые преобладали в большевистских государственных органах.
