Детей мы наказываем за одно-единственное преступление. Если они чего-то не доели...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Наша шестилетняя соседка Лиля говорит:
"Пока жива мама, я должна научиться готовить"
Начиналась моя жизнь в Америке крайне безмятежно.
Месяцев шесть, как подобает российскому литератору, валялся на диване.
Какие-то деньги нам выдавали благотворительные организации. Какую-то мебель и ворох одежды притащили американские соседи. Кроме того, помогали старые друзья, уехавшие раньше нас. Они давали нам ценные практические указания, Потом моя жена довольно быстро нашла работу.
Устроилась машинисткой в русскую газету "Слово и дело". Это была старейшая и в ту пору единственная русская газета на Западе. Редактировал ее бывший страховой агент, выпускник Таганрогского коммерческого училища - - Боголюбов. (Настоящую его фамилию - Штемпель - мы узнали позже. )
Моя жена зарабатывала около ста пятидесяти долларов в неделю. Тогда нам казалось, что это большие деньги. Домой она возвращалась поздно. Мои накопившиеся за день философские соображения выслушивала без особого интереса.
Во многих русских семьях происходила такая же история. Интеллигентные мужья лежали на продавленных диванах. Интеллигентные жены кроили дамские сумочки на галантерейных фабриках, Почему-то жены легче находили работу. Может, у наших жен сильнее чувство ответственности? А нас просто сдерживает бремя интеллекта? Не знаю...
Я валялся на диване и мечтал получить работу.
Причем какую угодно. Только непонятно, какую именно. Кому я, русский журналист и литератор, мог предложить свои услуги? Тем более что английского я не знал. (Как, впрочем, не знаю и теперь. )
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Как-то мы с женой случайно оказались в зо о /Погодине. У двери висела клетка с попугаем.
Я почему-то решил, что это какаду. У попугая была семитская физиономия, зеленые крылья, желтый гребень и оранжевый хвост. Неожиданно он что-то выкрикнул противным хриплым голосом.
"Обрати внимание, - сказала мол жена, - даже какаду говорит по-андийски лучше нас... "
Шесть месяцев я пролежал на диване. Порой заходили друзья и ложились на соседний диван. У нас было три дивана, и все разноцветные.
Излюбленным нашим занятием было - ругать американцев.
Американцы наивные, черствые, бессердечные.
Дружить с американцами невозможно. Водку пьют микроскопическими дозами. Все равно что из крышек от зубной пасты...
Мировые проблемы американцев не волнуют.
Главный их девиз - "Смотри на вещи просто! " И никакой вселенской скорби!..
С женой разводятся - идут к юристу. (Нет чтобы душу излить товарищам по работе. ) Сны рассказывают психоаналитикам. (Как будто им трудно Другу позвонить среди ночи. ) И так далее.
В стране беспорядок. Бензин дорожает. От чернокожих нет спасенья. А главное - демократия под угрозой. Не сегодня, так завтра пошатнется и рухнет.
Но мы ее спасем! Расскажем всему миру правду о тоталитаризме. Научим президента Картера руководить страной. Дадим ему ряд полезных указаний.
Транзисторы у чернокожих подростков - конфисковать!
Кубу в срочном порядке - оккупировать! По Тегерану водородной бомбой - - хлоп! И тому подобное...
Я в таких случаях больше молчал, Америка мне нравилась. После Каляевского спецприемника мне нравилось решительно все. И нравится до сих пор.
Единственное, чего я здесь категорически не принимаю - спички. (Как это ни удивительно, даже спички бывают плохие и хорошие. Так что же говорить о нас самих?! )
Остальное нам с женой более или менее подходит.
Мне нравилась Америка. Просто ей было как-то не до меня...
ИЩУ РАБОТУ
Как-то раз моя жена сказала:
- Зайди к Боголюбову, Он хитрый, мелкий, но довольно симпатичный. Все-таки закончил царскую гимназию. Может, возьмет тебя на работу литсотрудником или хотя бы корректором. Чем ты рискуешь?
И я решил - пойду. Когда меня накануне отъезда забрали, в газете появилась соответствующая информация.
И вообще, я был чуть ли не диссидентом.
Жена меня предупредила:
- Гостей у нас встречают по-разному. В зависимости от политической репутации. Самых знаменитых диссидентов приглашают в итальянский ресторан.
С менее известными Боголюбов просто разговаривает в кабинете. Угощает их растворимым кофе. Еще более скромных гостей принимает заместитель редактора - Троицкий. Остальных вообще не принимают.
Я забеспокоился:
- Кого это вообще не принимают?
- Ну тех, кто просит денег. Или выдает себя за кого-то другого.
- Например, за кого?
- За родственника Солженицына или Николая Второго... Но больше всего их раздражают люди с претензиями. Те, кто недоволен газетой. Считается, что они потворствуют мировому коммунизму... И вообще, будь готов к тому, что это - довольно гнусная лавочка.
Моя жена всегда преувеличивает. Шесть месяцев я регулярно читал газету "Слово и дело". В ней попадались очень любопытные материалы. Правда, слог редакционных заметок был довольно убогим.
Таким языком объяснялись лакеи в произведениях Гоголя и Достоевского. С примесью нынешней фельетонной риторики. Например, без конца мне встречался такой оборот: "... С энергией, достойной лучшего применения... "
А также: "Комментарии излишни! "
При этом Боголюбов тщательно избегал в статьях местоимения "я". Использовал, например, такую формулировку:
"Пишущий эти строки".
Но все это были досадные мелочи. А так - газета производила далеко не безнадежное впечатление.
И я пошел.
Редакция "Слова и дела" занимала пять комнат.
Одну большую и четыре поменьше. В большой сидели творческие работники. Она была разделена фанерными перегородками. В остальных помещались: главный редактор, его заместитель, бухгалтер с администратором и техническая часть. К технической части относились наборщики, метранпажи и рекламные агенты...
СОЛО НА УНДЕРВУДЕ
Рекламное объявление " газете "Слово и дело":
"Дипломированный гинеколог Лейбович. За умеренную плату клиент может иметь все самое лучшее! Аборт, гарантированное установление внематочной беременности, эффективные противозачаточные таблетки'.. "
Встретили меня по низкому разряду. То есть разве что не выпроводили. Пригласили в кабинет заместителя редактора. А потом уже туда заглянул и сам Боголюбов.
Видимо, редакция избрала для меня какой-то промежуточный уровень гостеприимства. Кофе не предложили.
Мало того, заместитель редактора спросил:
- Надеюсь, вы завтракали?
Вопрос показался мне бестактным. Точнее, обескуражила сама формулировка, интонация надежды.
Но я кивнул.
Могу поклясться, что заместитель редактора оживился, Это был высокий, плотный и румяный человек лет сорока. Его манеры отличались, той степенью заурядной безупречности, которая рождает протест.
Он напоминал прогрессивного горкомовского чиновника эпохи Хрущева. В голосе его звенели чеканные требовательные нотки:
- Устроились?.. Прекрасно!.. Квартиру сняли?..
Замечательно!.. Мамаша на пенсии?.. Великолепно!..
Ваша жена работает у нас?.. Припоминаю... А вам советую поступить на курсы медсестер,..
Очевидно, я вздрогнул, потому что заместитель добавил:
- Вернее, медбратьев... Короче - медицинских работников среднего звена. Что поможет вам создать материальную базу. В Америке это главное! Хотя должен предупредить, что работа в госпитале - не из легких. Кому-то она вообще противопоказана.
Некоторые теряют сознание при виде крови. Многим неприятен кал. А вам?
Он взглянул на меня требовательно и строго. Я начал что-то вяло бормотать:
- Да так, - говорю, - знаете ли, не особенно...
- А литературу не бросайте, - распорядился Троицкий, - пишите. Кое-что мы, я думаю, сможем опубликовать в нашей газете.
И потом, уже без всякой логики, заместитель редактора добавил:
- Предупреждаю, гонорары у нас более чем скромные. Но требования исключительно высокие...
В этот момент заглянул Боголюбов и ласково произнес:
- А, здравствуйте, голубчик, здравствуйте... Таким я вас себе и представлял!..
Затем он вопросительно посмотрел на Троицкого, - Это господин Довлатов, - подсказал тот, - из Ленинграда. Мы писали о его аресте.
- Помню, помню, - скорбно выговорил редактор, - помню. Отлично помню... Еще один безымянный узник ГУЛАГа... (Он так и сказал про меня безымянный! )
Еще одно жертвоприношение коммунистическому Молоху...
Еще один свидетель кровавой агонии большевизма...
Потом с еще большим трагизмом редактор добавил:
- И все же не падайте духом! Религиозное возрождение ширится! Волна протестов нарастает! Советская идеология мертва! Тоталитаризм обречен!..
Казалось бы, редактор говорил нормальные вещи.
Однако слушать его почему-то не хотелось...
Редактору было за восемьдесят. Маленький, толстый, подвижный, он напоминал безмерно истаскавшегося гимназиста.
