В детстве ей часто снился один и тот же кошмарный сон, будто она на школьном дворе во время перемены водит с подружками хоровод. Вдруг из ее рта вырывается целый рой жужжащих ос, которые набрасываются на школьниц. Девочки корчатся от боли, их лица начинают безобразно распухать от укусов, а Джудит не в состоянии им помочь.
Пусть это умрет внутри, как оса в банке .
Голос Джедеди. Она отчетливо его слышит, не голос – шипение. До сих пор на губах ощущает кляп, пропитанный вчерашней слюной.
Руки Джедеди выдвигают ящик столика у изголовья кровати, достают тряпичный шарик и подносят ко рту Джудит, уже одетой в ночную рубашку и смиренно сидящей на кровати. Неизбежная процедура кляпа. Для ее же блага. Нельзя вредить другим…
«Ты родилась со сросшейся глоткой? Просто сил никаких нет! – частенько срывалось у Брукса в первые годы их семейной жизни. – Мне кажется иногда, что я североамериканский охотник, связавшийся с какой-нибудь тупой индианкой. Скоро мы начнем объясняться жестами».
Джудит прекрасно осознавала свою ущербность, пробовала приучить себя к болтовне, но не могла: ей было отказано в нехитром удовольствии посплетничать, она не перемывала косточки соседям, как это делали другие женщины. Немудрено, что люди чуждались ее. Да и с детьми дела обстояли не лучше; общение обычно ограничивалось той или иной сугубо материальной потребностью: вымой банки, почисть миски …
Чтобы не навредить детям, Джудит привыкла разговаривать с ними мысленно, с помощью внутреннего голоса, которого те не могли услышать. Благодаря своей уловке, тайным беседам, о которых ее сыновья и дочь даже не подозревали, она в конце концов выработала для себя правильную, как ей казалось, стратегию поведения.
«Не следует проявлять чрезмерные материнские чувства: тогда дети будут сильнее меня любить, да я и сама еще крепче к ним привяжусь. Стану держаться на расстоянии, и они поступят так же, значит, тесной связи между нами не возникнет, а если однажды мне придется их потерять, я не испытаю больших страданий».
Но даже думай Джудит по-другому, Джедеди быстро положил бы конец любым проявлениям нежности в семье, в которых ему мерещилась тень кровосмешения. Он никогда не ласкал Джудит, когда та была маленькой, а теперь не прикасался к внукам – Бонни, Понзо и Доране.
«Нельзя развивать чувственность в детях, – повторял он, – сей демон пробуждается довольно рано».
По той же причине он не поощрял гигиенических процедур, да и сам мылся редко. В отличие от Брукса ему нравился дикий, неухоженный вид фермы, где непроходимые ежевичные заросли – колючая проволока, созданная самой природой, – окаймляли изгородь, сделанную руками человека. По глубокому убеждению Джедеди, сам Господь послал им это дополнительное средство зашиты. В дни молодости, рассказывал отец Джудит, когда его терзало томление плоти, он обнаженным забирался в кустарник и бродил в нем до тех пор, пока боль не заставляла его забыть обо всем остальном.
«Когда твои дети повзрослеют, я их научу смирять телесные муки», – с видимым удовольствием повторял Джедеди. Он всегда говорил «твои» дети, а не просто «дети» или «внуки», каждый раз подчеркивая, что не ставит себя на одну доску с существами, рожденными его дочерью от брака с чужаком. Однажды Джудит поймала себя на мысли, что тоже думает о них «дети Брукса», и ей стало страшно.
Таковы были невеселые размышления Джудит по дороге на ферму, пока она крутила баранку старенького пикапа, дожидавшегося ее на долговременной стоянке в аэропорту. Несмотря на все усилия, ей так и не удалось справиться с тревогой, посеянной в ее душе людьми из ФБР. Нет, Джудит отнюдь не была бесхитростной крестьянкой, чей образ взлелеян воображением горожанина; ее ума вполне хватало, чтобы упрекать Робина за внезапное вторжение, нарушившее хрупкое равновесие, наконец-то установившееся в ее жизни после гибели Брукса. Она радовалась обретенному спокойствию, тихой заводи вдовьего существования и не хотела больше страдать, испытывать новые потрясения.
«Он как выходец с того света, – с болью в сердце думала она, – его присутствие в доме будет противоестественным».
Как ни абсурдна была эта мысль, выкинуть ее из головы Джудит не удавалось.
У Джудит было смутное предчувствие, что Робин все перевернет вверх дном, разожжет новое пламя в Джедеди, который в последнее время стал сдавать. А она-то, глупая, надеялась, что со временем неистовство старика сойдет на нет, как гаснет костер, если в него не подбрасывать хворост. Приезд Робина произведет обратное действие: он, подобно кочерге, разворошит тлеющие угли, заставив разбушеваться почти умерший огонь.
7
Робина поразил вид поместья: бесконечный забор из колючей проволоки окружал море покрытых шипами кустов ежевики, откуда доносилось нестройное жужжание роившихся в дружном соседстве мух, ос и пчел. От ворот к дому вела узкая дорожка, над которой, казалось, вот-вот сомкнутся челюсти растущего по обе стороны кустарника, так что пикап оставлял после себя сломанные или вырванные с корнем ветки. Ежевичные заросли представляли собой сплошной, словно спутанный лапой гигантского кота клубок растительности, где переплелись воедино древесное волокно, плоды и колючки, – нечто таинственное и вместе с тем сокровенное, непроницаемое. Девственный лес в миниатюре, сквозь который можно пробираться только по узеньким проходам, явно временного характера, готовым зарубцеваться в следующем же году под напором новой жизни. На одном конце этой короны из колючих кустов, посреди небольшой лужайки, которую пока щадила растительность, располагалась ферма.
В зданиях, построенных из дерева и камня и образующих букву «П», по сей день угадывались черты их предшественника – оборонительного сооружения, способного выстоять при набегах индейцев. Но строгий облик форта не произвел на Робина отталкивающего впечатления, скорее наоборот. Здесь он чувствовал себя лучше, чем в шумной и разнородной пестроте городского пейзажа. Дверь в одном из помещений, где находился сарай, была открыта, там на решетчатых лотках стояли сотни пустых банок.
В воздухе носилось невообразимое количество мух и ос, несомненно, привлеченных горячим сахаром. Робин не знал, что запах варенья пропитал даже доски деревянного пола в комнатах, и это при том, что еще не работала плита! Но сладостная атмосфера изнеженности, разлитый в воздухе аромат тонкого наслаждения слишком резко контрастировали с суровым обликом фермы.
«Совсем как в той сказке, – подумал он, – где колдунья заманивает детей в котел с помощью пряничных домиков».
Джудит выключила зажигание. Она нервничала, предвидя неприятный момент встречи Робина со стариком, но Джедеди нигде не было видно. Очевидно, он решил проигнорировать церемонию возвращения «блудного сына» под отчий кров. Каждый раз, когда его посещали мистические откровения, он уходил из дому и уединялся в своем «скиту» – будке стрелочника на давно заброшенной железнодорожной станции, тихо превращавшейся в руины неподалеку от фермы.
Джудит пришлось собрать все свое мужество, чтобы повернуться к Робину. Она с трудом выдерживала его взгляд.
– Беги познакомься с братишками и сестренкой, – осмелилась она наконец произнести несколько слов. – Вы, дети, легче найдете общий язык… Они где-то здесь, в ежевичнике, рвут ягоды. Пойди вот по той аллейке. Если не найдешь, сразу поворачивай назад: в этом лабиринте можно заблудиться.
Джудит осознавала, как фальшиво прозвучали ее слова, она напоминала себе актрису, исполняющую роль, к которой у нее не лежит душа. Джудит себя ненавидела. После смерти Брукса она перестала задавать себе вопросы, ею овладело внутреннее оцепенение, отупение, к которому она очень быстро привыкла. Джудит вспомнила, что во времена ее учебы в колледже преподаватель рассказывал им о законе препятствия, в соответствии с которым у некоторых животных, например черепах, сознание пробуждается только в момент встречи с материальной преградой, возникшей на пути. Сразу же после ее преодоления животное вновь погружается в бессознательное состояние, напоминающее лунатизм. Джудит тогда испытала настоящее потрясение, узрев в этом законе символ ее собственного существования. В деревне женщинам не оставалось ничего другого, кроме превращения в сомнамбул, – то был единственный способ сделать жизнь переносимой. Сейчас таким препятствием стал Робин, он вынуждал ее выйти из летаргического сна. Правда, она пока не знала, сумеет ли с этим справиться.
Джудит проводила взглядом удалявшегося ребенка. Трудно было определить, что она в тот момент испытывала. Словно на обед ей предложили изысканное блюдо, включавшее множество разнородных компонентов, но она заранее знала, что завтра ее ждут головная боль и изжога, и оттого аппетит был безнадежно испорчен.
